Показ завершен.
Интервью с режиссером
Вырыпаев любит цитировать далай-ламу ХIV: «Мы проделали долгий путь до Луны и обратно, но нам сложно перейти улицу, чтобы встретиться с новым соседом».
Медитативное роуд-муви с остроумнейшими, отчасти абсурдистскими диалогами о путешествии католической монахини в Тибет. О самопознании, о дистанции и взаимодействии разных культур и конфессий. Но в итоге все диалоги и визуальные рифмы — умопомрачительные пейзажи тибетских гор — складываются в сюжет про коммуникацию как единственно возможный способ существования.
— Ирония в вашем фильме на живую нитку сшивается с серьезностью, юмор выключает патетику, многозначительность.
— Жизнь все смешнее и смешнее!
— Мне кажется, что все ваши пьесы и фильмы, начиная с «Эйфории», —длинный монолог Ивана Вырыпаева. И одной из ключевых тем этого текста — тема поиска коммуникации, выхода к каким-то сущностным вопросам.
— Можно и так сказать. Вам виднее со стороны. В какой-то ранний период я не совсем осознавал, что делаю. Двигался интуитивно. Сегодня больше размышляю, анализирую. Просто тема коммуникации кажется самой актуальной, потому что, собственно говоря, а что еще у нас происходит в мире? В моей жизни? Как выстроить себя в окружающем пространстве? Получается, что больше в мире нечем заниматься.
— Хотела начать разговор с другого вопроса. Посмотрела в интернете вашу лекцию. Первые слова про то, что все началось с Большого взрыва. Итак, какой Большой взрыв произошел в голове Ивана Вырыпаева, жившего себе в Иркутске, далеко-далеко от Москвы. Как понял он, что пьеса — это концентрация времени, «отчет о проделанной душевной работе»?
— Я заметил, что в жизни человека случается несколько важных событий. Например, я родился. Потом жил… специально ничего не осмысливая. В Москву поехал интуитивно. Ну не было в Иркутске возможности делать то, что хотелось. Все в рамках естественного выживания — идешь туда, где тебе более или менее интересно, комфортно. Второе событие, когда происходит действительно какой-то щелчок, нащупываешь какой-то смысл. Жизнь, она странная… полна страданий, полна глупостей, нелепостей, обмана, старости, умирания, несправедливости. Тогда спрашиваешь себя: мне здесь жить зачем? Какой смысл во всем этом? Что мне делать? Щелчок этот не так давно во мне произошел, лет семь-восемь назад. И что-то сдвинулось. Я стал осознавать себя и свою жизнь. Все. Больше ничего такого особенного не случилось.
— Просто думаете об этом вслух, в разных художественных формах?
— Я же драматург. Выражаю какие-то свои понимания, свои чувства. Или они сами выражаются через меня.
— Поэтому называете искусство старым… себя исчерпавшим?
— Искусство ради искусства — непонятно для чего нужно. Но если искусство — способ, инструмент для некоего развития, познания… Вообще, как сказал Кант, у искусства как такового нет глобальной цели. Да и у вселенной есть ли глобальная цель? Я думаю просто: жизнь — вот вся цель. Цель внутри меня — как можно полнее, острее, живее проживать эту жизнь. Ничего эзотерического, мистического.
— Если я вас правильно понимаю, вы занимаетесь этим еще и для себя? Ради вдоха? То есть сам Ваня Вырыпаев с помощью искусства пытается что-то для себя понять, осознать, почувствовать.
— Думаю, в любом деле так, не обязательно в искусстве. Хлеб человек печет или дом строит…
— Ну хлеб печет, чтобы людей накормить.
— Нет. Творческий подход означает, что человек включен в творчество вселенной. Делает он ботинки или конверты… В искусстве сегодня, как ни странно, творческих людей не так много. То есть можно заниматься искусством — и подходить к этому как к ремеслу. А можно улицу подметать творчески.
— Героиня фильма Анна — католическая монахиня (Полина Гришина). Весь фильм — ее путешествие в Тибет, встречи с разными людьми. Но только формально религия является сюжетообразующей. Это не клерикальное кино и не антиклерикальное. Можно ли сказать, что религия для вас — тоже способ погружения во вселенную, способ самопознания?
— Конечно, религия — инструмент познания самого себя, коммуникации, Бога, если хотите, в виде истины. В том-то и беда, что, когда религия становится самоцелью, она превращается в самостоятельную вещь, начинаются конфликты, потому что она начинает отделять себя от других.
— Отец Алексей (Уминский) сказал у нас в газете о людях, «почитающих свои оскорбленные чувства гораздо больше самого Господа и любящих их больше, чем все остальное на свете».
— Я с этим согласен.
