Митинг начинается на эскалаторе метро, по которому едет вверх женщина в круглой резной самодельной шапке цвета весны и неба. Присмотришься, а это город. Тонко вырезаны крыши, дома, деревья, и нарисованы окна. Это и есть идеальная уютная Москва с тихими дворами и цветущими вишнями, Москва старых лип и особнячков, та самая Москва, которая ежится и корежится, когда на нее наезжает огромный бульдозер «Реновация».
Митинг выплескивается вширь на проспекте Сахарова, где в ярком свете мелькают и движутся в чехарде сотни листов бумаги, плакатов, картонок с названиями районов, улиц и номерами домов. «Люблино против реновации». «Останкино против реновации». «Пресня против реновации». По плакатам с названиями улиц можно изучать географию Москвы. Я живу в Москве всю жизнь, но некоторые названия улиц узнаю тут впервые.
Весенняя Москва ручьями и потоками стекается на митинг, плотно наполняет проспект между Садовым кольцом и бульварным и поет во всю мощь сильных легких: «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица, золотая моя Москва». Весна сияет в связках цветных шаров и в гирляндах белых, на которых написано черной шариковой ручкой «Нет сносу». Алым орут плакаты с белыми буквами, которыми активисты чуть ли не перекрывают проспект.
НЕТ ДЕПОРТАЦИИ!
НЕТ ЖИЛИЩНОМУ ТЕРРОРУ!
ОСТАВЬТЕ НАС В ПОКОЕ!
РУКИ ПРОЧЬ ОТ КИРПИЧНЫХ ДОМОВ!
А за плакатами тесной группой стоят жильцы ул. Комдива Орлова, 4, надевшие на себя плакаты-майки, на которых Чебурашка обнял мягкими лапами белый невысокий дом. Снизу стоит крупно: «Не отдам!»
Это митинг возмущенных горожан, которые прекрасно понимают суть происходящего. Речь идет о сносе Москвы, о выселении из квартир и домов сотен тысяч людей, о погроме города, который и без того уже подвергается насилию и разгрому, когда сносятся прекрасные старые дома и символом тупого насилия устанавливается в центре чуждый Москве истукан. Речь идет о немыслимой, невероятной наглости, когда людям грозят насильственным выселением без вариантов, без выбора, без суда. «Собрали вещи и пошли вон куда вам сказано!» Так не обращаются с гражданами, так обращаются со скотом и с рабами. И все это тут понимают.
Многие впервые в жизни пришли на митинг. И многим казалось очень страшно выйти на улицу с протестом. В интернете они спрашивали друг друга о том, можно ли приехать на митинг на самокате, можно ли взять с собой ipad. Не нарушение ли это? А что, если будут провокаторы? Они писали друг другу подробные памятки о том, как вести себя в ситуациях, про которые другие москвичи, годами ходящие на митинги, знают, что их не бывает. Но вот они пришли, и оказывается, что проспект заполнен десятками тысяч людей, и звучит музыка, и летят шары, и тысячи плакатов и плакатиков кричат, вопят, стучат прямо в лицо власти.
У ВОРОВ РЕНОВАЦИЯ, У ЖИТЕЛЕЙ ДЕПОРТАЦИЯ!
ХОРОШЕЕ ДЕЛО ХРЕНОВАЦИЕЙ НЕ НАЗОВУТ!
ПОСЛУШАЛ МЭРА? ПРОЛЕТАЙ КАК ФАНЕРА!
ЗАЩИТИМ ЖИЛЬЕ ОТ ЖУЛЬЯ!
И как вопль гнева и отчаяния:
КОГДА ЖЕ ВЫ ЛОПНЕТЕ?
Некоторые хотели бы рассказать здесь всю свою жизнь, свою и своей семьи, жизнь, корнями сросшуюся с Москвой. С той чудесной Москвой тихих дворов и окон в сирень, и соловьев по утрам, и чаек над трамваями вблизи набережных, и одуванчиков на газонах, и знакомых бродячих котов, и тишины переулков, в которых сердце знает каждый дом. Это та Москва, которую не знает мэр и не чувствуют чужаки, приносящие ее в жертву лязгающему зубами, желающему жрать деньги стройкомплексу. А как расскажешь? И поэтому человек идет, а на спине его, от плеч до пят, лист ватмана, а на нем целая история, которая начинается с крика: «Оставьте мою семью в покое!!!!!!!!!» А дальше:
«В нашей квартире на 2-ой Извозной — нынче Студенческая, Дорогомилово — стоял пулемет, огневая точка первого этажа осенью 1941 года. Дед был командиром батальона того, что сейчас называют МЧС, во время бомбежек. До войны — главный инженер путей сообщения города Москвы и строитель первой ветки метро.
