Этому тренду сопутствовала религиозная проблематика — от бурлескного сериала Паоло Соррентино «Молодой папа» с ослепительными диалогами, беспрестанными гэгами, с Джудом Лоу в роли курящего, но консервативного папы-американца, до псевдоарта «Слепой Христос» чилийского дебютанта Кристофера Мюррея, бесполезного последователя Пазолини.

Пацифисты и убийцы

Главная конкурсная программа все мрачнее тяготеет к мейнстриму, отчуждая любой намек на эксперимент и неотлакированный взгляд. Теперь на Лидо предпочитают костюмные — плачевные («Свет в океане») или же тщательно сработанные мелодрамы, например, «Франц» Франсуа Озона (приз Мастроянни молодой немецкой актрисе Пауле Беер). В таком конкурсе уместно смотрелся бы маэстро вампуки Мэл Гибсон, увлеченный реальной историей Десмонда Досса («Зазубренный хребет» — название внеконкурсного фильма), который отправился на фронт после нападения японцев на Пёрл-Харбор, но отказался убивать. Безоружный, он спас 75 своих и вражеских солдат силой своего духа. И так бывает. Реальный Досс, защищенный истовой верой, сыгранный Эндрю Гарфилдом («Человек-Паук»), появился на экране в интервью, снятом до его смерти в 2007-м. Эта история солдата, распрощавшегося с оружием, декорирована грандиозной бойней, снятой Гибсоном с беззастенчивой удалью. И все-таки его парад аттракционов искупается образом рядового американского «стойкого принца».

Другой извод вечных коллизий добра и зла, ставших сегодня почти абстракцией, продемонстрировал Андрей Кончаловский (приз за режиссуру). Его интересует не пресловутая «банальность зла» (Ханна Арендт), но, кажется, диалог с банализированными киносюжетами о Второй мировой. А величие замысла инспирировано желанием сделать наконец наше кино о Холокосте. Высветить собирательный образ русской женщины (из первой волны эмиграции), спасшей еврейских детей. Вписать российское кино в европейский контекст (фильм снят на трех языках), в киномифологию о французских коллаборационистах, романтиках-нацистах и русской жертвенности. Каждый из них — Жюль (Филипп Дюкен), Хельмут (Кристиан Клаусс), Ольга (Юлия Высоцкая) — появляются на белесом экране поодиночке, участвуя в допросе, который иллюстрируется их воспоминаниями. Но допрос этот на самом деле — кинопробы. Они должны удостоверить образы праведников или развенчать их. Закадровый голос демиурга (режиссера vs Всевышнего) возбуждает их посмертную память стилизованной хроникой недавних событий. Героями жестокой мелодрамы становятся французский обыватель, немец-филолог — пассионарный поклонник Чехова, узнающий, что его несостоявшаяся невеста Дуня Эфрос попала в Треблинку — русская этуаль, кружившая голову международной элите середины 30-х на виллах Тосканы. Там красовался и будущий фанат нацистского рая, готовый, впрочем, спасти ее из концлагеря. Кончаловский с отменным оператором Александром Симоновым отдаются игре с культурными национальными кодами, с метафорой квазидокумента, с отстраненной стилизацией, направляясь к какому-то неизвестному — будущему кино.

Охотники и туристы

Иной — антропологический — взгляд на убийственные сюжеты предпочли документалисты Ульрих Зайдль и Сергей Лозница. В «Сафари» австрийский режиссер исследует страсть европейских обывателей к охоте. Животные инстинкты молодых и старых людей, отправляющихся в Африку семьями. Цель каникулярной забавы — запечатлеть себя с трофеями на фото. Именно так называют охотники своих жертв, подменяя подсознание убийц на психологию туристов. Охотничьи сцены Зайдль монтирует с интервью представителей среднего класса на фоне чучел погубленных животных. Охотники бесстрастно рассуждают о своем возбуждении, расслаблении в экстремальных, но безопасных условиях. Нашлись в Венеции «гуманисты», упрекавшие Зайдля в запрещенном приеме. В том, что этика (подробный эпизод разделывания туши зебры) конфликтует с эстетикой выдающегося режиссера. Не согласна. Ужас, который вызывает «Сафари», связан с наивным сознанием обывателя, удовлетворяющего эмоциональные недостачи актом убийства. Но, главное, с желанием задокументировать свои подстрахованные подвиги фотками на память.

