Обычно никаких мыслей. В голове жонглера сложных мыслей никаких. Все только по делу. Примерное понимание, сколько денег уже в жестянке. Это во-первых. Эта мысль — базовая. На нее уже навешивается мишура эмоций. Например: а хорошо такой-то трюк получился, когда папаша с двумя ребенками смотрели… Не помню, что еще. Мишуру-то сдувает. Не станешь же придумывать мишуру. Раньше мурашки по спине бегали, когда Игги Поп исполнял I wanna be your dog, а потом заездилась дорожка, мурашки не бегают, просто бросаешь «пятерку» под Игги Попа, и все его отчаяние не более чем фоновая музычка. Впрочем, иногда эту песню узнают проходящие люди, и я радуюсь за Игги.

А сегодня откуда-то, из закромов сознания, всплыла цитата Ж.-П. Сартра, что, мол, настоящая жизнь человека начинается по ту сторону отчаяния, кавычки закрываются. А отчего она всплыла? А оттого, что холодно было. 1 января, и холодно было, но люди любовались иллюминацией на улицах центра. И я вышел на Кузнецкий, угол Неглинной, с тремя светящимися мячиками, изначально предназначенными вообще-то для игр с собаками в темное время суток, и с ошейником (на шляпе), предназначенным для тех же игр, чтобы та собака уж точно не потерялась в темном времени и пространстве суток. Но музыки-то, если хотите знать, у меня с собой не было — музыкальная колонка не работает при минус 10 — зато была жестяная шкатулка из-под чая со встроенной шарманкой (слышна за пять шагов, заводится ключиком). Итак, вышел и сразу понял, что нельзя стоять в сомнениях, а надо, наоборот, двигаться. Включил собачьи мячики и ошейник, завел шкатулку и выставил баночку выцветшую. На ней когда-то были пальмы, но это уже совсем не важно. Деньги-то все кончились вчера при покупке подарков, одно название, что подарков, ну да ладно. А расчет был на новогоднюю ночь, что она будет удачной, а она оказалась — наоборот. Тверскую не перекрыли, где тут прикажете выступать, все разбежались после салюта по домам. И вот вечер первого числа нового года. Уже пять или более минут бросаю три светящихся мячика под пасторальную отмороженную шкатулку, а людям этого ничего не надо. Сначала одна тетечка кинула одну монетку. Потом как раз та веселая цитата высветилась в башке. Потом уже пальцы на левой стало сводить. Потом еще одна тетечка бросила две монетки. И все. Собрался и пошел к метро «Кузнецкий Мост», в настоящую свою жизнь.

А когда пошел домой по Пречистенке, стал встречать кадровых военнослужащих страны. Двигались они группами по десять-двенадцать человек, и все были в камуфляже нового образца. А ведь это не просто пятнистый камуфляж с листочками-веточками, который всякий рыболов может себе позволить. Это был цифровой камуфляж, укрывающий Наших Людей от неприятелей и наблюдателей. И даже российский флажок на рукаве сделался тремя едва заметными полосками. На лицах офицеров было радостное выражение; офицеры шли и общались на своей волне, ощущая свою отделенность от невоенного мира. На голове же у каждого была фуражка (парадная?) с красным околышем, и именно эти-то околыши были заметны за два квартала, за версту и даже, вероятно, за одну морскую милю. И это противоречие «низа» и «верха» было комично, но и глубинно. Камуфляж, старательно делающий вид: «здесь никого нет». И фуражка, объявляющая: «Ха! Вот они, мы!» Тело, вжимающееся в землю, согласное прикинуться мхом — лишь бы продолжать расти. И головушка, в которую с детства вдолбили, что зассать и спрятаться — западло.

Все эти кадровые хлопцы, глядя на меня, тоже недоумевали: с какой целью по улицам города-столицы ходит … со старым чемоданом и в шляпе, обмотанной тряпьем песочного цвета, на … он здесь нужен вообще? Так что каждый из них, увидев меня, удивился по разу. Я же удивился несколько десятков раз. Моя жизнь, безусловно, удивительней.

Жонглировать и выступать с этим несложным номером стал я еще и потому, что очередь в бухгалтерию выносить не мог, вот и решил получать деньги напрямую, из рук прохожих, желающих, чтобы я продолжал выступать, хотя и не обязательно рассчитывающих меня увидеть впоследствии; просто решили бросить монет — и бросили, на это стал жить. А те, кто в очередь к бухгалтерии или к банкомату по зарплатным дням выстраивается, они имеют силы это вынести, эту очередь, я же этих сил в себе не нашел. Таким образом, всякий в обществе занимает свое место.

