стенограмма

«Столетие Февральской революции. Начало русского бунта»

— Итак, дорогие друзья, мы сегодня говорим о событиях, которые, ну если не считать перемены стиля, в общем, начались 22 февраля, только по старому стилю. Это именно то, что у нас называют Февральской революцией. И наша с вами сейчас задача будет — посмотреть на то, как происходили события, и, как я вам говорил уже в анонсе, почему вот буквально в несколько дней прекратило свое существование величайшее, ну или второе по величине (если считать первой Британскую империю), второе по величине государство мира. Как это могло произойти?

Я смею вас заверить, что до сих пор историки теряются в загадках, в общем, ясности нет, но факт есть. Уже сто лет мы живем без России, мы живем в государстве неком, созданном большевиками. Но Россия исчезла в 1917 году. Как же так могло произойти со страной, которая занимала шестую часть суши и имела 180 млн населения? Она, безусловно, не была самой богатой страной мира, но была далеко не самой бедной и была далеко не самой слаборазвитой. Вы помните по предыдущим лекциям, где я все это довольно подробно обсуждал.

Интересно, что в России вот в эти последние месяцы ее существования как Российской империи были двойственные чувства у людей. С одной стороны, все продолжалось по-старому, все продолжалось так, как продолжалось 5, 10 лет назад. Если не считать политической сферы и юридической, то есть того, что произошло после 1905-1906 года, все продолжалось, как было 20, 30 лет назад. Да, была революция, было развитие, но это была все та же налаженная жизнь, все та же политическая система, Романовы правили страной, работали университеты, работали министерства, работали заводы, где-то рабочие бастовали, где-то крестьяне возмущались, шла война, но она шла уже 2,5 года, все было более-менее, как каждый день.

И в то же время у всех практически в России было ощущение, что это вот-вот все кончится, вот-вот все рухнет, обычный порядок должен был, как казалось всем, завершиться со дня на день. И мало кто воспринимал это вот ощущение как трагическое. Подавляющее большинство людей верило, надеялось на то, что вот со всем скоро, за горами, и не такими высокими, за холмами нас ждет светлое будущее, когда все будет великолепно. Все то, что было плохо в повседневности — в политической, в экономической, в социальной сфере — все это чудодейственно будет исправлено, и мы окажемся в мире всеобщей радости и счастья. Поэтому отношение к власти, которая управляла страной, все более и более было негативным. Власть была помехой на пути к вот этому светлому будущему («светлое будущее» — была расхожая фраза, обычная фраза и в интеллигентных, и в полуинтеллигентных домах), власть была преградой. А на самом деле и сама власть за исключением отдельных ее представителей, она тоже мечтала об этом светлом будущем. Конечно, она его видела более рационально, она его видела в некотором изменении институтов, законов, но все равно считала, что все должно стать другим и новым. И вот в этом состоянии Россия жила, в двойственном состоянии, и в феврале 1917 года, сто лет назад.

Михаил Родзянко заканчивает свои воспоминаниями словами (а его воспоминания названы характерно: «Крушение империи»): «Дума продолжала обсуждать продовольственный вопрос, внешне все казалось спокойным, но вдруг что-то оборвалось, и государственная машина сошла с рельс. Свершилось то, о чем предупреждали, — грозное и гибельное».

Владимир Наборов, отец великого писателя, видный член Конституционно-демократической партии народной свободы признавал: «Еще 26-го вечером мы были далеки от мысли, что ближайшие два-три дня принесут с собою такие колоссальные, решающие события всемирно-исторического значения».

А между тем недовольство системой было очевидно, его мог не видеть только слепой. Здесь особенно важны дневниковые записи, потому что, понятно, ..?.. (06.02), как писал Набоков, «все видится уже в другом свете». Вот важно — дневники, что в дневниках и в письмах, конечно, писали люди в то время.

5 апреля 1916 года Иван Бунин записывает в дневник в своей Орловской деревне: «Все думаю о той лжи, что в газетах насчет патриотизма народа. А война мужикам так осточертела, что даже не интересуется никто, когда рассказываешь, как наши дела. — «Да что, пора бросать, а то и в лавках товару стало мало. Бывало, зайдешь в лавку»… И т.д. И т.п.» Вот это дневник устами Буниных.

31 октября 1916 года в Петрограде, на Петроградской стороне произошла забастовка. Вышли на забастовку и на демонстрацию десятки тысяч рабочих под лозунгами: «Довольно воевать!», «Долой союзников!». Политические лозунги. Шептали, что это все сделано на немецкие деньги. Но не могут десятки тысяч простых питерских рабочих, если они сами того не хотят, если им это глубоко противно, что-то делать на немецкие деньги. Люди же не идиоты, понимаете.

И самое важное, и самое волнительное, что в этой забастовке 31 октября, о которой мало у нас говорят… А в это же время происходит забастовка на Николаевских заводах судостроительных на Черном море, когда на эту забастовку были посланы войска, чтобы ее подавить, войска перешли, солдаты перешли на сторону рабочих и начали стрелять по полиции и по конным казачьим отрядам. В итоге было очень много солдат арестовано… Да, забастовку подавили, 150 солдат были расстреляны по приговору военно-полевых судов. Это вот низовой протест.

В ночь с 16-го на 17-е декабря 1916 года был убит знаменитый Григорий Распутин. Как бы к нему ни относиться (я к нему отношусь однозначно негативно), но очевидно, что это был ближайший человек к семье последнего государя, все это знали, даже преувеличивали его близость, даже говорили о том, что он чуть ли не любовник императрицы. Но в любом случае все знали, что императрица очень им дорожит, и люди более осведомленные знали, что она им дорожит в первую очередь потому, что он спасает от смерти и страданий наследника, в общем-то, того человека, ради которого все больше и больше жила императорская семья, — цесаревича Алексия, страдавшего гемофилией. Убийство Распутина — это, безусловно, удар по царю и царице, это, безусловно, удар, направленный в самую, если угодно, вершину власти.

Кто осуществил этот удар? Ближайший родственник царя, женатый на его племяннице, князь Феликс Юсупов. В убийстве князя участвовал великий князь Дмитрий Павлович, участвовал правый депутат Думы, из крайне правой, Пуришкевич, поручик Сухотин и военный врач Лазоверт. То есть участвовало в этом убийстве высшее петербургское общество, выше уже не бывает. Родственники. Причем, Великий князь Дмитрий Павлович, оставшийся рано без родителей, он воспитывался государем, и он его, в общем, считал своим, ну если угодно, приемным отцом по факту. Совершенно европейский молодой человек, безбородый уже, как бы имевший такой прикид английского принца, прекрасно ездивший на автомобиле, смелый человек, он участвовал в этом заговоре, в этом страшном убийстве, в общем, пусть отвратительного человека, но ведь нельзя вот так, без суда, взять да кого-то в Петербурге убить. А убийство было совершено в самом центре Петербурга, во дворце князя Юсупова, роскошном дворце.

И когда в Петербурге народ узнал о смерти Распутина, как пишет в воспоминаниях один из великих князей, родственник близкий князя Дмитрия Павловича, великий князь Гавриил: «Люди обнимались на улице и шли ставить свечи в Казанский собор. Когда известно стало, что великий князь Дмитрий был в числе убийц, толпой бросились ставить свечи перед иконой святого Дмитрия. Простые женщины, мерзнувшие в очередях за хлебом и сахаром, радостно обсуждали эту новость, повторяя: «Собаке — собачья смерть». Вот так народ воспринял гибель, ну, в общем-то, если угодно, царского фаворита.

Член ЦК Партии народной свободы Тыркова, жена известного британского журналиста, корреспондента The Times в России Гарольда Вильямса (она известна как Тыркова-Вильямс) записала 19 декабря 1916 года в свой дневник: «В субботу была в магазине, хозяин чудаковатый купец говорил по телефону: «Что Распутина убило? Врешь!» — с радостной улыбкой. Поехала домой, на повороте улицы услышала, как газетчик кричал городовому: «Иди сюда! В «Биржевике» сказано — Распутина убили!» Конечно, выскочила, купила, прочла, громко высказала свою радость и поехала домой. И радовалась, что одним гадом меньше. И не было ни капли человеческой жалости, и всюду одно — «Наконец!», и все видят, что это начало конца».

Есть еще одна интересная дневниковая запись. Французский посол в Санкт-Петербурге, посол главной союзной державы Морис Палеолог, слава богу, оставил свой дневник. У меня есть подозрение, что он чуть-чуть отредактирован уже перед изданием в 1921 году, но, как бы там ни было, все равно это дневник по датам. И вот что он пишет по поводу смерти Распутина. А дело в том, что он был обязан, ну как любой посол и до сих пор, следить за связями граждан своей страны с высшими представителями Российской империи, наблюдать за ними. Были и осведомители, и он сам был очень такой общительный человек. И вот что он пишет. Это пишет не какой-нибудь дурак, понимаете, мистик такой задвинутый, это пишет посол Французской республики. «В конце 1915 года императрица получила письмо от Папюса, гражданина Франции. Письмо это было посвящено Распутину. Французский колдун писал: «С кабалистической точки зрения Распутин подобен сосуду в ящике Пандоры, содержащему в себе все пороки, преступления и грязные вожделения русского народа. В том случае, если этот сосуд разобьется, мы сразу же увидим, как его ужасное содержимое разольется по всей России».

