Эта «рождественская» история приключилась 10 апреля 2007 года. Весь тот день мы выпивали в Питере с великим орнитологом и этологом Виктором Рафаэльевичем Дольником. Закусывали куличом — ​шла пасхальная неделя. Круг наш был узок: он, его жена Татьяна Васильевна, я, мой ухажер и попугай Рома. К вечеру, в поисках очередного тоста, вспомнили, что сегодня — ​70-летие Беллы Ахмадулиной.

Услышав это, Дольник заволновался. «Разве вы не знаете? Витя ее всю жизнь безумно любит, даже боготворит», — ​объяснила Татьяна Васильевна. «Эх, как бы я хотел ее поздравить», — ​наконец выдохнул хмельной Дольник. Честно сказать, к вечеру мы все были уже очень хороши. Оказалось, что у моего ухажера есть Беллин телефон. И вот Татьяна Васильевна набрала ее номер и протянула трубку Дольнику. «Заодно и с Пасхой ее поздравьте», — ​на беду сказали мы ему под руку.

И вот уже пошли гудки. Вдруг Дольник привстал на единственную свою ногу. В трубке прозвучало «Алло!». Скрипучая инвалидная коляска предательски беззвучно поехала прочь от Дольника. «Белла! — ​громко сказал он. — ​Я поздравляю тебя с Рождеством!» — ​и рухнул на пол. Мы все, кроме Ромы, тоже рухнули. А отлетевшая в сторону трубка продолжала транслировать в Москву наш грохот и хохот.

На этом месте можно поднять тост за сногсшибательную Женщину.

«Новая» дружила с Дольником. Мы сделали с ним много материалов. Автор знаменитой книги «Непослушное дитя биосферы» объяснял нам, какие же люди звери. Нас это завораживало и пугало.

«Человек относится к виду приматов, к человекообразным обезьянам. 95% генов человека совпадают с генами шимпанзе. Поймите, человек — ​это животное, и выбраться из этого состояния он способен только с помощью разума», — ​жестко говорил Дольник, отчеканивая каждое слово скрипом инвалидного кресла. «Рассказывай, Виктор!» — ​подбадривал попугай Рома из соседней комнаты. И Дольник рубил сплеча: «В двух проявлениях человек уникален в животном царстве — ​он пользуется речью и огнем». Неужели это все, с ужасом думали мы, не имея оснований возразить.

Конечно, нам бы хотелось, чтоб человек был ну, что ли, чуть выше, одухотвореннее. Эту слабость проявлял и сам Дольник — ​все-таки тоска по человеческому иногда брала верх над безжалостным ученым. Его старый друг вспоминал, как поначалу Дольник категорически отрицал каннибализм у человека (в то время это еще не было научно доказано). Потом все-таки смирился.

Часто на страницах «Новой» мы беседовали с ним о проделках власть имущих. Куда деваться, закономерность такова: чем больше у человека власти, тем больше животные инстинкты побеждают в нем человеческое. Вот и появляются все эти мигалки и «царские охоты»…

«Мигалки — ​это стремление выделить себя, унизив при этом других, — ​объяснял Дольник. — ​У этого, конечно, животно-инстинктивное происхождение. У павианов, например, доминанты без конца унижают субдоминантов, доводят их до стрессов, субдоминанты болеют из-за этого, умирают — ​все это доставляет доминантам великое удовольствие. И на этом у павианов строится иерархия. В то же время у обезьян, как и у людей, шестерки радуются, когда доминантный самец гибнет. Им всегда приятно, когда ему плохо. Опять работает инстинкт подчинения: радуясь, шестерки как будто мстят за свое положение шестерок».

Дольника с нами нет уже три года. Иногда, когда нам кажется, что человек хуже любого зверя, Дольник звучит для нас утешением. В любом случае, нужно знать свою природу.

Поэтому — за смелость!

Однажды, когда у Дольника было две ноги, он шел по Исаакиевской площади, вдруг поднял голову вверх, на собор, и увидел чудо. Вороны забирались на вершину купола и на попе скатывались вниз, как с горки, вереща от восторга.

Серая ворона — ​любимая птица Дольника. Умнейшая из европейских птиц (это подтверждают все научные исследования). В детстве он выкормил одного вороненка и подружился с ним. Потом в его жизни было еще много серых друзей и подруг. И все они были умны. Кроме одной: она была белая, и у нее напрочь отсутствовало серое вещество — ​невероятно глупая ворона. Блондинка!

Попугаи Дольнику не нравились. Но на 50-летие ему подарили Рому — ​попугая породы жако, умнейшую из африканских птиц (это тоже научно доказано). С тех пор он ходил по Косе с Ромой на плече, и все сравнивали их профили. А писателю Битову для этого Рома не понадобился. Задолго до Роминого появления он написал о Дольнике, вернее, о Докторе Д — ​герое его романа «Оглашенные»: «Он прошелся по аудитории, заложив руки за спину, мимо доски и мимо доски. По своей манере ходить был он несколько более высок и худ, чем на самом деле. Он чуть выше задирал ноги, чуть поклевывая вперед головою при каждом шаге и взглядывая так, словно глаз его был положен сбоку, как у птицы, оттого в его облике господствовал профиль. Повертывался он так быстро, что снова оказывался в профиль. Словно бегал вдоль прутьев решетки».