Сегодня в час дня позвонила тетя Тамара, соседка по дедовой даче, и сказала:

А я был в парке и готовился бросать «семерку», точнее, улучшать то некоторое ее подобие, что за год удалось достичь. Шел тополиный пух, и съемочная группа какого-то безвестного канала, полпарка оцепив, снимала сценку о беззаботном летнем дне. Но беззаботность не давалась в руки, и раз за разом объявляли слово «камера», и мальчик с шариком на самокате, и девочки на великах, и две мамаши с яркими колясками по тем же траекториям пускались в нелегкий беззаботный путь. В колясках явно не было младенцев, и этот «фейк», известный каждому на съемочной площадке, и не давал случиться чуду, похоже, так. Сказал я: «Теть Тамара, денег, право слово, нет». Она же отвечала: «Да, конечно…» Как будто бы брала слова обратно, бестактность допустив. Спросил я: «Как у вас дела?» Она мне отвечала, что дети ее выросли и ездят на другой участок, там без пробок, сюда им ездить неудобно, «а мы уж будем в Храпунове доживать…». И ощутил я эдакую грусть. Оттого что прекрасные люди, знавшие меня с моего детства, остались одни на соседнем участке и осторожно предлагают с ними поговорить, боясь показаться навязчивыми, чего никогда не боятся чужие и не нужные нам люди. Оттого, что мы виделись пять лет назад, а до этого — еще много лет назад. И тетя Тамара стала на пять лет старше, звонит и спрашивает, не найдется ли у меня 20 тысяч рублей для поддержки Росавиакосмоса. Не самый приятный повод, но других-то поводов нет… И я еще походил кругами по газону, пережидая сентиментальность, взял в руки мячи и стал бросать их, ощущая в сердце внимательность, радость и злость.

Каждое лето, и этим летом тоже, у меня под дверью вырастают лопухи. Больше их нигде в округе не растет. У меня под дверью они образуют локальное поселение. Возможно, это знак свыше, что я живу неправильно. Возможно, это просто лопухи. Я не много думаю над этим вопросом. Перешагиваю их по многу раз в день. И не замечаю их. Все-таки я скорей за то, чтобы они росли. Мой город и без того стремительно приближается к Идеально Опрятному Состоянию арктических пустынь. Лопухи же явно выросли самовольно, все они анархисты и сквоттеры. Зацепились корнями в щели между стеной и единственной ступенькой. И существуют. Многие были против лопухов. Как-то команданте Маркос, наш управдом, сказал, что следует их вывести. Непонятно, зачем он это сказал — байкер и пофигист, — вероятно, он сказал это просто так. Пришлось с ходу придумывать аргумент в пользу лопухов: «Дверь, под которой растут лопухи, явно не используется, так? Зачем нам надо, чтобы эта иллюзия развеялась?..» И Маркос тут же признал лопухи полезными. А вот дядя Толя, охраняющий соседний офис две недели подряд, а следующие две недели проживающий в Тамбовской области, где держит пасеку, дядя Толя с умной коротко стриженной головой-глобусом и неизменным тостом «Быть добру» лопухи не любит, потому что он — За Порядок. Год назад их оборвал, но уже в конце лета, когда те уже отзеленели. А этой весной он зачем-то достал стремянку и полез на высоту второго этажа офиса — тополь опиливать. Тоже для какого-то Порядка. Эта его инициатива с тополем расстроила меня. Я разочаровался в Народе в лице дяди Толи. Даже не здоровался с ним. Какое-то время. Потом опять стал здороваться — сосед все-таки. Говорить же нам особо не о чем с дядей Толей. Совсем мы разные люди.

На фоне этой деятельности (и чем она полезнее, тем хуже) тускнеет весь этот эквилибр на краю прожиточного минимума, вся эта езда на шторме… Все эти месседжи сдвигаются, как сдвигается детская железная дорога, когда в квартиру входит, скажем, электрик, вызванный ПО ДЕЛУ. Детям в таком случае следует не мешать дяде и пойти погулять. И жонглеру уже тоже можно уже гулять. Но можно и упереться, и бросать в небо те же пять шариков, утративших половину смысла.