Когда императрица, — продолжает Палеолог, — прочитала это письмо Распутину (Палеологу об этом рассказывала фрейлина Головина), он просто ответил ей: «Ну, я же говорил тебе это много раз, когда я умру, Россия погибнет». Я не сомневаюсь, что рано или поздно, — добавляет Палеолог, — память о Распутине породит легенды и его могила будет щедра на чудеса». Ну, могилы, слава богу, не осталось, но, тем не менее, легенды ходят до сих пор.

Позднее Михаил Родзянко, председатель IV Думы, назовет убийство Распутина началом второй революции (то есть той самой, февральской). Однако депутат Василий Витальевич Шульгин, активный участник Прогрессивного блока, высказался иначе: «Раньше все валили на него, а теперь поняли, что дело не в Распутине. Его убили, а ничего не изменилось».

И точно, ничего не изменилось. Даже император повелел всех убийц наказать по-домашнему, никого не предали суду. Великого князя Дмитрия Павловича выслали в действующую армию в Персию (это ему спасло жизнь, между прочим), Пуришкевич вообще находился как кандидат Думы под иммунитетом, князя Феликса Юсупова выслали в свое имение.

Но ненависть народа совсем не ограничивалась Распутиным. Скорее убийство Распутина это было следствие не ненависти к Распутину, не ощущение, что доброго царя околдовал злой старец Григорий, скорее ненависть к Распутину это было лишь персонализацией ненависти, отвращения к монарху.

Тот же Палеолог пишет в последних числах 1916 года: «Графиня Р. рассказывала мне: если бы царь показался в настоящее время на Красной площади в Москве, его бы встретили свистом, а царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня Елизавета Федоровна (сестра императрицы, вдова великого князя Сергея Александровича, монахиня и настоятельница Марфо-Мариинской обители) не решается больше выходить из своего монастыря, рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом (абсолютно абсурдное обвинение). Во всех классах общества чувствуется дыхание революции». Это запись в последние дни 1916 года.

К 1 января 1917 года с фронта, по дороге на фронте и из казарм тыла дезертировало более миллиона нижних чинов. Если учесть, что вся российская армия, включая все тыловые части, составляла 7 миллионов, то вы можете себе представить процент.

Офицеры, пользуясь затишьем на фронте, все чаще без разрешения уезжали с позиций в города — проветриться. Тыловые части (а они нам сейчас очень понадобятся, потому что именно они-то и устроили революцию), вот эти тыловые части строевых полков, которые находились в тылу и проходили подготовку. Война есть война, и на войне гибло, выбывало из строя много людей. И, соответственно, все полки, в том числе и гвардейские, должны были иметь тыловые части, где новобранцы уже в этих полках как бы (Павловцы, Преображенцы, Семеновцы) проходили подготовку, чтобы потом пойти на фронт. То есть это была обязательная подготовка. Заодно они несли патрульно-сторожевую службу в тылу, выполняли, в общем, несложные функции по сохранению порядка в тылу империи, и через несколько месяцев (обычно эта подготовка занимала от 4 до 6 месяцев) они направлялись на фронт, чтобы пополнить сильно поредевшие основные части. А те шли на переподготовку, переукомплектацию (за исключением офицерского кадра) в тыл. Ну, это была обычная форма, уже в то время принятая во всех армия.

И вот лейб-гвардии полковник Александр Джулиани, командовавший в Царском Селе запасным батальоном лейб-гвардии первого стрелкового Его Величества полка (то есть это самая-самая элита, это гвардейские полки, лично охранявшие царя в Царском Селе, охранявшие Александровский и Екатерининский дворцы, вот этот запасной батальон, насчитывавший к февралю 1917 года до 3 тысяч чинов), этот полковник отвечал, что «усилия офицеров могли дать результат лишь в плане строевого обучения, но они не могли привить запасным духа части и ее традиций. Кадровых офицеров представляли всего лишь шесть человек, негодных к строевой службе по болезни или ранению».

То есть, понимаете, солдат учили чему-то, да, как стрелять, как строиться, как вести штыковую атаку и т.д., но привить дух полка нельзя было. Вот эти огромные тыловые части, в том числе и в Петрограде, они были абсолютно… Они назывались громкими именами, но за исключением горстки офицеров, как правило, это были инвалиды, ну, не в современном смысле слова, но они не были годны к строевой службе, кроме горстки офицеров все это были новобранцы, у которых была одна мечта — не пойти на фронт. Потому что они знали, что они пойдут на фронт, и из них значительная часть или погибнет, или будет изувечена, искалечена. Они мечтали сохранить жизнь и здоровье.

Не забывайте, что фронт был ужасный. Первая мировая война это ведь не только пули и снаряды, это газовые атаки, которые вели и русские, и вели немцы, и вели австрийцы, и французы… То есть сжечь легкие, а это было вообще очень страшно тогда, понимаете, вернуться полным инвалидом, ни к чему не годным, или умереть там, или сидеть кормить вшей — не хотели этого люди. В Петрограде-то было хорошо, в Царском Селе было хорошо: чистые, теплые казармы, прекрасное питание, не тяжелые занятия, ну что еще надо, и тут идти на передовую, в эти ледяные зимние окопы (январь-февраль 1917 года), в общем, на очень вероятную смерть и на безусловные страдания. Этого не хотели. Запомним это.

Морис Палеолог пишет в дневнике 1 января: «Я констатирую везде беспокойство и уныние. Войной больше не интересуются. В победу больше не верят. С покорностью ждут самых ужасных событий».

И это 1 января 1917 года, когда по всем показателям российская армия была лучше, чем когда-либо до того, когда победа была уже на носу. Через месяц пройдет в Петрограде последнее в императорской России совещание штабов союзных армий (англичан, французов, бельгийцев), где будет решено начать весной всеобщее наступление, причем 12 апреля должны будут русские войска перейти в наступление, и они в принципе к этому абсолютно готовы: отмобилизованы, вооружены, прекрасно оснащены и своим, и европейским оружием.

И планируется на это же время… Ведь вы помните, что в 1915 году у англичан не получилось (это было такое великое фиаско Черчилля как морского министра) штурмом взять Дарданеллы. Черчилль тоже, как говорится, не дурак, он мечтал, что после этого Дарданеллы будут под британским контролем, а не под русским. Потому что Россия требовала проливы себе. Но ничего не вышло. Огромное кровопролитие, но в итоге никакой победы, англичане отступили, потеряв множество кораблей. Турки сражались молодцом.

И вот в 1917 году планируется, уже русские должны занять Босфор. Вот в мае должна быть русская операция на Босфоре. И под эту операцию на Черноморский флот назначается адмирал Колчак командующим Черноморским флотом, именно он должен провести эту операцию. То есть союзники согласились с тем, что проливы будут русскими, но уж коль русские, давайте сами их и завоюйте. И все возможности для этого — и новейшие корабли, которые к этому времени вошли в строй на Черном море (в том же Николаеве строившиеся), и все остальное, и морская авиация — все уже было готово. Поэтому, почему не верили в победу? Это иррационально. Объективно победа была очень близка.

На совещании в конце января до 6 февраля, вот этом, о котором я говорил, в принципе союзники считали, что капитуляция Германии должна произойти к ноябрю 1917 года. Что к ноябрю 1917 года военный ресурс Германии будет исчерпан. Это, кстати, объясняет то, что немцы тратили огромные силы (немцы, австрийцы) и огромные деньги на революционизирование всех союзных государств — Франции, Англии и России. В Англии они в первую очередь ставили на Ирландское освободительное движение, во Франции — на социалистов и на рабочее движение, в России, естественно, тоже на социалистов. Получилось только в России.

Во Франции весной 1917 года тоже начались отказы войск идти в бой, все то же самое, что в России, тот же сценарий. Но маршал Фош просто повесил 200 с лишним человек солдат и офицеров, и все закончилось. В Англии даже это не потребовалось, просто посадили в тюрьму несколько человек и в парламенте вот эта пораженческая оппозиция была обезглавлена. Потом их выпустили, ничего с ними не сделали. В России оказалось все иначе.

Так что вот эти действительно рабочие волнения и в Николаеве, где строились корабли, которые должны были переломить ситуацию на Черноморском флоте, и в Петербурге, где тоже строились и корабли, и был главный центр производства оружия, тоже, в общем, все это, конечно, было инспирировано немцами. Но никогда бы это не привело к тому, к чему привело, а кончилось бы так, как в Англии или во Франции, если бы народ сам не находился в состоянии вот этого равнодушия к победе, ожидания поражения и ненависти к власти.

