РепортажиОбщество

«Ты должен быть свободен, чтобы быть человеком»

Красноярский документалист Александр Кузнецов дает инструкцию по освобождению

Этот материал вышел в номере № 126 от 11 ноября 2016
Читать

Желтый дом в центре России, в Восточной Сибири. Тинской психо­неврологический интернат (ПНИ), закрытое учреждение. Попавшие сюда лишены дееспособности. Они поражены в тех правах, которые для нас естественны и незамечаемы как воздух: на работу, на деньги, на собственные представления, как их тратить. Им запрещено жениться и заводить детей. Из ПНИ выезжает автобус: тронутых Господом научили петь и танцевать, и ансамбль поехал давать концерты по деревням, тюрьмам, зонам. Куда пустят. Гастроли. Гоголевская такая одиссея: птица-тройка, куда ты?

Если бы документалист Александр Кузнецов в своем первом фильме «Территория любви» ограничился этой развернутой метафорой, не о чем было б говорить. И констатаций, и диагностов хватает. Но Кузнецов не по этой части, с метафоричностью своих картин он борется (без особого успеха, но тут важно усилие, вектор). Кузнецов хотел помочь реальным людям. И уже тогда знал, что у этой картины будет продолжение. В завершающих ее кадрах, после концерта в женской зоне, директор ПНИ Ефремов объясняет двум артисткам, Кате и Юле, что если они будут стараться, учиться, взрослеть, они выйдут из интерната. В этом — в необходимости выхода, света в конце и усилиях по его зажиганию — завязка сиквела «Краткая инструкция по освобождению», представленного недавно во Франции. Скажу сразу: и этот фильм — вполне законченное произведение, но смонтирован так, что в конце главным становится вопрос: что дальше? Не проще ли было в клетке, не страшней ли воля, не запросятся ли обратно под опеку государства? Так что будет и третья часть.

Катя: «Хочу, чтобы семья у меня была, дети были!»
Катя: «Хочу, чтобы семья у меня была, дети были!»
Юля (в центре) уезжает из интерната в 34 года
Юля (в центре) уезжает из интерната в 34 года

Катя и Юля попали в ПНИ из детдомов, в которых оказались по воле родителей. От Юли мать отказалась в роддоме, Катю в ее 9 лет мать отвезла на Курчатова (красноярский аналог московской Канатчиковой дачи или Агафуров в Екатеринбурге) — из-за побегов. Катя убегала из дома.

Против этих детей совершили злодеяния, которые взрослые люди привыкли друг другу прощать, которые неподсудны. И теперь те давние преступления, как античный или шекспировский рок, нависают над девушками, лишая их всего, зачем стоит появляться на белый свет. Катя: «А я хочу сама на себя зарабатывать, я хочу сама себя кормить, я хочу сама себя одевать, обувать, за жилье платить, за свет, за все. Хочу сама. Хочу жить самостоятельной жизнью, хочу, чтобы семья у меня была, дети были! Я сюда, в этот интернат, специально просилась в детском доме. Я просто упрашивала сотрудников, главную врач я упрашивала, старшую воспитательницу упрашивала, чтобы меня сюда именно отправили. Хотя у меня было три выбора: либо Канск, либо Тинская, либо Маганск. И я выбрала именно Тинскую, потому что я знала, что здесь отправляют учиться, профессию (дают), дееспособность восстанавливают, и выходят отсюда».

В суде директор Ефремов говорит: «Таких молодых людей, как Юля, с диагнозом «умственная отсталость в умеренной и слабовыраженной степени», в нашем учреждении достаточно. Если бы эти дети изначально находились в семье с родителями, они бы были полноценными членами нашего общества».

Ефремов — это то, что порой случается с обреченными. Единственное везение, которое может поменять все. Он дал девчонкам главное — шанс вцепиться зубами и выкарабкаться. Стать человеком не только внутри себя, это данность, но и вовне, для других. Такой естественный, элементарный позыв, тем не менее всю историю этой чертовой цивилизации он с нами. С рабами, с «черными», с непохожими, с теми, кому не повезло с местом рождения, с родителями, с конституцией, с генами, да просто — с пониманием, с желанием видеть в тебе равного…

Вот галерея лиц обитателей ПНИ в начале фильма. Их спрашивают о мечте: «Я? Все время мечтаю, ну как сказать, ну, но она у меня не сбудется никогда. У меня такая мечта, что я хочу быть только с родными, и с любимой девушкой». «Ты о чем мечтаешь?» — «Ну как я бы хотел отсюда выйти на волю, и… Квартиру, ребенка. Все такое. Здесь такого нельзя». «А, мечта. Ну, отдельно жить. Мечта — отдельно жить, чтоб своя семья была». «Мечта — побыстрее выйти отсюда». — «У тебя когда-нибудь мечты сбывались?» — «Нет». — «Ни разу?» — «Нет».

