Вот нашли у полковника девять миллиардов российских рублей. Что с рублями полковнику делать — не могу угадать, хоть убей. Будь он трижды талантливым малым (кто же видел мента в нищете?) — я не знаю, откуда набрал он этот кэш в управлении «Т». Трудно сделать подобные бабки, даже если работать в ЧК. То ли он шантажировал банки, то ль держателем был общака — и родной журналистики барды повторяют свое бла-бла-бла: это сколько ж на те миллиарды можно всякого сделать добра! Утолить иссушающий голод у глухих крокодилистых вод; содержать вымирающий город, где закрылся цементный завод; сделать Волгу длинней иль короче, всю Луну луноходом вспахать; пять трамплинов отгрохать бы в Сочи (но зачем их там, собственно, пять?); сделать сад из засушливой Гоби, жахнуть Киеву страшную месть, при желании даже — о боги! — десять корги на выставку свезть… О, как можно попасть на скрижали — даже в наши убогие дни! Если б в сейфе они не лежали, как могли бы работать они! Иль потратить красиво и с риском — так кутнуть, чтобы древний Лукулл в непотребстве своем древнеримском одобрительно, страстно икнул! Хоть бы сделать роскошное селфи у подножья валютной горы… Но ведь все это пряталось в сейфе, и никто не видал до поры. (Говорят, что полковник допрошен — я в газетах об этом читал: капитал ему вроде подброшен… Но подбросить такой капитал?!) Как душа офицера кромешна! Как Россия его родила?! Эту сумму изымут, конешно, и на добрые пустят дела: и на выплату пенсий несметных, и на плитку родных площадей… А быть может, запрут ее в сейфах, но уже у хороших людей.
Вот другой, и опять же полковник. На счетах его скромно висят миллионов сто сорок покорных, а с приезжими сто шестьдесят. Он пустил бы их, может быть, в дело, но его убежденья тверды: может только глядеть отвердело и держать. Ни туды ни сюды. Патриотов четыре колонны, есть и пятая, так ее так… Как он сделал свои миллионы? Вероятно, вручили общак: больше некому было доверить. Усадили владеть — и вперед! Он бы рад их, конечно, похерить, но живучий попался народ. Молью траченный, ежели честно, и беззубо грызет удила, — но коль меньше бояться за кресло, можно было бы делать дела! Если руки не связывать сдуру, если цепь отпустить хоть на треть — можно было бы сделать культуру, грипп ущучить, на Марс полететь, сделать сад из цветущего ада, понаделать гвоздей из людей…
Но полковнику это не надо. Он не гений, но он не злодей. Он, по сути, не Цезарь, а квестор, вопреки голосам сволочей: он хранитель, но он не инвестор, казуист, архивист, казначей. И каких возмущений ни сейте — но, боюсь, наша общая мать так и вымрет в полковничьем сейфе.
Не самим же себя изымать?
