19 октября незаметно прошла 205-я годовщина Царскосельского лицея. Что нам с того?
Президент Российской академии образования Л. Вербицкая считает Толстого и Достоевского слишком сложными для школьной программы; министр культуры В. Мединский добавляет к ним еще и Чернышевского «Что делать?»…
Если так дальше пойдет, то вскоре пустыми, неадекватными окажутся строки Бориса Слуцкого:
Интеллигентнее всех в стране Девятиклассники, десятиклассники: Ими только что прочитаны классики И не забыты еще вполне.
… Откатываясь назад, теряя глубину и ориентиры подлинной культуры и образования, мы обнаруживаем в истории российской школы неожиданно мощный рубеж сопротивления этому невежеству: общность подростков, отроков, учеников Царскосельского лицея. Единственный, пожалуй, бесспорный идеал.
Во всей мировой культуре нет более прославленного учебного заведения, чем этот Лицей. Не только потому, что в его первом выпуске взошла звезда юного Пушкина. Но и потому, что гений поэта совпал с гениальностью замысла самого Лицея. Его проект два года готовил Михаил Сперанский — в четыре руки с императором Александром. Целью было воспитание с детского возраста чиновников высшего класса для государевой службы. «Помощников царя», как называл их юный Пушкин. И уже в зрелости, в стихотворении «19 октября 1825» он пишет о царе:
Он человек! Им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей.
Высокий искренний и честный стиль объединяет и воспитанников, и воспитателей Лицея. В своей речи на открытии Лицея 19 октября 1811 года Александр Куницын, адъюнкт-профессор нравственных наук, выпускник Гёттингенского университета, убеждал, наставлял юных слушателей:
«…Главным основанием ваших познаний должна быть добродетель… Государственный человек, будучи возвышен над прочими, обращает на себя взоры своих сограждан, его слова и поступки служат для них правилом. Если нравы его беспорочны, то он может образовать народную нравственность более собственным примером, нежели властию… И хотя бы можно было присвоить отличие его не по достоянию, но можно ли присвоить неизъяснимое удовольствие, проистекающее от ощущения собственных достоинств? То спокойствие совести, которое составляет удел совершенной добродетели? Ту приятную уверенность в беспритворном уважении своих сограждан, которая рождается из представления пользы, доставленной обществу? Почести без заслуг, отличие без дарования, украшения без добродетели наполняют горестию благородное сердце. Какая польза гордиться титлами, приобретенными не по достоянию, когда во взорах каждого видны укоризна или презрение, хула или нарекание, ненависть или проклятье? Для того ли должно искать отличий, чтобы, достигнувши оных, страшиться бесславия? Лучше остаться в неизвестности, нежели прославиться громким падением».
И, спустя годы, уже выпускник Пушкин итожит:
Куницыну дань сердца и вина! Он создал нас, он воспитал наш пламень! Поставлен им краеугольный Камень, Им чистая лампада возжена.
«Воспитать пламень», «возжечь чистую лампаду» — вот высшая аттестация Учителя в устах Ученика. Ее могли бы разделить, я верю, и иные современные школяры в отношении своих педагогов — если, конечно, поймут, о чем вообще речь.
«Великий и могучий» наш русский язык ведь здорово обмелел со времен Тургенева и вряд ли остался такой уж «надеждой и опорой», разве что для избранных.
Пушкин воспел не просто ученичество, но именно отрочество, то есть, говоря современным языком, подростковый возраст. В этом возрасте почти все — философы, тайные или явные, открыватели своего места в глобальном масштабе Отечества, человечества. С годами этот пафос тускнеет, потому Пушкин был реалистом, отметив:
Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, Отчизне посвятим Души прекрасные порывы.