К сожалению, это чувство по-своему преломилось(?) и в императоре. Не надо забывать, что Россия была, в общем, хотя и не абсолютистской, но полуабсолютистской страной, от воли царя зависело очень много, и в принципе, по традиции, почти все, особенно во время войны, когда он еще к тому же был и Верховным главнокомандующим после того, как он предложил великому князю Николаю Николаевичу уйти с этого поста в середине 1915 года и занял его сам. Он его занял в период тяжелейшего отступления, тяжелейшего поражения русской армии. И так ли совпало или это его влияние (монархисты считали и считают, что это его влияние, не монархисты считают, что так получилось, что просто хороший был начальник штаба генерал Михаил Алексеев), но как бы там ни было, отступление кончилось, в войне произошел перелом. В 1916 году русские войска стали опять наступать против австрийцев и перестали отступать против немцев. Фронт зафиксировался. Так что Верховный главнокомандующий и одновременно император — это очень важная, очень значимая фигура.

И вот мы посмотрим на его состояние. Есть целый ряд документальных свидетельств о его состоянии. Вот Родзянко, 7 января 1917 года на докладе у императора он в очередной раз просит императора позволить Думе сформировать правительство. То есть хотя бы предложить премьер-министра, чтобы создать правительство, которому бы Дума доверяла. Потому что правительству Штюрмера, потом правительству князя Голицына Дума не доверяла, и, как мы увидим, совершенно правильно не доверяла. И правительству Трепова тоже не доверяла.

И вот 7 января Родзянко (а идет же министерская чехарда, я об этом вам рассказывал, то есть премьер-министры меняются каждые несколько месяцев: Штюрмер, Трепов, князь Голицын, меняются отдельные министры постоянно), и он просит — давайте создадим правительство, которое будет пользоваться доверием Думы. Только доверием. Не подчиненное Думе, не исполняющее волю Думы, как в Англии, а только доверием Думы хотя бы. Государь сжал голову руками и скорбно произнес… Да, причем Родзянко говорит: «Я прошу Вас не заставлять народ выбирать между Вами и благом страны». Подумайте, чтобы сейчас появился бы Володин к Путину и так бы сказал, просто представьте себе. А мы говорим — царский абсолютизм.

Государь (опять же представьте себе смену ролей), сжав голову руками, скорбно произнес: «Возможно ли, что 22 года я старался делать как лучше и все 22 года я ошибался?» То есть такой вот у него ужас. Но это сказано, как говорится, своему, Родзянко.

А вот воспоминания английского посла, британского посла в Петербурге сэра Джорджа Бьюкенена. Это встреча с императором 12 января. Бьюкенен очень большой сторонник вот этого правительства доверия, он считает, что оно очень нужно. Опять же это же не с пустого места взято, общественность и создала ту новую армию, тот новый тыл, которые готов побеждать. Потому что общественность, Военно-промышленные комитеты созданные, который Гучков возглавлял, под патронажем Думы, земства и городских самоуправлений, именно они создали новую жизнь страны. Поэтому совершенно естественно, что Дума и самоуправление местное (и городское, и сельское) должны больше оказывать влияния на политику страны, и тогда будет крепче и здоровее. И Бьюкенен просит государя об этом. И 12 января император отвечает: «Вы хотите сказать, что я должен заслужить доверие моего народа? А, может быть, народ должен заслужить мое доверие?» Ну, это больше похоже на современность, да?

Государь находился в очень тяжелом состоянии. Самый, пожалуй, яркий портрет, это уже, к сожалению, не дневник, но, тем не менее, человек, которому я абсолютно доверяю, это граф Коковцев, премьер-министр до января 1914 года, после убийства Столыпина, человек очень честный и умный. Он долго после отставки не встречался с государем, и по разным делам, не связанным с большой политикой, он с ним встретился на аудиенции 19 января 1917 года. Вот что он пишет: «Внешний вид государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем. Лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно скользили с предмета на предмет, не глядя, как обычно, на собеседника. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными. Выражение лица государя было каким-то беспомощным, грустная улыбка не сходила с его лица. У меня осталось убеждение, что государь тяжко болен, и что болезнь его именно нервного, если даже не чисто душевного свойства» (то есть психическая болезнь).

Дальше Коковцев высказывает предположение о том, что, возможно, царь употребляет наркотики, что Бадмаев ему подмешивает (это его теперь придворный врач) какие-то наркотики — для лучшего сна, для большего спокойствия. В общем, он говорил, он не может себе представить, что это так произошло.

То есть вы понимаете, что глава государства сам болен, болен чисто психически, психофизически. Он не раз говорил, что теперь его больше всего интересует его собственная семья, что он воспринимает всю политику России через призму того, как будет править его наследник, сможет ли он передать власть наследнику или не сможет передать власть наследнику. То есть он воспринимает Россию как свою вотчину, которую он хочет вручить(?) по наследству. И это главная его идея. Он только в семье чувствует себя спокойно, свободно, комфортно. Повсюду он видит заговор, а после убийства Распутина увидел, что этот заговор осуществился.

Государю доносят, конечно же, и о том, что уже с 1916 года в высшем эшелоне думском, промышленной буржуазии, да и придворном, строятся планы по его устранению. Они очень мягкие, это не убийство, но это отстранение государя и государыни и включение некого механизма преемства престола, наследования престола, когда при несовершеннолетнем цесаревиче будет регентом великий князь Николай Николаевич, которого государь только что отстранил от Верховного командования.

Позднее, через 20 лет. Гучков, который как раз возглавлял Военно-промышленные комитеты, рассказал, что он, боясь перехода власти в России к революционерам, планировал захватить царский поезд по дороге из ставки в Царское Село и принудить императора к отречению. В этот заговор были посвящены некоторые видные деятели будущего Временного правительства, в частности, Некрасов, который, в общем-то, известнейший масон (это всем известно, это никто не скрывал), киевский миллионер Терещенко, князь Вяземский и командующий Северным фронтом генерал Рузский.

Судьба Некрасова поразительна. У нас все говорят — «масоны, масоны». Ленин потом ловко обманул всех масонов (это не шутка, это совершенно серьезно), он их надул. И именно Некрасов приказал убить Ленина. И 1 января 1918 года на Ленина было совершено покушение, которое было спланировано и организовано Некрасовым. Но оно было неудачным.

С Некрасовым были такие странные перипетии в советское время, что просто я как историк отказываюсь понимать. Его, министра Временного правительства, сажали, потом не только выпускали, но награждали целой группой советских орденов крупных, ставили на достаточно высокие посты, потом опять арестовывали, потом опять выпускали. И в итоге в 1939 году его расстреляли. Но суд над ним, конечно, закрытый абсолютно, мы не знаем, все архивы не открыты, но суд над ним шел несколько дней, когда всех расстреливала «тройка» за подписью вообще за минуту. То есть, понимаете, это… Да, его обвинили в том, что он готовил покушение на Ленина, и это было совершенно правильно, он готовил его. Но для этого понадобилось несколько дней судебного разбирательства. Я не знаю, в чем дело. Но вот, объективно, все это поразительно.

Так вот, эти люди планировали (и среди них был и князь Львов), в общем-то, захват власти. Князь Львов, который станет потом премьер-министром, Георгий Евгеньевич Львов. Так что государь все это знал. Он знал, что плетутся заговоры, и ему было тяжко. А он хотел сохранить страну, семью для своего наследника. То есть опять же, вы понимаете в его голове личный, домашний приоритет (и это тоже напоминает кое-что в сегодняшнем, правда, наследника нет) главенствовал над общенациональным делом.

Между тем, в начале февраля произошло еще одно событие, которое, видимо, было защитительным событием для Николая, но которое сыграло потом с ним плохую шутку. В начале февраля по совету министра внутренних дел, очень странного человека Александра Протопопова (странного потому, что, видимо, он тоже был психически не вполне нормален), то есть даже, когда он сидел при Временном правительстве в Петропавловской крепости, его перевели в больницу и констатировали у него тяжелые мозговые расстройства. Он был, безусловно, сумасшедший, но почему-то его назначил император министром внутренних дел империи. Он вызывал дух Распутина, общался с ним в кручении столов и т.д. Понимаете, какого человека назначили министром внутренних дел. Но он был очень влиятельным, его особенно любила императрица. И он предложил в противовес Северному… Вообще, Петроград входил в состав тыла Северного фронта, то есть военным начальником в Петрограде был командующий Северным фронтом. А командующим Северным фронтом был генерал Рузский, который состоял в заговоре, и это знал государь.

И Протопопов, который, видимо, ему докладывал и говорил это, он настоял на том, чтобы Петроград выделить из состава Северного фронта в особый военный округ, и был создан в начале февраля 1917 года Петроградский военный округ и командующим этим округом был назначен человек, конечно, ни в каких заговорах не состоявший, вполне лояльный государю, совершенно далекий от Петербурга, оренбургский казачий генерал Сергей Хабалов. Эта фигура нам, как говорится, еще понадобится. И это тоже был вот такой интересный момент. С одной стороны, наступающая революция, с другой стороны странные, больные люди у власти.

Бывший министр юстиции Щегловидов(?), один из тех, кого уволил государь в начале 1916 года, писал об этом периоде: «Паралитики власти слабо, нерешительно, как-то нехотя борются с эпилептиками революции». Я думаю, сильные слова.