Стеклянный мостик на Киевской, где в самую жару не открывают половину дверей и окошек, — я вышел к нему в будний день утром, чтобы скрасить гражданам дорогу в офис. Сразу же подъехала «Газель» песочного цвета с георгиевской ленточкой на зеркале, и вышли из нее трое: один (молодой) и в каске, другой (средних лет) в бейсболке и третий (уже почти дедок) в телогрейке. Достали из кузова сварочный аппарат, протянули откуда-то провод, и дедок стал приваривать новый порожек в одной из этих вечно закрытых дверей. Делал он это, как и всякий мастер, не без артистизма. А если проще сказать, дедок лег на каменный пол (вот зачем телогрейка) и в таком положении проводил электросварку, заполняя мир вокруг себя синими вспышками, как какой-то космический стрелок. «Пиркс вел линию своего огня…» — всплыла в голове жонглера картинка и строчка из диафильма про пилота Пиркса, охотившегося на поверхности Луны на частично поломавшегося робота. Вы не смотрели в детстве этот диафильм? Жаль, если нет. У меня был один из любимых. И смотреть его в темной комнате, и самому наводить на резкость, и читать подкадровый текст, и прокручивать пленку на следующий кадр (может, это и есть истинно русское кино — 4 кадра в минуту) — все это было Счастьем, а жонглировать для никого и оглядываться на лежачего Деда в телогрейке, варившего порожек, — в этом уж точно никакого Счастья не было. А те двое его помощников, один в каске, другой в бейсболке, ничего не делали, а просто стояли за спиной у деда. Потом еще включилась «болгарка» (желтые искры), как будто те трое не смогли победить робота фиолетовым лучом и пошли с ним врукопашную.

Люди же, спешившие в офисы, не успевали считать все эти смыслы, ни даже вспомнить диафильм о пилоте, так что мой коммерческий сбор был никудышен. А может быть, и не в сварочных работах дело. А просто начало августа. И все люди, способные увидеть Необходимость Ненужного, находятся на побережьях. Где все слегка ненужно, где время медленно, а виноград дешев. Вдобавок ко всему жонглировал-то я сегодня весьма паршиво. Такие бывают дни. Выходишь выступать, и прямо-таки все против тебя.

На Красных Воротах вышел бросать. При этом 1 сентября было. Раскрыл свой чемодан. Достал из него все, что надо. Тут подходят ребята, парень с девушкой, двадцати с чем-то лет и спрашивают, а чем это я собираюсь удивить граждан. Я отвечаю: «Вот, смотрите…» Подбросил сколько-то мячиков в воздух и поймал их. Они стали хлопать — ​наигранно, но искренне. И я спросил, кто они и куда идут. Они отвечали, что они, мол, учителя из города Орел и едут работать молодыми учителями в город Санкт-Петербург. В Москве же они пересаживались с поезда на поезд, а также купили сандалии. И уже завтра они станут учить школьников на Неве Основам Безопасности Жизни. Я порадовался за ребят — ​что они поедут в замечательный и дружелюбный город. Я пожелал им в нем закрепиться, и перезнакомиться со всеми соседями по парадной, и усвоить Негласный Культурный Пароль — ​что-то в этом духе. Они же бросили мне мелочь денег и так начали мой рабочий вечер.

Я же продолжил свою игру с Самым Большим Городом на деньги и выиграл в тот вечер около семисот рублей. Что до идеи, то у моего города так много разных идей, что, прямо скажем, нет никакой идеи. Оттого моему городу всегда так Много Надо. Вот у меня идея есть, поэтому мне Не Много Надо, я могу довольствоваться необходимым. Заключается она в том, чтобы преподавать детям (и другим прохожим) Ощущение Неожиданности Жизни. Вот уже несколько лет я провожу на открытом воздухе этот открытый урок. И как только министром образования станет человек, хоть сколько-то понимающий, грамота «Учитель года» мне обеспечена — ​почетная цветная грамота с тремя замовскими подписями и какая-нибудь хрустальная, КАК ПОЛОЖЕНО, салатница в придачу.

На случай, если, вручив ту грамоту, еще и пригласят поделиться каким-нибудь Знанием, то вот, пожалуйста, план-конспект.

Французы первыми придумали автомобиль «Рено Логан», хитроумное приспособление для альпинистов под названием «жюмар», борьбу «бокс-сават» и еще кое-что по мелочи. Например, роман «Мизерабли» тоже первыми написали французы. Ну да этих памятников словесности, если покопаться, найдешь у всякой нации. Можно сказать, что роман «Мизерабли» не считается. Вернемся к трем вышеназванным вкладам в историю. «Рено Логан» французы действительно изобрели, но у себя производить побоялись, слишком уж он вышел страшный, и продали его в снежную Россию, где всем пох… эстетические категории, на завод имени АЗЛК в Текстильщиках, когда уже никто на районе не мог вспомнить, что эти буквы когда-то означали. Ну продали и продали. Понемногу на этой машине привыкли ездить таксисты, менты и простые граждане, которым терять нечего. Приспособление жюмар очень остроумно придумано, и ничего с этим не поделаешь. Французы его у себя в округе Гренобль производят. Хотя, если уж начистоту, придумали-то жюмар вовсе не французы, а два швейцарца. (Объяснить же его устройство человеку, не бывавшему в горных восхождениях, никак невозможно.) Но за производство жюмаров все-таки поставим французам плюсик. Надо же отдать должное. Боксом-саватом французы долгое время гордились, и им это долго сходило с рук, пока черт не дернул их бросить вызов английским просто-боксерам. Те переплыли Ла-Манш, вломили сават-боксерам так, что ни у кого не осталось иллюзий, и уплыли себе обратно. Так что теперь, если кто во Франции и занимается боксом-сават, то старается не сильно это афишировать.