И в то же время Царскосельский лицей был, по сути, единственной утопией в России, которая воплотилась без насильственных мер. Лицей просуществовал до 1918 года, и он же продлился в программах школы советского периода, во множестве книг, посвященных ему, прежде всего в романах Юрия Тынянова «Кюхля» и «Пушкин» (не окончен в связи со смертью автора, но лицейский период он описать успел еще в канун перестройки).
В лицейских стихах Пушкина, помеченных датой «19 октября» за разные годы, воспеты, как живые, ближайшие товарищи его: Пущин, Дельвиг, Кюхельбекер… К ним он взывает, иных из них оплакивает. Святое братство Лицея.
Вот Михайловское, Пушкин в опале, метель. Прислушивается день за днем, не раздастся ли звон колокольчика под дугой? Дождался!
…поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил.
Больше, чем фея со своей тыквой, нужны каждой девочке и каждому мальчику реальные и такие сказочные герои-ровесники, уже не пионеры-герои, а просто ученики. Школа и должна быть хоть отчасти утопией, считал недавно ушедший от нас директор школы Владимир Абрамович Караковский.
Братство и должно быть шире, глубже политических разногласий. В лицейском кругу были и декабристы (правда, среди казненных их не было), и высокие чины государевой службы — например, блистательный дипломат, министр иностранных дел, последний канцлер Российской империи, князь Горчаков.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе — фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Все тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой: Ступая в жизнь, мы быстро разошлись. Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.
Как и положено гению, Пушкин за свою короткую жизнь успел по-своему объять множество мировых сюжетов, пережить и выразить множество возрастов, включая старость. В том числе — и в лицейских стихах.
…Последние годы, будучи уже давно дамой далеко не пушкинского и даже не бальзаковского возраста, я часто вижу один и тот же мучительный сон: как некто, незнакомый мне персонаж, то ли дожил, то ли перенесся в будущее — один. И вот идет среди чужих людей по улицам, заходит на переполненные стадионы, вроде ничего страшного, все буднично, но внутри — жуткая жуть. И только на днях, читая Пушкина, наткнулась на полностью забытые со школы строки:
…Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему… Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! Средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой…
Не смерти мне было страшно, а то, что други мои уйдут раньше меня. Кстати, «несчастный друг», всех их переживший, — это Горчаков.
Я поняла: Пушкин — это, говоря словами Карла Юнга, — наш архетип. Войдя в старость, я пережила заново забытые школьные строки (у нас в подсознании много неожиданного хранится, ждет своего срока). Это я о пользе заучивания великих стихов, например — впрок.
Как и чтения — впрок — серьезных и вроде бы сложных для школяров книг. Ясно же, что очень многие, если не большинство, сами по себе эти книги ни в жизнь не откроют. А так — архетип Наташи Ростовой, Раскольникова, снов Веры Павловны будет у них в наличии и будет действовать. Можно, конечно, назвать и их «духовными скрепами», но мне лично термин психоаналитика Юнга ближе и точнее, раз речь идет о «пациенте» по имени «Россия».
… Есть точка зрения моего друга, редактора газеты, что смерть Пушкина — это, ко всему прочему, смерть журналиста. Его журнал «Современник» почти перестал расходиться — исчез верный Пушкину читатель. Мой друг знает не понаслышке, что при этом редактору — хоть в петлю лезь. И Пушкин, христианин, сам повсюду искал смерти.
Еще пример: Александр Грин, умирая, просил жену пойти на улицу и найти хоть одного человека, читавшего его роман «Алые паруса». Та не нашла никого. Это я к тому, что писателя во многом делает, созидает читатель. Бывает, они расходятся, и писателю, поэту невыносимо перенести этот вакуум.
Потому одна из высших миссий школы — воспитание читателя.
Ну а 19 октября, годовщину Лицея, предлагаю сделать Всероссийским днем ученика. День учителя вроде утвердился 5 октября, отсюда недалече. Вот и памятник — единственный — ученику есть: фигура Саши Пушкина, лицеиста, на скамейке в Царском Селе. Будет куда цветы возлагать.