— Но в ваших определениях и религия, и искусство — инструменты познания. В чем тогда разница?
— Разница в том, что религия дает свод определенных практик. Вплоть до того, что в религиях говорится о дыхании, о центре внимания. И еще есть свод догматов. Следуя этим постулатам, ты стремишься к тому, чтобы в тебе открылось нечто важное.
— То есть это путь понять и почувствовать, что ты «не пылесос», втягивающий из мира в свой мусоросборник разнообразную пыль, грязь, страдания, —как сказано в вашем фильме?
— Наверное, да.
— С другой стороны, многие люди так и делают, как говорит героиня Каролины Грушки: накапливают всю эту дрянь, потом идут к духовному отцу или психоаналитику — все это выволакивают-вываливают. Потом идут дальше жить-загружаться.
— Но в фильме речь идет о том, что мы изначально не являемся теми, кем себя считаем. Изначально все мы в общем-то чисты. Сами придумываем, что мы такие плохие, греховные. Грех или разделение, которое мы называем дьяволом, — это наша мысль, которая и есть дьявол. Нужно просто отказаться от этой мысли. Вместо того чтобы исправлять проступки.
— После фильма я подумала: так и про общество можно сказать. Общество тоже накапливает напряжение, агрессию, а потом все вываливает: в войну, революцию, насилие. И снова накапливает.
— Один хороший лама в прошлом году на встрече с бизнесменами говорил им: «Вы же своим детям, когда они маленькие, не говорите, что надо быть хитрым, изворотливым, жадным, коварным, беспощадным. Вы же дома такое не твердите! Сами хитрите, но детям говорите, что нужно быть честным, добрым». Самый коварный деляга, который в 90‑е заказал троих человек, дома скажет сыну: «Будь хорошим, открытым мальчиком». Если считаете, что выгодно инвестировать в хитрость, почему детей не учите тому, что выгодно? Это же им пригодится!» Мне кажется, не идеализм думать, что можно с помощью открытости и честности строить мир. Достигать успехов. Мы просто в это не верим. Нужно что-то внутри себя поменять. Цивилизованный бизнес возможен. Когда работает модель: «Чем больше и лучше я делаю для другого, тем больше достается мне». В этом есть рациональное зерно.
— Есть в вашем фильме ощущение очарованности Тибетом, Гималаями. Эту влюбленность передает и камера Андрея Найденова. Помимо красот что в этом месте силы открылось важного?
— Я был там три раза, там невероятной силы живая энергия. Тебя прямо напитывает. Обычно после таких тяжелых съемок возвращаешься еле живым. Тут я как из отпуска приехал. Мы все вернулись наполненными. Хотя физически было тяжело — группа была маленькая, денег мало. Многое делали сами.
— Поэтому вы вошли в кадр в финале или это было смысловое решение: автор в роли фотографа спрашивает героиню, что нового она здесь узнала?
— В меру необходимости. Не везти же на эту высоту артиста ради трех реплик.
— Сегодня ощущение, что на планете происходит очередной тектонический сдвиг, переселение народов. Жанр «роуд-муви» стал способом существования людей со всего мира. Почему это происходит именно сегодня?
— Помимо неумной политики есть умные технологии, которые сильно расширили пространство. Люди стали узнавать, как живут другие: хотеть лучшего. Почему беженцы? Потому, что жизнь их невыносима. Но они узнают через интернет, что в Германии оказывают поддержку, дают дотации… А как бы они это узнали раньше, живя в Африке? Информация сужает мир. У мира больше нет шансов выжить, если он не научится жить целостно. Особенно это касается Европы и США. Америка всегда живет обособленно, считая, что она царь земли. Ничем не интересуется, кроме себя самой. Проводит достаточно агрессивную политику. Ей придется понять, что все связано сейчас. Куда девать этих африканцев, сирийцев? Теперь — они часть Германии. Они часть нас, мы не можем без них. Не закроемся. Они все больше и больше будут приезжать. И Узбекистан, который к нам приезжает, и Таджикистан. И Чечня. Все. Мы теперь — одно целое на одной планете. Кто-то из нас богат, кто-то беден. Но богатые от бедных не отгородятся. Даже если на остров куда-то в океане уедут — их все равно настигнет
— Вы как-то бросили фразу: «Где лыжи, там и я». Так где у вас сейчас лыжи?
— Временно живем в Польше. Дочка пошла в садик. Но я все равно занимаюсь театром «Практика». Мы с Эдуардом Бояковым поменяли статусность, у нас не будет худрука. Но остаюсь здесь полностью. Репертуар, художественная философия, все это здесь. Просто физического присутствия будет меньше.
— Но лыжи «сейчас» навостряем в Варшаву?
— Это же лыжи, на них встал и двинулся. Они не лежат — они ездят.