Вот собственно и всё, что дала миру французская нация. Не так уж мало, но и не чрезмерно, прямо скажем.

Весь вечер я вклеивал два фанерных кружочка в пластмассовую трубу — ​при помощи клея «Момент», который продал мне армянин Самвел в локальном хозяйственном подвале. Так я готовился к послезавтрашнему выступлению. И не к уличному какому, а… к нормальному выступлению на Детском Дне Рождения. Это вселяло в меня гордость, риск и оптимизм — ​вот, мол, совсем незнакомые люди увидели меня у входа в метро Т. и так прониклись, что зовут теперь в кафе — ​веселить детей своих. И я проклеивал-усиливал «катушку» для эквилибра, которую бразилец Васнес придумал девяносто лет назад. (Притом что у него не было ни пластика, ни клея-момента, ни фанерок, из чего он сделал ее — ​неведомо.) А вклеив эти кружочки в ту трубу, я метнулся в магазин-ашан за пинг-понговыми шариками. Долго объяснять, зачем они. Для праздника и веселья, конечно же.

И в ночном, над землей идущем метровагоне нового образца почувствовал я себя Человеком, как давно не чувствовал себя Человеком, ведь человек — ​суть Животное смеющееся, и я не сдерживал себя — ​смеялся, а все прочие пассажиры — ​не смеялись (я давно предполагал, что человечности во мне — ​именно что вагон). Над чем смеялся я и больше никто не смеялся? Я расскажу вам, и вы для себя решите, на чьей вы стороне. В том новом вагоне под потолком предусмотрен экранчик, чтобы пассажиры могли наблюдать бегущую строку и были к концу поездки информированы… о времени суток, о температуре воздуха в вагоне, о национальных, и городских, и районных праздниках. В тот вечер бегущая строка устала быть информативной. «Терпенью машины бывает предел» — ​как и было сказано. И по экранчику поползли буквы «А». аА ааааААА аааАА — ​разных цветов, строчные и прописные, иногда они разделялись пробелами, словно бортовой компьютер набирал воздуха и снова воспевал «АААаАааа». И я оценил этот бунт машины и протянул ей дружескую руку смеха, а те, кто сидел на местах, смотрели на меня подозрительно, следовали моему взгляду и не находили в этом направлении НИЧЕГО СМЕШНОГО. А я все читал, запоем читал эти АааАААААААаа… «Имя имен, — ​вспомнил я, — ​в первом вопле узнаешь ли ты, повитуха?» Вот и Башлачев, подумал я, не засмеялся бы, но улыбнулся бы своей улыбкой тихой, какая видна на обложке кассеты, этому рождению человечной машины. Через бунт? Ясен … что через бунт! Как еще прикажете рождаться?

Я не берусь осуждать остальных пассажиров с их непониманием Главного. Чтобы оценить текст из одной буквы, надо прочесть некоторое количество сложных текстов. Возможно, они не читали сложных текстов. Возможно, они слишком устали за день. Возможно, они в тот вечер ничего не клеили.

Если год сложился ровненько, следует уехать к морю и поставить на камнях палатку. Утром, покинув палатку, увидеть близко от берега трех дельфинов, этих (как всем известно) животных, что вернулись в родную среду обитания. Потому-то они кажутся нам немного наивными и хорошими существами. Потому что бросили суету суши, и махнули на море, и остались в нем насовсем — ​дауншифтеры мелового периода. Посмотрев на дельфинов, можно еще поехать (почему нет?) дальше в горы, в мингрельский совхоз и собирать там мандарины. Три дня. Тридцать девять ящиков. Заполнить их мандаринами. Стащить вниз, к дороге, где их погрузят на трактор. И все, пожалуй. Год уже не назовешь пустым — ​в нем появилось необязательное действие, можно возвращаться.

Все так же местные жители и туристы гуляют по пешеходной улице (будь то Бурбон-стрит или ул. Красная города Краснодара), а ты все так же проходишь в направлении, противоположном им всем, — ​с рюкзаком и отсутствующим видом… Нет, одно все-таки поменялось в мою пользу. Жонгляж (и несколько фокусов) дает возможность побыть заодно со всеми. И еще, конечно, это дает возможность последнюю тысячу км проехать в отапливаемом плацкартном вагоне, а не в грузовых вагонах, груженных углем и присыпанных снегом, как это получилось пятнадцать лет назад. Теперь же ты купил билет и ждешь ночного сухумского поезда.