Юлю слушает судья. «Хотелось, конечно, восстановить дееспособность. Пойти дальше учиться на повара. Получить 4-й разряд. Потом устроиться на работу. Работать в интернате, жить пока в интернате. Коплю сейчас деньги, чтобы купить дом себе в Тинской (в деревне)».

Вердикт: отказать.

Как бы то ни было, «дух дышит, где хочет». Голубь летает в столовой над жильцами интерната вновь… как и 4 года назад. Это самый щемящий момент — пауза, взятая в документальном кино, а значит, и в самой жизни на 4 года — после отказа суда в освобождении. И снова те же лица там же. И новая попытка. Вновь комиссионная экспертиза, суд. И — все получается. Юля уезжает из ПНИ. В 34 года. А Катя, она на 9 лет младше, остается.

Фильм лаконичен. Лишнего — ничего. Игрой света, окнами, дверными проемами, откуда бьет солнце, фактурой снятого вещества, окружающего героинь, будь это интернатские одеяла или железо вокзала, Кузнецов говорит больше, чем могли бы тонны закадрового текста. Его камера (он и автор, и оператор) статична в судах, в кабинетах судебно-психиатрической экспертизы, в самом интернате. И начинает дышать, двигаться, и цвета теплеют, когда девчонки выходят в центр кадра.

В Париже, где фильмы Кузнецова знают лучше, чем в родном Красноярске (обычная история), прошла премьера, с 19 октября фильм во Франции в прокате. После состоялся показ на фестивале в Вильнюсе, впереди фестивали в Лейпциге, Амстердаме. И лишь потом, в декабре, только в трех российских городах — в Москве, Санкт-Петербурге и Екатеринбурге — праздник документального кино Артдокфест, где «Краткую инструкцию по освобождению» впервые покажут российскому зрителю.

Кузнецов никак не может добраться до дома. «Не-не, я так нечаянно попал. Я дома живу», — говорит он о Красноярске. Спрашиваю, как принимают фильм в Европе.

Изображение

— Французы на удивление много о нем пишут, сравнивают с «Левиафаном» Звягинцева — а его там тысяч двести посмотрели. Действительно, сцены суда, например, — один в один: интонации, скороговорка, безразличие, скорость. Но у меня документальная съемка, лежавшая с 2011 года, а фильм Звягинцева — 2014-го, и это просто свидетельствует о том, что таков наш суд повсеместно, и он не меняется. В «Левиафане» — будто документальная съемка судебного заседания, а о суде в моем фильме говорят, будто я специально подобрал актеров.

— И судья, и помощник прокурора действительно выглядят настолько типичными — нарочно таких не найдешь…

— Да, молодой еще парень, но уже все понятно… Вот, а в Риге, куда Артдокфест возил фильм, наоборот, о нем молчат. Там в программе было очень много украинского кино либо с участием Украины, о них говорят, а о моем — нет. Он же положительный про Россию в принципе, да?

— Так в этом одна из фишек: наши пространства, а ни одного отрицательного героя!

— У меня же их и в моей жизни нет. Все люди разные, но я общаюсь с их хорошей стороной.

— Все положительные, а драма — настоящая, с борьбой, плачем, улыбкой, с конфликтом вселенским, с катарсисом. Всю интригу задает само течение нашей жизни, даже вот этот никому не нужный в жизни, но столь выигрышный для кино саспенс, когда все, по факту, предопределено судебно-психиатрической экспертизой, и суд не решает ничего, тем не менее людей мучают, изводят, зачем-то длят их незнание. Сообщили бы заочно. С такими-то судами — зачем это? Будто специально для кино нагнетают страсти, обставляют это ожидание разными антуражами и персонажами. Смотрю хронометраж, понимаю, что до конца фильма еще далеко и сейчас развязку ждать рано, тем не менее волнуешься вместе с героями. Да, для кино — это замечательно. Но это не кино — реальная жизнь.