Александр Протопопов, уже когда он находился в тюрьме, он писал (ну, там он подробно отвечал на вопросы комиссии Временного правительства, в которой, кстати, работал и поэт Александр Блок), он говорил, это записано с его слов: «Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но общей воли, плана, системы не было и быть не могло при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работой министров». Конечно, со стороны министра внутренних дел слышать такое странно, но вот такая констатация.

Судьба Александра Протопопова была очень печальна. 26 октября 1918 года он был просто убит большевиками в тюрьме. Ричард Пайпс в связи с вот этим странным состоянием писал: «Революция 1917 года стала неизбежной, коль скоро даже высшие слои русского общества, которым более других было что терять, стали действовать революционными методами».

Вот такой Россия подошла к 22 февраля. 22 февраля произошла первая большая забастовка на Путиловском заводе. Забастовка вызвана была тем, что завод закрывался. Завод как частное предприятие оказался неэффективным, он закрывался на санацию (потом он должен был открыться, и очень скоро), но на какое-то время рабочие потеряли работу и боялись, что потеряют зарплату. Это была чепуха, потому что зарплату им выплачивали, пусть не полностью, но выплачивали, и зарплата была хорошая. Я вам скажу, что на Путиловском заводе квалифицированный рабочий получал в день 5 рублей, а неквалифицированный — 3 рубля. Для сравнения, ну, просто вот некоторые цены: фунт (465 г, по-моему) черного хлеба стоил 5 коп., белого — 10 коп., говядины — 40 коп., свинины — 80 коп., сливочного масла — 50 коп. То есть, получая такую зарплату, можно было жить беспечально. Но при этом, естественно, эти все продукты были, они были в продаже, нехваток не было. Нехватки вот в эти дни возникли.

Так вот, 22-го рабочие вышли на забастовку, на демонстрацию с требованием работы. К ним присоединились забастовкой солидарности другие заводы Петрограда, хотя причин, в общем, по большому счету для забастовки не было. Возможно ли, там видеть тоже немецкую руку или руку русских социалистов? Это возможно, но скорее немецкую руку. Но, тем не менее, люди были так ожесточены, что они готовы были по пустяковой причине выйти на улицу.

23 февраля, как вы догадываетесь, это по старому стилю, по новому стилю — это 8 марта, это День женской солидарности, Международный женский день, и в этот день работницы устроили демонстрацию. Работницы и женщины устроили очень мощные демонстрации с требованием хлеба. Революционные листовки, которые 23-го распространялись по Петрограду, звучали так: «В тылу заводчики и фабриканты под предлогом войны хотят обратить рабочих в своих крепостных». (Крепостное право еще памятно). «Страшная дороговизна растет во всех городах. Голод стучится во все окна. Мы часами стоим в очередях, дети наши голодают, везде горе и слезы». Это листовка по случаю 8 Марта 1917 года, изданная РСДРП, социал-демократами.

Это ложь, это абсолютная ложь. Вся эта листовка насквозь лжива. И работницы это знают, потому что да, в некоторых районах Петрограда перебои с хлебом, это правда, но эти перебои не имеют никакого серьезного значения. Министр земледелия Риттих, выступая в Думе 25-го числа, сказал, что запасы города составляют полмиллиона пудов ржаной и пшеничной муки, чего при нормальном потреблении, без подвоза, хватит на 10-12 дней, но хлеб все время поступает в столицу. И что к тому же хлеб, причем черный хлеб, исчез не во всех районах города, он в некоторых районах города остается, а черствый хлеб на следующий день уже не хотят покупать. Ни о каком голоде и даже о недоедании речи быть не может.

То есть эта листовка — прямая ложь. Но почему же работницы, которые, казалось бы, лучше всех должны знать, что это ложь, они вышли и требуют всего этого? В чем тут дело? Это, конечно же, недовольство властью как таковой, ненависть к власти, отвращение к войне. Работницам и их мужьям, если они рабочие, не грозит фронт. Рабочие военных предприятий имеют бронь, им нечего бояться, они получают неплохие совсем деньги. Но общая… Да, жизнь стала, конечно, тяжелее, ну понятно, цены выросли. Да, рубль не обменивают свободно на золото. Но идет война. В Германии в это время брюквенный голод: второй год большинство людей не может получить реальных жиров, питаются брюквой — кормовой свеклой. В России ничего подобного и близко не было. В чем дело? Забастовки при этом расширяются.

14 февраля, по донесениям Охранного отделения, в Петрограде бастовало 58 предприятий и на них 89 тыс. 576 рабочих, 15 февраля — 20 предприятий с 24 тыс. 840 рабочими. На Петергофском шоссе были устроены пикеты с красными флагами. Но 23-го бастовало опять 87 тыс., 24 февраля — до 197 тыс., 25 февраля — до 240 тыс. рабочих. То есть 80% рабочих Петрограда. К ним присоединяются студенты, к ним присоединяются городские обыватели, университеты перестают учить, все выходят на улицы. 25-го начинается реальная массовая революция.

Мельгунов вспоминает, знаменитый народный социалист, автор замечательных, но ужасных книг по Красному террору в России и по Февральской революции, прекрасный писатель. Он пишет: «У самых предусмотрительных людей в действительности 25 февраля еще не было ощущения наступавшей катастрофы».

Между тем, 25 февраля звонок, первый звонок и страшный звонок. Убит казаками пристав Александровской части Михаил Крылов, когда он пытается остановить со своими полицейскими демонстрацию, не допустить ее в центр города на Невский. Казаки стреляют в него, а не в толпу. Но, впрочем, огонь в толпу не открывают. Хабалов категорически запрещает стрелять в народ. Категорически.

Ученые сейчас, уже современные ученые, я буквально, когда готовился, читал последние статьи, они рассуждают, что надо было применить оружие и стрелять залпами, чуть ли не начиная с 23 февраля, в народ. Вот это, понимаете, озверение людей на сегодняшний день. Мы действительно, на бумаге, да и не только на бумаге, готовы уже на что угодно.

А тогда тот же Хабалов, боевой офицер, казак, он помнил 9 января 1905 года. Он прекрасно помнил это кровопролитие и не решался, и не мог решиться по своей воле (хотя он имел полное право как начальник округа в военное время), он не мог решиться отдать приказ на применение оружия. Поэтому полицейские (а полицейских в Петрограде было всего 5 тыс. человек), они не могли сдержать эти толпы. Они пытались сдержать от центра города, но не могли удержать, и Невский был запружен народом.

И только вечером 25-го числа государь, а он уехал в Ставку 22 февраля и вызвал Алексеева. Надо вам сказать, что Михаил Алексеев, начальник штаба, у него были больные почки, и он получил трехмесячный отпуск и лечился в Севастополе. И государь вызвал Алексеева, не долечившегося, больного, у него боли были, температура, вызвал в Ставку. И Алексеев в Ставку прибыл 19 числа. А 22-го из Царского Села в Ставку выехал государь. Причину этого ученые гадают. Но, в общем, на самом деле она была совершенно проста: надо было готовить армию к весеннему наступлению. Вот то, что решили на февральском (который закончился 6 февраля) Совете начальников штабов союзных держав в Петрограде, то надо было воплощать в жизнь, и государь едет в Ставку, чтобы лично возглавить этот процесс.

Он пишет, что с генералом Алексеевым захватывающе интересно работать. То есть он действительно блестящий стратег, его называли русским Мольтке. Он уже зарекомендовал себя в кампании 1915 года, он уже вывел войска из Польши, не дал возможности окружить ни одну крупную часть, и это при превосходстве немцев во всем, и т.д.

Вот в этой ситуации государь едет в Ставку, ничего не зная о волнениях в Петрограде. Ну да, забастовки, но они постоянно идут, забастовки. Но то, что уже начинает проливаться кровь, это впервые он узнает вечером в субботу 25 февраля. Вечером в субботу, а это была третья неделя поста и воскресенье должно было быть Крестопоклонным воскресеньем. Вот в субботу 25 февраля ему присылают телеграмму Хабалов (телеграмма № 486) и Протопопов (телеграмма № 179),в которых они сообщают о беспорядках и о том, что полиция и войска не могут удержать вот эти народные демонстрации, бунтовщиков, как они пишут. И в ответ около 21 часа 25 февраля Хабалов получает из Могилева, то есть из Ставки, царскую телеграмму, известную всем. Она вызывает улыбку, но на самом деле никакой улыбки тут нет. Это очень жесткая телеграмма: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». Одновременно он распускает до апреля Государственную думу.

Следует иметь в виду, что вот эта телеграмма позволяет, естественно, применять оружие. Потому что если в один день прекратить беспорядки, а выходят же 100-тысячные и 200-тысячные толпы, то, конечно, только оружием. И одновременно, казалось бы, он должен был сообщить ближайшим, вообще всем, наверное, начальникам армий о том, что в Петрограде плохо и надо быть наготове, но в первую очередь командующему Северным фронтом, который впрямую примыкает к Петрограду и войска которого могут понадобиться, генералу Рузскому и командующему Балтийским флотом (главный штаб базирование — это Хельсинки, Гельсингфорс, ну также Кронштадт) вице-адмиралу Адриану Непенину. Он должен Николая Рузского и Адриана Непенина поставить перед задачей быть готовыми к подавлению беспорядков. Этого Николай не делает. То есть он дает это повеление, ожидая, что все обойдется просто.

