Это удивительное противоречие. Хотя вообще-то противоречия и есть жизнь в отличие от мертвенной логичности. Так вот — семья. Сколько лет, а вернее, десятилетий обсуждается, что это вещь отжившая. Что (во всяком случае в нынешней европейской цивилизации) семейные связи ослабевают и даже вовсе рушатся, теряют значимость и материальную, и душевную.
Кажется, все уже давно об этом договорились, но почему-то не наговорились. И даже больше: мысль о неотменимости семьи для нашего внутреннего самоопределения не только никуда не девалась из современной литературы, а, наоборот, снова выходит на первый план. Как это сформулировал Джонатан Франзен — один из самых важных современных писателей: мы можем сколько угодно сомневаться в том, что Бог есть, но одно несомненно — у каждого из нас есть отец и мать.
Роман немца Ойгена Руге «Дни убывающего света» (М, «Логос», 2017) можно сравнить с романом Франзена «Поправки» (то, что это сравнение приходит в голову, — большой комплимент: «Поправки» — один из лучших романов нашего времени). Причем не только в том смысле, в каком те же самые «Поправки» можно сравнить с «Будденброками» Томаса Манна и вообще традицией семейной саги. Нет, «Дни убывающего света», как и «Поправки», — это про семью с позиции катулловского Оdi et amo: ненавижу и люблю. Даже так: ненавижу, но не могу отделить от себя самого, поэтому выходит, что люблю.
Читателей с нашим постсоветским опытом «Дни убывающего света» задевают еще больше, потому что здесь выяснение отношений с собой и семьей вплетено в историю ГДР. Конфликт поколений оказывается срощенным с конфликтом идеологий и жизненных установок. «Происходит распродажа ГДР!» — кричит отец сыну, несколько лет назад сбежавшему на Запад, а сейчас приехавшему, чтобы справить с родителями Рождество 1991 года. «ГДР была разорившимся государством!» — вопит сын в ответ. Отец: «Капитализм убивает! Капитализм отравляет! Капитализм пожирает эту планету…» Сын: «Социализм — это восемьдесят миллионов погибших! Восемьдесят миллионов!» От тогдашних скандалов в наших домах этот отличают только буквы, составляющие аббревиатуру названия страны.
Судьба самого Руге отчасти совпадает с судьбой этого сына. Он вырос в номенклатурной семье (его отец, как и отец из романа, был в ГДР известным историком, чья преданность идеям социализма не пошатнулась, даже несмотря на то, что когда-то в Советском Союзе он пережил лагерь и ссылку). В конце 80-х Руге перебрался на Запад. Как и персонаж его книги, он бросил одобренные родителями надежные научные занятия, чтобы заниматься искусством: писал сценарии, снимал документальные фильмы. «Дни убывающего света» — его дебютный, хоть и не ранний, роман получил в 2011-м престижную Немецкую книжную премию и стал бестселлером.
Но если в этом тексте чего и нет — так это сознания собственной правоты, победной интонации того, кто сделал правильный выбор. Да, социализм как идея не оправдал себя. Но и вообще человек как идея не оправдывает себя — а это провал куда более значительный и безнадежный. И если когда-то мы объясняли нашу раздраженность и нетерпимость расхождением во взглядах и принадлежностью разным идеологиям, то теперь таких оправданий у нас нет. Подросток хамит родителям, а они орут на него. Свекровь недовольна невесткой и груба с ней. Мать не может принять отчуждение выросшего сына. И никто, никто никого не понимает. Все это неизменно происходит и заставляет страдать что при социализме, что при капитализме, что в закрытом обществе, что в открытом.
Возможно, для того чтобы окончательно убрать хоть какой-то намек на победоносность и вообще возможность жизненного выигрыша, Руге наделяет «совпадающего» с ним персонажа неизлечимой болезнью. У Александра — сына официозного историка и его русской жены, внука некогда работавших в Мексике немецких коммунистов и отца подростка Маркуса, который почти всю жизнь прожил уже в объединенной Германии, — лимфома. Повествование начинается в 2001 году: уже знающий свой диагноз Александр в последний раз навещает отца, страдающего болезнью Альцгеймера. И заканчивается оно в этом же 2001-м в Мексике, куда герой отправляется «по следам» бабушки и дедушки, которых он даже не то чтобы любил. Но семья это не про любовь — семья это про то, что ты есть, из чего ты состоишь и что надо постараться понять, хотя бы перед смертью.
Между этими эпизодами — нелинейная и многоголосая конструкция (тут важно отметить ясный перевод Елены Штерн). 2001 год сменяет 1952-й, дальше следует 1989-й, потом 1976-й, потом снова 1989-й. Повествование переходит от одного персонажа, то есть от одного члена семьи, к другому. Ракурс взгляда на мир меняется, и вместе с ним меняется вектор эмпатии читателя. Нет, не всех можно понять и тем более принять. Но пожалеть — можно всех.