— Есть система, которой все придерживаются, пусть она неправильная, нелогичная, она все равно система, никто ее нарушать не будет. Так и живем: кто-то нарисовал, и из этих старых схем не выбраться. Никто не знает выводов медэкспертизы, они скрываются. Я тоже думал на суде, что все будет нормально, и решение вынесут в пользу Юли. Поэтому и отказ ей стал шоком. Для всех. Для нее, конечно, в большей степени. Но ведь и я убеждал всегда ее, что все у нее получится. И что? По чесноку-то, выходить нужно. Но как? А положительного вердикта второго суда я, напротив, не ожидал. Думал, кинут. И будет печальный финал. Вопрос в том, где в реальности дурдом — в Тинской или вовне. В начале фильма…

— Оно мне напомнило начало «Зеркала» Тарковского.

— Да, точно. Я же давал им камеру, чтобы они друг друга снимали. И это поразительно, как они друг к другу относятся. Там такая бездна нежности внутри! В их отношениях, во взгляде на мир. И отсюда у меня и появилась мысль поставить их перед камерой и спросить о мечтах. А интонация этих кадров — это из их съемок друг друга. И что? Они хотят того же, что мы, — обыкновенного человеческого счастья. Система не слышит этого.

— Как удалось добиться разрешения снимать в наших судах, куда, вне Москвы, и с диктофоном-то не пускают? Про кабинеты врачей и медэкспертов вообще молчу. Это в 90-е еще можно было себе представить…

— За первую половину фильма спасибо Сергею Ефремову, в то время он был директором, да и просто чудом для всего Тинского интерната. За вторую половину — краевому министерству социальной политики. Было в каком-то смысле удивительно обнаружить, что в этом ведомстве работают нормальные люди, которые тоже переживают за судьбу людей, несправедливо попавших в ПНИ. Когда я рассказал в министерстве идею фильма, они инициировали все разрешения. А идея была в том, что я снимаю как бы визуальную инструкцию для тех, кто еще будет выходить — согласно законам РФ — оттуда. И для тех, кто там работает. Объяснил, что это всем будет полезно, том числе чиновникам. Министерство поддержало это дело освобождения.

А Ефремов в 2013-м стал в Тинской директором школы. Так он и ее сделал лучшей! Вот настоящий герой! Отремонтировал, крышу перекрыл, сад разбил, соревнования, слеты различные проводит, детей в походы водит.

Ефремов человек простой и прямой, смелый и активный. Если по инструкциям, в интернате даже розетки электрические нельзя было иметь, а он экспериментировал вплоть до того, что у него люди жили отдельными семьями. Они у него пели, танцевали — нашел же способ их социализировать! И человек двадцать с лишним выпустил! Сначала находил родственников, работу, чтобы человек выходил не в безвоздушное пространство… Он, возможно, один такой был на огромной территории. И даже потом, когда он перешел в школу, а снята была лишь половина второго фильма, он смог объяснить другим, зачем нужны эти съемки — это же район, где все всех знают, и Ефремов в районе герой практически. Он загорелся этой идеей, сумел других зажечь. И суд сам дал разрешение себя снимать, это в 2011-м. С врачами было сложно, они все разные. Эту экспертизу мало кто снимал. Я на Курчатова — трижды, что стало возможным благодаря письмам от министерства и интерната. А в фильм вошла съемка в Канске, где повторно проходило Юлино дело. Меня попросили лиц экспертов не снимать, а мне этого и не требовалось: их вопросов, голоса было достаточно. Потом посмотрел «Четыреста ударов» Трюффо, там тоже задают вопросы трудному подростку, и лицо спрашивающего скрыто.

— Катя вышла?

— Фильм я закончил в июне прошлого года, а она вышла в сентябре. Этот суд мне уже не разрешили снимать: окно возможностей прикрывалось. И ладно: эта недосказанность — выход в новый фильм. Она нашла мать в Красноярске, даже пожила у нее. Естественно, и Катя, и Юля работу одну могли найти — полы мыть. Юля мыла полы в интернате для инвалидов, а Катя в банке. Она же модная. И пошла учиться на курсы маникюра. Закончила, получила сертификат.