26-го, в воскресенье, император работал с генералом Алексеевым, писал супруге, гулял, читал, принял сенатора-юриста Сергея Трегубова, служившего при Ставке консультантом по военно-судебным вопросам, играл, как мы знаем, из его дневника, в домино. Днем Алексеев доложил на высочайшее имя дополнительные телеграммы от Хабалова, в которой описываются события субботы и воскресного утра включительно.

А в это время уже ситуация ухудшается. В это время уже вечером 25 числа вышла из повиновения 4-я рота Павловского полка, отказалась участвовать в разгоне демонстрации, о стрельбе еще речи нет. И казаки, которые там были, они вместе с павловцами стали противодействовать полиции, и в результате один конный полицейский офицер был ранен и две полицейских лошади были убиты. Конечно, это еще чепуха по сравнению с тем, что будет на следующий день, но уже это очень важные симптомы.

Николай пишет в письме Александре Федоровне вечером 25 февраля: «Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын (то есть премьер-министр) не потерял голову».

В 21.20 25 февраля, в субботу, он пишет императрице: «Выезжаю послезавтра (то есть 27-го), покончил здесь со всеми важными вопросами. Спи спокойно».

Государь до этого предполагал уехать 1 марта, но он перенес отъезд раньше, на ночь с 27-го на 28 февраля. Почему? Вроде бы он уже знает о беспорядках, он знает, что там опасно. Почему он решает уезжать не позже, а раньше? Почему он решает не вызвать семью в Ставку, а ехать к семье из Ставки? В Ставке он окружен надежными войсками. В чем же дело? Дело в том, что вся семья императрица(?) и его дети больны корью в тяжелой форме. Тогда корь — тяжелая болезнь, и теоретически возможен даже летальный исход.

Императрица, будучи психопатической натурой, она его буквально бомбардирует телеграммами с требованием, чтобы он немедленно приезжал. Кроме того, она не верит генералу Алексееву. Конечно, она тоже чувствует, что революция вот-вот на носу, но она не верит генералу Алексееву, она считает, что он в заговоре. Это ошибка, он не был в заговоре. Но она ненавидит его за то, что он отрицательно относился всегда к Распутину, очень его не любил. И хочет, чтобы государь приехал к ней, ей кажется, что они вместе смогут ситуацию изменить. И устраивает ему буквально истерики.

А когда-то, еще задолго до этого, император сказал Столыпину: «Знаете, лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Так что, видимо, это серьезно было. А государь в таком тяжелом психическом состоянии вообще находится. И, в общем, он решает ехать.

26 число — это решающий день. Вот современные историки, например, такой Михаил Френкин, который написал книгу «Русская армия и революция в 1917-1918 году» (она издана в Мюнхене в 1978 году), он считает, что 26 февраля это именно тот переломный день, от которого зависело практически все.

Что делает 26 февраля государь? Он обсуждает с Николаем Базили, государственным советником действительным тайным советником, он обсуждает записку Министерства иностранных дел, Покровского об организации десанта на Босфор. 26-го вся Ставка узнает о событиях в Петрограде. 26-го в Петрограде разворачиваются важные события. А в Ставке все идет почти своим чередом. Да, офицеры узнали, да, они за завтраком обсуждают, что вот там какие-то беспорядки в Петрограде, но никто ничего еще не предполагает. Неслучайно пишет Мельгунов, что «26-го мы еще ничего не знали».

Между тем Военно-промышленные комитеты, которые возглавляет Гучков, в них создана была Гучковым так называемая Рабочая группа — это представители заводов, это рабочие, представители профсоюзов, которые входят в эту группу. А эта группа находится под контролем социал-демократов, во главе ее, как считали, вроде бы вполне лояльный и умеренный рабочий с характерной пролетарской фамилией Гвоздев. Но он оказался совсем не таким лояльным, и он прекрасно понимал, что вопрос в том, что если удастся захватить власть, кто должен захватить власть. Ее должны захватить не буржуи, а Советы рабочих депутатов, рабочие должны захватить власть в Петрограде.

26 января(?) он распространяет воззвание от имени Рабочей группы Военно-промышленных комитетов следующего содержания: «Правительство использует войну для порабощения рабочего класса, а победа в войне, достигнутая монархией, обернется только новыми цепями для рабочего класса. Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен. Решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного решения». 26-е число.

26-го, вечером, непонятно кем, но при вечернем построении убит полковник лейб-гвардии Павловского полка Александр Экстер(?). Вроде бы стреляли из рядов солдат. Ранен прапорщик Редеген(?-1.03.40). Стрелявшего не нашли. Роту разоружили и потребовали выдать зачинщиков бунта. Они же отказались стрелять в толпу. 26-го надо было стрелять, и они отказались выполнять приказ. Рота выдала 19 зачинщиков. То есть она еще лояльна. Вот 26-го все колеблется на весах.

26-го, поздно вечером, Родзянко, председатель Думы, прислал в Ставку телеграмму, в целом верно описывающую положение в Петрограде — в столице анархия, правительство парализовано. В качестве меры он говорит о том, что необходимо созывать правительство, пользующееся доверием страны. Анархия? Анархии еще не было, но было ближайшее предвестье анархии.

Мы уже говорили об этой 4-й роте Павловского полка. Но намного серьезнее реакция командира батальона Георгиевских кавалеров генерала князя Пожарского, одного из самых славных фамилий империи. Созвав своих офицеров, а это элита армии, офицеры гвардейские кавалеры, князь Пожарский объявил, что он никогда в народ стрелять не будет, кто бы ему это ни приказал, пусть даже сам Государь.

27 февраля… Да, Государь еще в Ставке. На это заявление Родзянко о том, что надо созывать правительство доверия повелел разослать командующим округами и флотами это письмо Родзянко. То есть Государь действует совершенно открыто: «Вот что мне пишет мой верный слуга Михаил Родзянко, председатель Думы. Он считает, что надо созывать правительство доверия». Ответил Алексей Брусилов, герой Брусиловского прорыва, из Бердичева. Он телеграфирует в Ставку: «По верноподданнейшему долгу и моей присяге государю-императору считаю себя обязанным доложить, что при наступившем грозном часе другого выхода не вижу». Генерал Рузский с Северного фронта отвечает более уклончиво, но тоже говорит (а он в заговоре), что, в общем, видимо, это правильно (он не хочет открывать карты), но при этом добавляет, что генерал Алексеев мешает правильной организации подготовки наступления. У Рузского с Алексеевым старые контры, они, в общем-то, враги друг с другом. Генерал Рузский не подчинился некоторым приказам генерала Алексеева в 1915 году, и, в общем-то, у них взаимная неприязнь существует. Так что, вот видите, еще и это работает.

Но государь спокоен. 27 февраля, когда уже все бушует в Петрограде, когда уже учебная команда запасного батальона лейб-гвардии уже Волынского полка устраивает беспорядки, отказывается участвовать в дальнейшем подавлении восстания, убивает штабс-капитана Ивана Лашкевича(?), своего командира и идет в соседние казармы лейб-гвардии Преображенского полка, их тоже призывает к себе. А когда полковник, ветеран Алексей Богданов этому воспротивился, его тоже убили.

В этот момент бунт стремительно расширяется в войсках и к вечеру 27 февраля из 160 тыс. запасных солдат Петрограда, запасных батальонов, к восстанию присоединилось уже 66 тыс. 700 человек. В один день, в течение одного дня. В это время Царскосельский гарнизон тоже уже вышел из повиновения и грабит соседние питейные заведения вовсю, и только сводный Гвардейский полк еще несет охрану Александровского дворца, где государыня и семья.

В этот момент Николай II пишет Императрице: «После вчерашних известий из города я видел здесь (в Ставке) много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов продовольственного, железнодорожного, угольного. Это, конечно, совершенно справедливо». Государь опаздывает на сутки. Уже никаких министров, их арестуют через несколько часов. Несколько лучше понимает положение Хабалов. Идет уже хаос, город во власти толпы. Все это произошло в один день. Как, почему? Вот что такое революция.

Скажем сразу, никакие немецкие деньги, никакие прокламации социал-демократов не сделали бы ничего, если бы народ не желал смены власти. Потому что эти демонстрации идут под лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!», а не с какими-то… «Долой войну!», «Долой самодержавие!»

Хабалов 27 февраля обращается к случайному человеку, и он попал в точку, этот человек потом станет одним из самых славных людей в белом движении, это полковник Александр Павлович Кутепов, он Преображенский гвардейский полковник, он приехал, собственно говоря, на побывку в Петроград с фронта и явился к начальнику гарнизона по долгу. А тот ему говорит: «Организуйте карательный отряд, чтобы подавить эти беспорядки». И в отличие от генерала князя Пожарского Кутепов говорит: «Есть». Он прекрасно понимает… Он, пока шел к штабу, к Хабалову, он уже видел, что в городе творится ужас. Но, говорит: «Из кого?» Он начинает собирать офицеров, на кого-то ему показывает Хабалов… Потом ясно, что половина отказалась, половина разбежалась, а те немногие, кто согласились участвовать, во-первых, их очень мало, но их посылает Кутепов для того, чтобы хотя бы поставить кордоны около Адмиралтейства, около Петропавловской крепости. Но эти небольшие группы буквально залиты толпой. То есть они ничего не могут сделать, потому что 12 вооруженных офицеров, а вокруг них море революционных людей уже с оружием, потому что солдаты раздают оружие.