Сергей Лозница в «Аустерлице» снимал — и тоже беспристрастно — наплыв туристов в бывшие концлагеря, ставшие мемориальными музеями. Но в отличие от фильма Зайдля, где охотники за трофеями выдают себя в интервью, — мы ничего не узнаем о тех, кто поодиночке, парочками, с детьми, с бутербродами направляются в Заксенхаузен и прочие места уже не памяти, а забвения. Можем лишь догадываться, как отзовется и отзовется ли в их памяти страшный опыт. Они снимаются на фоне крематория, у ворот с надписью «Arbeit macht frei», слушают аудиогид, экскурсоводов и торопятся на ланч. Такова индустрия Холокоста. Если б Лозница не придумал название своему фильму, он бы засвидетельствовал лишь равнодушие таких музейных потребителей. Отослав же зрителей к одноименному роману Зебальда, он включил свой фильм в контекст неутихающих и безответных размышлений о провалах исторической памяти, о стершихся следах истории. Поэтому его «Аустерлиц» не зацикливается на образах туристического акционизма, в котором почти все мы участвуем.

Имитатор и радикалка

Знаменитый мексиканец Амат Эскаланте, разделивший приз «за режиссуру» с Кончаловским, привез в Венецию притчу о животных инстинктах, доводящих бедных жителей Гаунахуато до экстаза и гибели. В прошлом незамутненный реалист, Эскаланте выдумал монстра с длиннющими щупальцами, который обитает в лесу под наблюдением ученых, бывших хиппи, и требует для продолжения жизни сексуальных партнеров. Посвятив картину Анджею Жулавскому (его фильм «Одержимая» был на тот же сюжет), Эскаланте решил расправиться с провинциальными нравами своего родного местечка. Гомофобия, нетерпимость, условности извращают существование. Но эпатажный замысел о еще одной «машине желаний» оказался фестивальной пустышкой.

«Золотого льва» справедливо получил Лав Диас, кумир киноманов, за «Женщину, которая ушла». Благородно рассказанная история героини, отсидевшей 30 лет за несовершенное убийство, задумавшей после освобождения месть, которую все же избежала. Подробный кинороман, вдохновленный рассказом Толстого «Бог правду любит, да не скоро скажет», трансформирован Диасом в неэкзотическую на сей раз, а вполне универсальную филиппинскую реальность середины 90-х.

Но неподдельным открытием стала дебютантка Элис Лоу, чей фильм «Prevenge» («Предусмотрительная месть») открывал лучшую программу Мостры «Неделя критики». Лоу снимала фильм, будучи беременной, сыграла героиню и запечатлела на экране вовремя родившегося ребенка. Решив высказаться по поводу материнства, она сподобилась избежать всех оттенков феминизма и прочих интеллектуальных благоглупостей. Ее беременная анархистка крушит ножиком разномастных персонажей, якобы или действительно ответственных за гибель мужа ее будущего ребенка. Подрастающий в утробе плод руководит действиями мамы писклявым голоском, раскрывая ей глаза на ленивых, самовлюбленных, жадных людишек. Мятежная Рут мстит не столько конкретным персонажам, сколько идеологическим и сексуальным клише, разрушая зачастую лицемерные «образы матери и ребенка» в кино. Таких вдохновенных экспериментов Мостре-2016, к сожалению, недоставало.

Зара Абдуллаева — специально для «Новой»