Тут моя школа, вся жизнь. Тут живут мои мама и папа, ветераны строительства и архитектуры.
Нам ничего не нужно, ни ваши престижные метры, ни деньги!!!!!»
МОЙ ДОМ МОЯ РОДИНА!
РОДИНУ НАДО ЗАЩИЩАТЬ!
ОТСТУПАТЬ НЕКУДА, ЗА НАМИ МОСКВА!
Митинги бывают разные по своей температуре, накалу и степени гнева. Бывали в Москве такие, где люди с первых минут были разъярены. Бывали такие, как 26 марта, когда город был наводнен войсками и имел вид столицы, оккупированной врагом. Но это не тут, не сегодня. С удивлением вижу, что полиции почти нет (правда, на крыше дома почему-то торчит военный). Короткая цепь «космонавтов» во всем черном остается за спиной и мгновенно забывается, как дурное воспоминание. И во всю длину проспекта ходит, гуляет, переливается, шумит, смеется добродушная Москва, радостная тем, что вышла на улицы. Но это легкое настроение в одну секунду сменяется яростью и гневом в тот момент, когда со сцены очередной оратор провозглашает: «Собянина в отставку!» И тогда вдруг по огромной толпе идет волна, и тысячи глоток кричат: «Собянина в отставку! В отставку! Ура!»
ВЫ ВЕРИТЕ ЕГО ОБЕЩАНИЯМ?
НЕЕЕЕТ! (ревет проспект)
НЕ СНОСИТЕ, ДА НЕ СНОСИМЫ БУДЕТЕ!
ВРЕМЯ РЕНОВИРОВАТЬ МЭРА!
ЛИШНИЕ ДЕНЬГИ? ПОДНИМИТЕ ПЕНСИИ! ПЛАТИТЕ БЮДЖЕТНИКАМ! РАЗВИВАЙТЕ РЕГИОНЫ! НЕТ НАСИЛЬСТВЕННОМУ ПЕРЕСЕЛЕНИЮ МОСКВИЧЕЙ!
Они трусы. Они ходят в кольце охраны и даже с охраной не приходят на митинги москвичей. Им тут страшно. Действительно, тут же гуляет пятилетняя девочка с двумя бантами и воздушным шариком «Нет сносу!», и идут девчонки, наклеившие себе на спины розовое сердечко со словами «Я люблю свою пятиэтажку», и стоит сильная, уверенная в себе москвичка в черных очках, с сигаретой в одной руке и плакатом в другой: «Прекратите разрушать мой город!» А вот ты, придешь сюда, и вдруг она тебе что-то скажет не по протоколу, на что нет и не может быть ответа? Поэтому мэр не приходит сюда, а посылает на сцену какую-то женщину, которая ничего не решает, но должна объяснить москвичам пользу нарушения Конституции и прелесть депортации в Капотню. Но как только она начинает, весь проспект Сахарова взрывается криком возмущения и свистом: «Хватит врать!» Ей не дают говорить.
А другие пришли. Они, значит, не боятся москвичей. Вдруг я вижу Явлинского. Седой Явлинский в синей куртке с поднятым воротником, в яркой клетчатой рубашке в разрезе куртки, заложив руки в карманы, неспешным прогулочным шагом движется по проспекту. У него нет ни охраны, ни свиты, он идет по пространству митинга, как свободный спокойный человек, к которому каждый может подойти. Люди подходят к нему, заговаривают, жмут руку.
