Вот Хиллари в Москве у нас забыла какой-то дико важный документ, но не спешите видеть в ней дебила. Тут есть географический момент. В Москве и не такое забывали — и до сих пор не вспомнили, увы. Тут помнят, с кем и сколько воевали, а остальное — вон из головы. Не то чтоб мы особые растяпы (еще воскликнут: «Русофобский жид!») — но здесь такие правили сатрапы, что, если помнить, лучше уж не жить.

Мы прошлое всегда считаем раем, благословляем прадедов и рать, поскольку, если мы не забываем, нам будет невозможно повторять, а если мы себя не повторяем, то нас осудят прадед или дед, мы суверенность русскую теряем и подрываем суверенитет. Не понимаю штатовского пыла, скорбей о незначительном прыще: Россия так и столько позабыла, саму себя забыла вообще! Подумаешь — секретная бумага… Тут речь об амнезии всей страны: и Грозный был святой, и Сталин — благо, и Ленин, и Гагарин — все равны! Не стало ни Кронштадта, ни ГУЛАГа, ни адских дней, ни праздничных минут. Спасибо, что она, Москвой гуляя, не позабыла, как ее зовут, а то б еще, от ужаса икая, бродила бы вдоль чистого пруда, не понимая, кто она такая и для чего приехала сюда.

Да, многие, вступая в наши двери, становятся похожи на чудил. К Лаврову, например, приедет Керри — и забывает все, что он твердил: мол, мы за мир! — с улыбкой карамельной; водяра, пицца, дружелюбный тон… А то, что мир, по сути, параллельный, — он вспомнит, лишь вернувшись в Вашингтон. И лидер наш, почесывая темя, не помнит сам, что выгодно ему: то говорит, что мы в Крыму все время, то говорит: нас не было в Крыму… Склероз российский грозен и вынослив: никто не помнит точек болевых, забыли все, кем были в девяностых, забыли все, кем стали в нулевых, не помнят слов своих, чужих не помнят, начнут припоминать — теряют нить; порой штаны от ужаса наполнят — и ходят, не подумавши сменить! И наше солнце, наш бессмертный полдень, единственный у нас отец и мать, сказал за всех: «Теперь не время помнить. Советую порой и забывать»*.

Нам выпало терпеть такую пору, от коей не укрыться в интернет: что Хиллари? Я сам себя не помню. Куда, не знаю, делись двадцать лет? Что мне ответить наглому невежде, куда деваться от позорных рыл? Мне грустно помнить то, что мог я прежде; мне страшно вспомнить то, что я забыл. Что мне за дело до супруги Билла? Страшней брести сквозь тухлые года — и понимать, что это было, было, но с нами ли, и здесь ли, и когда? Безмозглая, бессмысленная груда лежит на месте рухнувшей страны. Вон Клинтон хоть уехала отсюда — и вспомнила.

А мы обречены.

*«Борис Годунов».