Кстати говоря, в это время ужасная судьба ждала полицейских и дворников. И тех, и тех считали оплотом режима, и если видели дворника или полицейского, его убивали или выкалывали глаза. Вообще там были ужасные вещи, есть много свидетельств, от которых просто…

27-го Родзянко телеграфирует государю к концу дня: «Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийные и угрожающие размеры. Основа их — недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки внушают панику. Но главным образом, — добавляет Родзянко, — полное недоверие власти, неспособность вывести страну из тяжелого положения». Вот полное недоверие власти — это точно. Тяжелого положения нет. Тяжелое положение создано восстанием. Вообще на самом деле тяжелого положения в стране нет, страна, наоборот, идет к победе. Но вот так вот видится из Петербурга и так считает сам народ.

В тот же день, 27 февраля, когда государь надеется, что все будет очень быстро подавлено, толпа восставших захватывает Таврический дворец. Вы помните, что Таврический дворец — это место, где заседает русский парламент, русская Дума, Государственная дума. Что его захватывать? Но, тем не менее, происходит захват в очень интересной форме.

У нас есть (это мало кто знает) запись воспоминаний депутата Государственной думы Савича, который пишет следующее: «К Таврическому дворцу подошла большая группа солдат, принадлежавших в большинстве к нестроевой роте одного из гвардейских резервных полков. Этой толпой командовал какой-то субъект в штатском. Она вошла во двор, и ее делегаты проникли в караульные помещения дворца, где в тот день несла караул рота ополченцев под командованием прапорщика запаса. Последний вместо того, чтобы отдать приказ силой не допускать восставших во дворец, вступил в переговоры с субъектом, командовавшим мятежниками. Последний недолго вел переговоры, он внезапно выхватил револьвер и выстрелил в живот несчастного прапорщика, тот упал и вскоре умер в думской амбулатории. Его рота немедленно сдалась восставшим.

Вечером 27 февраля в Таврическом дворце, только что захваченном таким образом, состоялось первое заседание Петроградского Совета рабочих депутатов. Думцам (Думе) оставили две комнаты секретариата на балконе, все остальное здание Таврического дворца заполнил революционный народ, курил, лузгал семечки, слушал бесчисленных ораторов, время от времени постреливая в потолок».

«Во всем этом огромном городе, — записал Василий Витальевич Шульгин 27 февраля, — нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти». Вот состояние революции.

Членами Думы, вот на этом балкончике собравшимися, был избран Временный комитет Думы, исполнявший функции правительства до 2 марта, когда он избрал Временное правительство.

Ситуация накалялась, и вечером 27 февраля император приказал Георгиевскому батальону Ставки во главе с генерал-адъютантом Николаем Иудовичем Ивановым направиться в Петроград для восстановления порядка. Генерала Иванова император назначил начальником Петроградского округа (взамен Хабалова) с вручением ему диктаторских полномочий. Одновременно он отдал приказ командующим ближайшими к Петрограду Северным и Западным фронтами отправить 28 февраля четыре пехотных и четыре кавалерийских надежных полка в Петроград для наведения порядка. Передовые части должны были вступить в город утром 1 марта одновременно с Георгиевским батальоном и тут же поступить в распоряжение генерала Иванова.

Революция продолжалась. Пока войска шли, 28 февраля восставшие солдаты и рабочие захватили Адмиралтейство, Зимний дворец, Петропавловскую крепость. Правительство было арестовано и заключено в крепость. С середины дня 28 февраля российские посольства за границей перестали получать сведения из Петрограда. То есть революция свершилась. Все. Власть в городе полностью перешла в руки восставших. Теперь город надо было брать штурмом. Вот этому генералу Иванову надо было город брать штурмом.

28-го же, но раньше, в 0.55, то есть в полночь почти, в Ставке перед отъездом в Царское Село император последний раз встречается с начальником штаба Михаилом Алексеевым в присутствии генерал-майора свиты его императорского величества Владимира Николаевича Воейкова. Генерал Алексеев, по сообщению Воейкова, на коленях умоляет государя не уезжать из Ставки, а вызвать семью в Ставку. В Москве и в Петрограде революция. Но государь следует указаниям императрицы, которая говорит, что «Алексеев хочет тебя арестовать в Ставке, поэтому он хочет, чтобы я приехала к тебе, он хочет нас всех арестовать в Ставке. Поэтому приезжай ко мне, мы вместе все это сделаем».

Алексеев, разумеется, делал совершенно иное. Он понимал, что здесь, в Ставке, государь в безопасности. Но государь не верил своему начальнику штаба.

В 2.10, уже в поезде, в Могилеве, он принимает генерала Иванова, дает ему последние указания и посылает последнюю из Могилева телеграмму императрице: «Как счастлив я, что увидимся через два дня». Он совершенно не отдает себе отчета в том, что происходит.

В дневнике записал: «Лег спать в три с четвертью часа, так как долго говорил с Николаем Иудовичем Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до десяти часов. Ушли из Могилева в пять часов утра, погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев и Лихославль в 9 часов».

И вот в это самое время Совет рабочих депутатов тут же принимает, обосновавшись в Таврическом дворце, принимает так называемый приказ № 1 об армии, приказ о демократизации армии, который говорит, что солдаты могут не подчиняться своим офицерам, что офицеры должны быть одобрены солдатскими собраниями, фактически солдатскими Советами, что в армии вводится Советская власть. Что это означает? Это означает, что поскольку уже кадровый состав армии выбит несколько раз и старых офицеров, особенно в пехотных и кавалерийских частях почти не осталось, а солдат практически вообще не осталось, в артиллерии, особенно корпусной, еще что-то осталось, в специальных войсках, в саперах осталось, но в главной силе армии — в пехоте и кавалерии — нет уже практически. То есть эти новобранцы, да им не хочется идти в атаку, им не хочется воевать. Поэтому уже до этого приказа № 1 офицеры говорили, что «мы боимся наказывать солдат на фронте, потому что в первой же атаке они выстрелят нам в спину». А теперь тем более.

Армия разваливается в течение нескольких дней. Этот приказ № 1 от 1 марта, он… А еще император — император, он Верховный главнокомандующий, еще никакого отречения нет. Но армия разваливается на глазах, ее уже тоже больше нет, ее не будет буквально в течение недели — десяти дней, когда до каждого солдата дойдет, а это постарались сделать социалисты, чтобы это было распечатано в таком количестве экземпляров, чтобы он дошел до каждой роты, до каждого взвода.

1 марта, когда еще в Могилеве, то есть государь между Могилевом и Царским Селом, в которое он так и не попадет, как вы понимаете, в это время в Таврический дворец стекаются многочисленные делегации, приветствующие победу революции. Таврический дворец занят уже Советами. Это не Дума, Думы уже нет. Дума больше никогда не соберется. Хотя срок полномочий Думы истекает только в октябре 1917 года, после 26 февраля Дума никогда больше в России не соберется как законодательный орган. Но зато работает вовсю Совет рабочих депутатов. И вот фактически приветствуют не революцию, а Совет рабочих депутатов, хотя, конечно, многие этого не понимают, думают, что это Дума, потому что здание Думы под трехцветным флагом, но вокруг красные всюду реют флаги. Стекаются демонстрации из Петрограда и его окрестностей. Приходит с морским экипажем сам Кирилл Владимирович, один из ближайших к государю наследников престола в случае гибели, смерти государя. Великий князь Кирилл Владимирович приходит с красным бантом со своим морским экипажем. Потом, как вы помните, в 1924 году он провозгласит себя императором. Но тут он приветствует Советскую власть. А это еще государь и не думал отрекаться. То есть просто Кирилл Владимирович и огромное количество других людей выступают как прямые мятежники, — так ненавистна старая система власти, невероятно.

Тот же Морис Палеолог, о котором мы уже с вами говорили, пишет, пишет просто как зритель: «Во главе колонны шел конвой (колонны приветствовать революцию), великолепные всадники, цвет казачества…» Это личный императорский конвой, который, в общем, должен был охранять царя до последней капли крови. Вы помните, что когда произошла революция во Франции и когда штурмом брали дворец Людовика XVI, то швейцарская наемная гвардия практически вся погибла на ступенях дворца, до последнего защищая чужого короля. Здесь же свой царь-батюшка был предан еще до того, как он отрекся от престола и не думал даже отрекаться. «Во главе колонны шел конвой Его Императорского Величества, великолепные всадники, цвет казачества, надменная, привилегированная элита императорской гвардии. Затем прошел полк Его Величества «Священный легион», формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны особ царя и царицы. Затем прошел еще железнодорожный полк Его Величества. Шествия замыкалось императорской дворцовой полицией. Отборные телохранители, приставленные к внутренней охране императорских резиденцией (это наше ВО(?), охрана). И все эти офицеры и солдаты заявляли о своей преданности новой власти, которой они даже названия не знают. В то время как я пишу об этом позорном эпизоде, — резюмирует посол Франции, — я вспоминаю о честных гвардейцах-швейцарцах, которые были перебиты на ступеньках Тюильрийского дворца 10 августа 1792 года, между тем, Людовик XVI не был их национальным государем и, приветствуя его, они не величали его «царь-батюшка».