Здесь уместно выпить за профиль.

Когда я познакомилась с Дольником, у него уже была только одна нога. Вторую отняли. Это спровоцировало страшную болезнь. Выглядело это так: несколько раз в минуту культя дергалась вверх, и Дольник рукой опускал ее вниз.

Хорошо помню свои ощущения в первую нашу встречу. Мы сидим напротив друг друга, и Дольник буквально ходит ходуном. Культя дергается практически без перерыва, он раскачивается в инвалидном кресле и скрипит всеми его спицами: цик-цик, цик-цик…

Дольник что-то рассказывает мне, но я с ужасом понимаю, что слышу только это «цик-цик». Вижу только, как пепел с его сигареты все время падает мимо пепельницы, потому что трудно ему, раскачивающемуся в скрипучем кресле, быть метким. «Цик-цик» заполняет все мои мысли и чувства. Цик-цик!

Вдруг к моему слуху сквозь весь этот скрип прорывается пение соловья. Я удивленно смотрю на Дольника. Мне кажется, я схожу с ума. А он кивает на часы, которые висят на стене. На циферблате — ​12 птиц, у каждого часа свой голос. Я смотрю на часы, и картина преображается. Дольник превращается в птицу. Он клюет головой и, откидываясь назад, по-птичьи дергает ею, на мгновение показывая свой профиль, по-птичьи косит на меня глазом, а коляска чирикает спицами: цик-цик… С тех пор мы нормально болтаем, а птицы отпевают часы наших разговоров.

«Поехали!» — ​сказал бы Дольник. «Давай, давай!» — ​сказал бы Рома.

До появления Дольника Ленинградский университет выпускал только охотников (по крайней мере, по части птиц) — ​тех, кто стрелял. Орнитологи изучали тушки подстреленных ими птиц. Дольник стрелять в птиц не мог, хоть стреляй в него самого, но он был превосходным птицеловом.

Он ловил птиц и изучал их поведение. Ставил опыты на гнездах. Например, заменял яйца на шарики и кубики. И обнаруживал закономерность: кубики птицы выбрасывали, шарики высиживали. Он вынимал яйца и клал их рядом с гнездом — ​птицы продолжали высиживать пустое гнездо.

Похожие опыты ставил великий австрийский зоолог Конрад Лоренц. Дольник шел параллельным путем и открывал то, что Лоренц уже открыл. Но Дольник не знал ничего об этом — ​Лоренц у нас был запрещен. Потом, в 1970 году, Конрад Лоренц получит Нобелевскую премию, а Дольника признают самым ярким его последователем. Но это потом…

А тогда, в 50-е, после печально известной Павловской сессии, у нас в стране торжествует павловское учение. Всех несогласных ученики Павлова разносят в пух и прах (если вспомнить, что в птиц стреляют, эта фраза теряет свою метафоричность). И вдруг какой-то первокурсник демонстрирует, что условные рефлексы ничего не значат, все строится на программах врожденного поведения: заложено в птице, что яйцо круглое — ​не будет она высиживать квадратное, положено ей сидеть в гнезде — ​сидит. Дольник сильно рисковал.

У него появились сподвижники. А на втором курсе студенты избрали его секретарем комсомольской организации факультета — ​это было настоящее восстание молодежи против павловского учения. Дольник победил. Он защитил диплом с крамольным названием «О врожденных компонентах инстинктивной деятельности птиц», а через несколько лет стал директором орнитологической станции Зоологического института РАН на Куршской косе. Он собрал со всей страны орнитологов-единомышленников и разогнал к чертовой матери парторганизацию. И вывел станцию на первое место в мире. Можно сказать: Дольник совершил великий скачок в науке. Но лучше сказать: перелет.

Пожалуй, за того, кто не стрелял!

Писатель Битов числился на биостанции, кажется, сторожем. (Он «бежал сюда от 1968 года, как за границу».) «Пиши, — ​сказал Битов Дольнику, — ​иначе напишу я». В итоге написали оба. У них был один стол на двоих, но две пишущие машинки. Они сидели друг напротив друга и писали. Они бродили босиком по берегу моря и беседовали друг с другом. Много лет спустя Битов скажет Дольнику: «Ты первый, кто повернул мне голову».

Битов учил Дольника стилю (хотя Дольник считал битовский стиль «совершенно безобразным»). Битов говорил: первая фраза — ​это все, она должна быть совершенно неожиданна для читателя и неприятна ему. И Дольник, ошеломляя читателя, начал: «Я живу на безлюдном берегу моря». А как начал Битов? «Он сказал» или «я подумал»? Мне бы не хотелось находить в этом стиль». Битов написал «Птицы, или Новые сведения о человеке», которые позже станут первой частью романа «Оглашенные». Дольник написал статьи, из которых позже сложится книга «Непослушное дитя биосферы».