И Навальный пришел, но он движется в тесной толпе сторонников. Люди вокруг него сдавлены в плотное ядро. И внутри этого ядра высокий Навальный в голубой рубашке и синей безрукавке, с черной отметиной под глазом, который ему едва не выжег урод. Он держит за руку мальчика, сына Захара. Ярко-красное пальто и светлые волосы его жены Юлии сияют в толпе ослепительно. Впереди, возвышаясь над толпой, водит глазами из стороны в сторону мужчина, в котором сразу понятен охранник. Другой тяжелым плечом и широкой грудью закрывает Навального. «Вы защищаете Навального? — спрашиваю у него. — Только вместе с вами! — Правильно! Давно пора! Защитите его! Сколько можно терпеть политический бандитизм!» (со всех сторон).
На поднятых вверх руках желтая полоска-наклейка с лицом мэра, знаком хэштега и одним словом: НАДОЕЛ!
ПОЛИТИКИ И ЧИНОВНИКИ!
МЫ ВАМ НЕ «ЖИТЕЛИ», А СОБСТВЕННИКИ!
НЕТ СНОСУ КОНСТИТУЦИИ!
НЕ ДАМ ДЕПУТАТУ ОТНЯТЬ РОДНУЮ ХАТУ!
ДОМ СОБЯНИНА ПОД СНОС!
Страшные споры кипели в фейсбуке о том, давать ли слово на митинге политикам, например, Митрохину. Как можно на митинге в защиту Москвы не дать слово Митрохину, который защищает Москву словом и делом, вставая на пути бульдозеров сноса и стоя с плакатами в одиночных пикетах, Митрохину, который бьется во дворах против уничтожения наших домов и защищает парки от их застройки высотными гетто и церквями? Но когда оказываешься на митинге, вдруг понимаешь, что не так уж и важно, кто говорит с трибуны — звук плывет и исчезает, в звуковом потоке образуются дыры, и в отдельных местах митинга и проспекта идет своя жизнь. Я люблю эту жизнь и этих москвичей, для которых митинг на проспекте Сахарова это способ выразить свое остроумие в лозунгах — РУКИ ПРОЧЬ ОТ МОЕГО ДОМА! НЕ ЗЛИ БЕРЕМЕННУЮ ЖЕНЩИНУ! — и пообщаться с друзьями и незнакомыми людьми и быть свободными в мнениях в несвободной, придушенной, облеванной пропагандой, задавленной полицейским террором стране. И какие черные очки они носят в день сияющего весеннего солнца — модные, зеркальные, сияющие, фиолетовые и даже зеленые! И какую круглую узорную цветную шапочку я вижу и холщовую сумку с надписью InLiberty! А седые бачки и золотое кольцо в ухе! И какие высокие сапоги у женщин, в которые заправлены небесно-голубые джинсы, и еще распущенные волосы и пышные шарфы, накрученные на шеи в четыре оборота, а также ярко-розовые кеды с алыми мысками у женщины в длинной юбке, которая стоит с огромным листом ватмана: «Конституция и мой дом несносимы!»
А если снесут? Жарко, женщина сняла и повязала куртку на бедра. Она стоит, разведя руки широко в стороны, потому что иначе никак не удержишь огромный лист ватмана, на котором ее крик, ее вопль, ее отчаяние, ее мольба: «Мой дом не ветхий, он кирпич, 5 минут от метро. Переезд убьет мою семью. Нет закону 1205057!!!» Писала красками и кистью, каждая фраза своим цветом, плакат пестрый, плакат яркий от ярости. Остановите убийство!
Девушка идет и смеется. Она идет широким шагом, подняв обе руки вверх, и несет лист A4, на котором большими буквами черной тушью сказано им все, что надо сказать:
САМИ ВЫ МОРАЛЬНО УСТАРЕЛИ
Течет и кружится Москва на проспекте Сахарова, Москва, возмущенная немыслимой наглостью власти, которая решила скормить нас всех кучке олигархов, которым нужна земля под домами. Дюжий пацифист в черной майке, на которой огромными буквами стоит Make love not war, принес сюда свое credo, но его решительное и даже угрожающее лицо показывает, что необходимость всеобщей любви он может объяснить и по-другому. И стоит в гордом одиночестве наш московский Бэтмэн в длинном черном плаще, с инкрустированной золотом сумочкой на поясе джинсов, стильный и модный, и держит табличку: «Я против закона о «реновации»! Это конфискация собственности и депортация!» Два восклицательных знака раскрашены красным с нажимом, видно, что он старался, давил на фломастер, вложил душу.