В ночь с 1 на 2 марта… И тоже все отлично организовано, то есть кто-то это организовал, конечно же, и не социалисты, они были слабы, эсеры вообще практически исчезли, социал-демократы были очень слабы, это организовал, безусловно германский Генштаб, но если бы не было народной воли следовать воле немцев, то ничего бы не получилось. Все эти агенты были бы изобличены, побиты и выданы полиции и контрразведке. Речь, конечно, идет о том, что народ хотел этого, а поэтому с удовольствием в этом участвовал. Вот это надо помнить.

В ночь с 1 на 2 марта началось восстание береговых частей полуэкипажа в Кронштадте и Гельсингфорсе, флот. Тот самый флот, которого тоже очень боялась Германия. Россия обладала тогда на Балтийском море мощным флотом: четырьмя мощнейшими новыми линейными кораблями, новыми крейсерами. И этот флот был в полной готовности. Он стоял в Гельсингфорсе, в Кронштадте, подводные лодки стояли в балтийском порту под Ревелем, под Таллинном. Так что все было готово к весеннему наступлению на Балтике. Флот надо было обезвредить.

И началось восстание непонятно зачем и почему, но опять же не матросов на кораблях, не тех, кто участвовал в боевых действиях, а полуэкипажей, то есть тех, кто находились на берегу. То есть это или роты по обслуживанию кораблей, или те, кого готовили в матросы, но еще не подготовили. Они не хотели идти под снаряды, не хотели тонуть от немецких торпед и мин, они устроили все это.

Итак, это восстание в ночь с 1 на 2 марта продолжалось до 4 марта. За эти три дня было убито 120 кондукторов, офицеров, адмиралов и генералов флота, свыше 600 арестовано. Среди убитых 1 марта Главный командир Кронштадтского порта и Военный губернатор Кронштадта вице-адмирал Вирен, начальник штаба Кронштадтского порта контр-адмирал Александр Бутаков(?), командующий Балтийским флотом вице-адмирал Адриан Непенин. То есть это самое руководство флота. Оно было все уничтожено, убито, и сопротивления не было. Матросы кораблей не встали против этого, никто не встал, понимаете. Этих офицеров, как овец, вели на заклание.

Вот как описывает один молодой мичман Успенский то, что произошло в Кронштадте: «С нас были сорваны погоны, у меня с куском рукава. Сорвали также кокарды с фуражек и куда-то повели. По дороге к нам присоединяли новые группы арестованных офицеров. Мне было очень больно идти из-за сильно ушибленного копчика во время избиения, я отставал. И сзади идущие наши конвоиры меня подгоняли ударами ружейных прикладов. Нас нарочно провели через Якорную площадь Кронштадта, чтобы показать убитого адмирала Вирена и очень многих других офицеров, принесенных на эту площадь. Это было жесточайшее убийство. Многие из них были изувечены». Так что это была попытка уничтожить кадровый офицерский состав Балтийского флота.

1 марта в Твери, далеко от линии фронта, толпа солдат запасных батальонов и рабочих Морозовской мануфактуры ворвалась в губернаторский дворец, выволокла на площадь губернатора фон Бюнтинга, требовала его смерти и в итоге его убили. «Что я вам сделал дурного?»… По воспоминаниям митрополита Вениамина Федченкова, тогда епископа в Твери, «Что я вам сделал дурного?» — спросил губернатор. «А что ты сделал нам хорошего?» — передразнила его женщина из толпы. Толпа глумилась над губернатором, избивала его, потом кто-то выстрелил ему в голову из пистолета и труп еще долго топтали ногами. Так открылся первый день революции в нашей Твери».

Это все 1 марта. Император не отрекся, в России — императорская власть. Народ бесчинствует, он не желает этой власти, и мы видим, что сразу, взяв курс не просто на какое-то конституционное изменение власти, а на максимальное кровопролитие. Предположим, офицеры в Гельсингфорсе были опасны немцам. Но немец по национальности губернатор Бюнтинг же точно немцам не был опасен, обычный чиновник. Но ненависть к власти, как и ненависть к этим генералам и офицерам, к адмиралам… Среди них были хорошие, их любили солдаты, матросы, но ненависть к институциям старой России — вот что ее погубило.

Императору не удалось доехать до Царского Села. Около Малой Вишеры, в Любани(?) и Тосно железнодорожный путь был перекрыт мятежниками. Государь приказал прорываться на Царское Село через станцию Дно. Но на станции Дно дорога на север вновь оказалась перекрыта восставшей толпой. Вот поэтому-то потом Набоков и горько пошутил, что «путь императорской России пореформенной (после освобождения крестьян) — это движение от станции Бездна до станции Дно». На станции Бездна было восстание в Казанской губернии крестьян, подавленное довольно жестоко в 1861-м, по-моему, году. Ну, а на станции Дно, понятно, поезд повернул на Псков. На Псков, где был штаб Северного фронта, которым командовал Николай Владимирович Рузский.

Николай Владимирович Рузский — в заговоре. Он передает императору телеграмму генерала Алексеева с проектом Манифеста о создании правительства во главе с Родзянко, ответственного перед Думой. Это еще не страшно. Дело в том, что Родзянко уже никакой властью не пользуется в столице. В столице пользуется властью Совдеп — Совет рабочих депутатов. И Родзянко имеет авторитет перед интеллигентами, но сила, восставшие солдаты, вооруженные уже рабочие — это Совдеп. Поэтому что тут делать?

Император пишет из Пскова: «Стыд и позор. Доехать до Царского не удалось, а мысли и чувства все время там. Как бедной Алекс, должно быть, тягостно одной переживать все эти события. Помоги нам, Господь». Это он записывает в дневник вечером 1 марта, когда уже вовсю в Петрограде льется кровь. А он все думает о том, как бы доехать до Царского, как там плохо бедной Алекс, которая… Императрица ему отвечает: «Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мной, прежде чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, что ты можешь сделать. Может быть, ты покажешься войскам в Пскове и в других местах, соберешь их вокруг себя? (смешная женщина) Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в никаком случае не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом». Ну, императрица мыслит более государственно, конечно.

Но государь к войскам не вышел, никого вокруг себя собирать не стал. Он предпринял наиболее странный свой поступок, самый странный, самый необъяснимый, еще не было таких. Но в первом часу ночи 2 марта (эта переписка 1 марта была)… В первом часу ночи 2 марта император приказал генералу Иванову ничего не предпринимать, Петроград штурмом не брать. А генералу Алексееву вернуть на фронт посланные в Петроград полки. Он отказался от борьбы. Почему? Мы не знаем. Но именно в этот момент.

А в шестом часу утра он телеграфировал Алексееву о своем согласии с проектом Манифеста о формировании ответственного перед Думой правительства.

Временный комитет Государственной думы в ответ на это согласие, по согласованию с Петросоветом, естественно, с Совдепом, создал Временное правительство во главе с князем Георгием Евгеньевичем Львовым. Император успел подписать указ 2 марта о назначении князя Львова председателем Совета министров, а командира 25 корпуса славного, хорошо известного в армии генерала Лавра Корнилова (но при этом убежденного республиканца) назначает командующим Петроградским округом вместо арестованного давно Хабалова и так и не пришедшего в Петроград генерала Иванова.

Первым же решением новое правительство князя Львова (еще никаких других решений нет), но первое решение — революционные части остаются в Петрограде, они никуда не выводятся на фронт, они будут охранять революцию.

Петросовет 2 марта в 3.30 утра… Вернее, он требует этого раньше, он, видимо, этого требует в ночь с 1 на 2 марта, требует отречения императора. Понимаете, государь все время опаздывает. Вот он решил, что он создаст правительство доверия и пусть себе там Родзянко разбирается с этой революцией. Да, он во главе, да, он хочет власти, ну и бог с ним, пусть себе разбирается. Но он совершенно не понимал, что на самом деле происходит. Никакой Родзянко не во главе ничего. Во главе Петросовет, социалисты. И они требуют, чтобы государь отрекся от престола.

В 3.30 утра 2 марта Родзянко посылает это требование в Псков, династический вопрос поставлен ребром. Ненависть к династии дошла до крайних пределов. Но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам и войскам, решил твердо: войну довести до победного конца (это всюду лозунги «Долой войну!») и в руки немцев не даваться. Везде войска становятся на сторону Думы и народа. И грозные требования отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становятся определенным требованием «Долой самодержавие!». Никакой этой конституционной формулы не было, но Родзянко все облек в такие законные формы.

Действительно, если, как говорится, в русском законодательстве не было положения, в русском законе о престолонаследии Павла, 1797 года, не было пункта об отречении от престола. Но никого же заставить нельзя править против воли. Так что в случае смерти государя (а отречение — это политическая смерть), то несовершеннолетний наследник становится императором автоматически при регенте. Регент — это Верховный правитель. Потом Колчак взял себе вот этот титул Верховного правителя. Это регент. Но тогда уже не было, был убит и цесаревич, и император.

Так что Родзянко предлагает правильную конституционную формулу: вы отрекаетесь, Ваше величество, Алексий становится императором при регентстве ближайшего родственника, как и сказано в 36-й статье Основных государственных законов, Михаила, младшего брата императора. Все это нормально, все это может быть.

Генерал Алексеев, которого император и генерал Рузский известили об этом письме Родзянко, по просьбе императора послал циркулярную телеграмму всем командующим фронтами и флотами, — как они к этому относятся? И все или ответили положительно, причем Великий князь Николай Николаевич (он командовал Кавказским фронтом), он даже сказал, что «я верноподданнейше молю на коленях Его Величество послушать Родзянко», или, как адмирал Колчак, не ответили вообще. Некоторые, как командующий войсками в Румынии генерал Сахаров(?), сказали: «Если требуют отречения (дальше идут нецензурные выражения), ну пусть, надо отрекаться». То есть, пожалуй, только два человека среди высших начальников были против этого, это командир гвардейской конной кавалерии, конного корпуса, генерал кавалерии Хан Гусейн Нахичеванский и командир 3-го корпуса кавалерийского, полный Георгиевский кавалер, генерал граф Келлер. Они оба написали, что они готовы предоставить свои войска на помощь государю. Генерал Келлер написал, что он не верит, что это может быть такое, что вас принудили, государь, мы придем и вам поможем. Он собрал войска, войска согласились помочь. Но после этого его тут же, прямо 2 марта, отстранили от командования войсками. Интересно, что оба эти человека в православной российской державе были неправославными. Хан Нахичеванский, понятно, был мусульманином, а генерал Келлер был лютеранином. Вот только лютеранин и мусульманин оказались верны государю до конца. Оба они, кстати, были убиты в 1918 году.

После этого император записывает: «2 марта, четверг. Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко». Речь идет о судьбе империи, а государь с явной досадой пишет в дневнике о длиннейшем разговоре. «По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из(?) Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним с ним борется социал-демократическая партия в лице Рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев — всем главнокомандующим. В 2 часа с половиной пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный Манифест».

Ну, что касается переделанного манифеста, все очень просто. Дело в том, что в Думе предложили, Родзянко предложил и Шульгин с Гучковым (а Гучков — личный враг государя, и ему тоже было не очень приятно его видеть, но что делать), они предложили обычный конституционный вариант.

Но государь решил поговорить со своим врачом, с лейб-медиком Федоровым, профессором Федоровым о здоровье наследника. Федоров сказал, что, «государь, скорее всего, после вашего отречения вам придется расстаться с наследником, вас вышлют за границу, а, соответственно, наследник должен быть в России, он же станет императором, пусть и при регентстве Михаила. «А как с его здоровьем? Распутин мне обещал, что он скоро поправится». — «Нет, — говорит, — государь, с точки зрения медицины он поправиться не может. С точки зрения медицины ему может быть лучше или хуже, он может прожить еще много лет, но гемофилия неизлечима».

После этого государь принимает решение нарушить все законы империи, в том числе и свою клятву при вступлении на престол, что будет свято соблюдать закон о Священном короновании, закон о престолонаследии, и решает отречься и за себя, и за сына в пользу Михаила, Михаила объявить императором, а самому с сыном чтобы уехать за границу вместе. Опять же нарушить все законы ради того, чтобы остаться с собственным ребенком, пусть и больным.

И к их великому удивлению, Шульгину и Гучкову император сказал: «Ранее вашего приезда, после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной думы, я думал в течение утра и во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына. Но теперь, еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключению, что ввиду его болезненности мне следует отречься одновременно и за себя, и за него, так как разлучаться с ним не могу».

Отречение подписано, по-моему, 15-ю часами 2 марта. Но это фальсификация. На самом деле в ночь со 2 на 3 марта в салоне-вагоне императорского поезда (фальсификация самого Николая II) государь Николай Александрович признал за благо отречься от престола государства российского и сложить с себя верховную власть. Начальник штаба Северного фронта генерал Юрий Данилов плакал, когда это происходило, он пишет это в своих воспоминаниях.

Армия, наверное, была тогда, может быть… Может быть, можно было попытаться арестовать Рузского, назначить Данилова на его место начальником Северного фронта, командующим Северным фронтом, ну что-то сделать… Но государь ничего не хотел, он мечтал только об одном — быстрее встретиться с императрицей. Поэтому он подписал отречение.

Шульгин пишет в своих воспоминаниях, в «Днях»(?), о том, как он реагировал на этот проект самого Николая: «Если здесь есть юридическая неправильность, если государь не может отрекаться в пользу брата, пусть будет неправильность. Может быть, этим выиграется время. Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда все угомонится, выяснится, что он не может царствовать и престол перейдет к Алексею Николаевичу. Все это, перебивая одно другое, пронеслось, как бывает в такие минуты, в моей голове, как будто не я думал, а кто-то другой за меня, более быстро соображающий. И мы согласились».

В дневнике государь пишет в час ночи (это уже 3-е число): «В час ночи уехал из Пскова я тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман». Это 3 марта, пятница.

4-го он написал: «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилев».

3 марта, когда он прибыл в Могилев, а, наверное, еще до этого, начальник штаба Ставки, то есть генерал Алексеев, понял, что произошло. Обращаясь к командующим фронтами, он написал: «Никогда себе не прощу, что, поверив в искренность некоторых людей, послушал их и послал телеграмму командующим фронтами по вопросу об отречении государя от престола». Алексеев это так себе и не простит никогда. Больной, старый человек (Ну, старый, моих лет, но глубоко больной), он возглавил Белое движение и умер от тех самых почек в 1918 году на боевом посту, борясь с коммунистической властью.

Но дело было сделано. Михаил не принял престол. И это совершенно разумно. Как отмечал юрист Набоков, о котором я вам уже говорил (отец писателя): «Принятие Михаилом престола было бы ab initio vitiosum, с самого начала порочным». Почему, потому что он не имел прав на престол, это нарушало все российские законы. И, кроме того, Михаил, женатый морганатическим браком на графине Брасовой, он не имел права и по этой причине тоже занимать императорский престол. Он должен был быть женат только на ..?.. (1.48.27) браком, то есть на лице императорской крови.

Поэтому император вручал ему престол, не подумав, что он не имеет права им владеть. Или подумав и наплевав на это. Вообще государь 25 лет управлял страной, он такие вещи знал отлично. Так что это было еще одно странное действие императора.

Михаил спросил Родзянко в Петрограде, когда он был вместе с ним, когда собрались 3-го числа Родзянко, Милюков, еще целый ряд деятелей только что собранного Временного правительства первого состава. И Михаил спросил: «Можете ли вы мне гарантировать безопасность, если я приму престол?» Родзянко, по своим воспоминаниям, ответил: «Единственное, что я вам могу гарантировать, Ваше высочество, это умереть вместе с вами». После этого Михаил решил престол не принимать. И 3 марта издал Манифест об отказе от престола. Но в этом манифесте были странные слова о том, что «посему, призывая благословенье Божие, прошу всех граждан державы российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Правда, Михаил здесь не повелевает, а просит, но, тем не менее, эта просьба Михаила оказалась единственной юридической формулой, которая легла основанием власти Временного правительства. Временное правительство никакого права на власть не имело. Князь Львов имел, но только как премьер-министр императора. После отречения императора он никакой власти уже не имел. Временное правительство никакой власти не имело. Образовалась властная пустота, аномия. И в этой ситуации может управлять только тот, кто или восстановит легитимность власти (скажем, признает власть цесаревича Алексия, что никто не хотел делать в России), либо применит силу и грубую власть или грубое насилие. Это сделали социалисты через Совдеп и потом это сделали большевики.

Таким образом, в ночь со 2 на 3 марта, видимо, где-то в 11 часов ночи 2 марта, около полуночи перед 3 марта, в России перестала существовать государственная власть. Перестала существовать. Попытки как-то слепить законы старой России с новым Временным правительством продолжались, как вы знаете, с марта по октябрь, но закончились Октябрьским переворотом. И мы живем сейчас в продолжении Октябрьского переворота.

Вот так, дорогие друзья, произошла эта удивительная революция. Революция, которая в принципе могла бы легко не произойти. Крупнейший русский историк Карпович в своей книге «Imperial Russia» (Нью-Йорк, 1932 год) написал: «Едва ли правомерно утверждать, что революция была абсолютно неизбежна. России предстояло решить много трудных и запутанных задач, но возможность их мирного решения отнюдь не исключалась. Война сделала революцию вероятной, но лишь человеческая глупость сделала ее неизбежной». Увы, с этим выводом приходится согласиться.

Спасибо.

Видео: Глеб Лиманский, Кристина Прудникова