— В установке памятников — Ивану Грозному, Владимиру, Сталину — есть что-то болезненное, — говорит Георгий Франгулян. — Я не против их большого количества, нашу страну можно долго насыщать памятниками, но злодеям ставить памятники я бы не стал. Я всегда пытался не вмешиваться своими произведениями в политику. Когда этого нельзя было избежать, как-то лавировал: уходил в декоративную скульптуру, делал фонтаны. «Стена скорби», безусловно, связана с политикой, но посвящена святой теме, поэтому я воспринимаю эту работу как гражданский долг.

В моей семье никто не был репрессирован, но я очень хорошо помню состояние страха, которое было вокруг меня в детстве. Помню, что взрослые что-то недоговаривали. Помню, как в книгах и журналах заставляли вычеркивать и замарывать лица. У нас дома хранились подшивки журнала «Огонек», где было очень много зачеркнутых лиц. Поэтому и фигуры в моем памятнике выглядят так, как будто они вычеркнуты, вымараны. Вымаранные жизни.

Количество жертв таково, что они не могут быть персонифицированы. Поэтому на памятнике нет конкретных лиц, только ритмические обозначения, которые передают общее состояние горя и беды, чтобы зритель чувствовал себя, как перед осыпающейся скалой.

Я рассчитываю, что, когда памятник будет отлит в бронзе, сама фактура металла будет работать на образ. Бронза легко тонируется, через какое-то время она станет зеленой, появятся ржавые потеки. Памятник будет течь, плакать, краска будет протекать на землю.

Последствия репрессий будут отражаться на многих поколениях. Кому-то повезло остаться в живых, но все мы, живущие, — подранки и жертвы.