Прочтя «Дитя…», Битов скажет, что у Дольника очень легкий слог. Но про стиль ничего не скажет. Ну а у Дольника любимый писатель — ​Пушкин, а Битов — ​просто друг. Когда у них был один стол на двоих, Битов говорил, что Дольник пишет маленькие трагедии. Позже выяснилось, что масштаб трагедий куда больший. Битов человека истолковывал. Дольник человека создал.

За стиль, конечно же!

Человек всегда интересовал Дольника. Это неудивительно, ведь человек — ​близкое птице существо. У млекопитающих многое построено на обонянии. Человек же ощущает мир глазами и ушами, а запахов почти не чувствует — ​как и птица. То есть птица и человек видят мир одинаково. Разве что совсем немногие из людей способны так приподнимать свой взгляд над миром, как это делает большинство птиц.

Когда студент Дольник написал реферат о происхождении человека, весь курс сбежался послушать, как он будет его защищать. Но экзаменаторы сказали, что не могут зачесть эту работу (из-за совершенно немарксистского понимания происхождения человека), и предложили Дольнику написать другой реферат — ​о происхождении страусов (уж тут-то, мол, он не попадется). Но когда Дольник пришел во второй раз, экзаменаторы пожалели. Оказалось, что его реферат про страусов был еще страшнее, чем про человека. Страшнее для Маркса с Энгельсом.

Позже Дольник открыл науку — ​этологию. Да нет, наука эта, изучающая нравы и обычаи животных, а применительно к человеку — ​инстинктивные основы его поведения, появилась еще в 30-е годы прошлого века, и основатель ее — ​нобелевский лауреат Конрад Лоренц. Но у нас она была объявлена лженаукой и запрещена, так что Дольник до всего дошел сам. Это сейчас «Непослушное дитя биосферы» — ​бестселлер, а Дольник — ​самый известный этолог России. А тогда…

Это была старая большевичка, бывшая женщина-кавалерист. Должность главного редактора журнала «Знание — ​сила» досталась ей, похоже, как почетная пенсия. Но она увлеклась, начиталась, набралась из своего же журнала ума и рискнула — ​напечатала у себя первую этологическую статью Дольника, всю ее изрезав, окружив критикой, но напечатала! И далее. Она печатала статьи Дольника, одну за другой, периодически призывая его к себе в кабинет, чтобы просто молча посмотреть на него. Она очень рисковала.

После очередной опубликованной статьи Дольника ее вызвали в ЦК — ​в отдел пропаганды. Шла и готовилась к худшему. Кроме нее, там собрались редакторы всех научно-популярных журналов. Докладчик говорит, обращаясь ко всем: ваш идеологический уровень снизился, печатаете черт-те что. Она принимает на свой счет. Докладчик продолжает: мы не против критики марксизма, но надо это делать аккуратно — ​вот, например, Дольник статья за статьей практически уничтожает марксизм, но как он это изящно делает, как хорошо пишет!

Бывшая женщина-кавалерист вернулась из ЦК на коне. Дольника стали печатать смелее и смелее, но книгу «Непослушное дитя биосферы» осмелились издать только в 94-м (у Битова с «Птицами…» тоже не все шло гладко).

Опять за стиль!

Оказывается, ну практически все в нас — ​любовь к родине, страсть к охоте, тяга к земле, понятие о неприкосновенности личной собственности и воровские наклонности, любовь к родителям и проблемы «отцов и детей», иерархическая организация общества и стремление к власти, ухаживания, влюбленность и первый поцелуй, моральные запреты и свободолюбие, соблюдение традиций, обрядность и религиозность, даже старания, шагая по плитам, не наступать на стыки — ​все это животные инстинкты.

А вот расизм и национализм — ​это сбой в генетической программе. В природе действительно важно отличать своих от чужих — ​для сохранения своего вида, чтобы не скрещиваться с другим. Человек же, испытывая неприязнь к другому человеку, ошибается. Потому что мы все принадлежим к одному виду, мы генетически совместимы, можем скрещиваться сколько угодно. В общем, расизм — ​чисто человеческая черта.

А чисто обезьянья вещь — ​то, что люди воюют детьми. Это поразительно, это ужасно, но это отличительная черта всех обезьян (ну и человека, ведь солдаты — ​это дети). Что делают, например, буйволы, когда на них нападает лев? Самки, детеныши, подростки — ​внутрь стада, взрослые самцы — ​рога вниз и вокруг стада. У свиней — ​то же самое, поросята надежно спрятаны.

«Даже у африканских свиней-бородавочников воюют только взрослые самцы», — ​говорит Дольник, проявляя в слове «даже» свою чисто человеческую черту. У приматов — ​другое дело. Взрослые павианы укрываются в середине стада, командуют оттуда и посылают вперед в бой молоденьких самцов.

Дольник показал нам, какое человек животное. Читайте его, если хотите стать человеком.