Постыло жить, а умирать не хочется. Дурные лица, да — а все же лица. Смерть — самое большое одиночество, В которое мы можем провалиться.

Она — альтернатива эмиграциям, Она авторитарней государства. Жаль мертвецов — уже не отругаться им, Не извиниться и не оправдаться.

Живой хотя и косится опасливо, Но видит лужи, лютики, листочки. Коль вы хотите жить легко и счастливо — Учитесь видеть мир с обратной точки.

Смотрите так — и мир предстанет глянцево. Так мыслил Цунэтомо, сверхмужчина. Так Габрилович выучил Рязанцеву*, Она ж меня однажды научила.

Представь себя покойником, покойником, Чтоб душу воспитать в себе мужскую! Представь, что ты покойник — и окольненько, Тихонечко выходишь на Тверскую.

Ты одинок, как могут быть покойники, Страшней, чем диссиденты при режиме. Вокруг витрины, стены, подоконники, И множество людей, и все чужие.

Бессильны Гиппократы-Парацельсии: Ты чужд всему, и город безразличен… И вдруг бегут навстречу полицейские — С наручниками, с парой зуботычин!

Они глядят угрюмо и встревоженно, И сам я так гляжу, когда тоскую. Ты ходишь там, где это не положено! Ты в воскресенье вышел на Тверскую!

И ты на них глядишь, светлея мордою: На бляхи их блестящие, на груди… Какое счастье все-таки для мертвого, Когда к нему спешат живые люди!

Они тебя ведут куда-то под руки По самой главной улице столицы, Ведут туда, где старики и отроки, И что всего милей — отроковицы!

Мы здесь, в России, опытом научены, Мы считываем памятные знаки: Чем умиранье — лучше уж наручники! И чем в гробу — уж лучше в вагонзаке.

Ведь в нем тепло. Снаружи светит солнышко. Над городом струится свет вечерний. И наплевать, что наседают сволочи: Уж лучше эти сволочи, чем черви!

Не станем поносить родного Мордора. Я к одному призвать тебя рискую: Смотри с обратной точки.С точки мертвого. И выходи счастливый на Тверскую.