Да, Юля же вышла замуж! В апреле была свадьба. Я более счастливого человека не видел. С парнем своим, Андреем, она знакома была с детдома. Все-таки они остаются внутри своего мирка, закрытого — им так легче. Общаются со своими, держатся друг друга. Аня — она есть в фильме, утешает Юлю после первого, проигранного суда — смогла через суд пробить себе квартиру в Красноярске. Ефремов, хоть уже и был уволен, помог ей найти юриста. Так вот, Катя сейчас у Ани живет. А Юля с мужем — в интернате, где Андрей работает.

В фильме она уезжает в темноту. На самом деле наше краевое министерство старается, и для освобождения таких ребят многое делает. Перепрофилировали Дом-интернат №2 — там раньше доживали персональные пенсионеры, герои Соцтруда. Потом поток сократился, и сейчас там первое время живут те, кто получил дееспособность либо прошел экспертизу. У них есть жилье, питание, работу они находят там же или рядом. Чтобы привыкали постепенно, адаптировались.

— Продолжение следует.

— Надеюсь. Пока ничего плохого не происходит. Надеюсь, и не произойдет. Я пока им не мешаю жить. Мы постоянно разговариваем по телефону, встречаемся иногда. Я ж не настоящий профессионал — снял и бросил. Это часть моей жизни, тем более моей жены Юли, она с ними еще чаще разговаривает про жизнь, особенно с Катей.

— Ну Катя и побойчей, и жизненной силы в ней побольше. Одно то, как она упорно мучает пианино…

— Это же очень важно, что она какое-то время росла дома, с матерью, не сразу попала в эту систему. А Юля — изначально в ней.

— Да, вот это не совсем человеческое обсуждение в фильме, что тяжелей — ничего не знать о родителях и иной жизни или знать, что вот они, и ты им не нужна.

— Когда Ефремов уходил из ПНИ, я только и сказал ему: «Ё-моё, Катя же осталась…» Он: «Да, единственное, о чем жалею, не успел». Он все ждал, когда она повзрослеет: в музыкальную школу ходила, получала профессию в Дивногорском техникуме… Он тогда один бился за них, теперь-то все этим заняты в министерстве. Не знаю, поощряют ли их за это, стране рабочие руки понадобились или что еще. Но когда я выяснил для себя, насколько много людей в министерстве тоже делают все от них зависящее для освобождения ребят, это стало дополнительным стимулом к рождению фильма… В нем ведь несколько слоев. Надеюсь, после просмотра возникает и еще такой: если человек хочет быть честным перед собой и перед окружающими, он им всегда может быть. И честно выполнять свой долг.

И вот я говорю: смотрите и учитесь не бояться судебно-психиатрической экспертизы, складывать в уме 99 и 99. Я вместе с Юлей и Катей учился не бояться и выходить на свободу. Это для каждого здесь важно.

Мне французы говорили, что фильм работает как метафора, и я им честно отвечал, что борюсь с этим, всегда боролся, и когда фотографировал (Кузнецов в прошлом известный фотожурналист, работы находятся в коллекциях Русского музея, Гарвардского университета, Музея Нансена и др.А.Т.). Это моя проблема. Да, правильно, в кабинете директора ПНИ висит портрет Путина. Директор говорит по телефону, но будто бы с ним. Да, делаем паузу в 4 года и видим на стене актового зала портрет Путина и Медведева. Но абсолютно же ясно, что это из разных реальностей, и мы сами себе тюрьма. И нужно выходить. У некоторых получается. Человек должен быть свободен для того, чтобы быть человеком. С навязанным телевизором мнением он — не человек.

Я не знаю, что будет дальше. Статистика, что с такими людьми происходит на воле, не в их пользу. Но «Территорию смерти» снимать не хотелось бы. Думаю, все будет хорошо… Правильно ли им выходить? В интернате на всем готовом, конечно, проще, уютней. Выпущенные из зоопарка животные в дикой природе погибают. Но вот крупные планы лиц — а я ведь все резал, самые красивые кадры убирал, чтобы они не отвлекали от главного, четыре года вырезал совсем — и вот только глаза и лицо. Они больше скажут, чем какие бы то ни было пояснения. И насколько они разные там, в ПНИ, и здесь, когда девочки оказываются на воле! Вот только ради этого и стоит выходить.

P.S.

P.S. В августе Европейская киноакадемия включила «Краткую инструкцию по освобождению» в лонглист европейского «Оскара» EFA в номинации «Лучший документальный фильм года». А в Ньоне (Швейцария) на одном из крупнейших европейских фестивалей документального кино «Инструкция» взяла Гран-при жюри и Интеррелигиозный приз.
shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow