В понедельник, 22 мая, будет девять дней со смерти Евгения Грицяка — одного из руководителей легендарного восстания в 1953 году в Горлаге и идеолога ненасильственного сопротивления режиму. Грицяку было 90, умер на родине, в Прикарпатье, деревеньке Устье Ивано-Франковской области. И кто-то скажет, что в католической традиции отмечать не девятый, а седьмой день после смерти, но, во-первых, воспитанный в СССР «украинский Ганди» считал ближе к себе путь индуистских йогов, а во-вторых, никто не мешает и православным помянуть по своим канонам того, кто личным усилием, силой своего духа изменил сталинский СССР — не столько государство, сколько человеческий феномен, обозначаемый этой аббревиатурой.
Двухмесячное норильское восстание было далеко не первым в ГУЛАГе, и, быть может, не самым массовым, но точно самым длительным и с уникальным характером.
То была эпическая история гражданского невооруженного давления на власти, оппозиции режиму — и лагерному, и государственному. Политзэки потребовали либерализации советского строя. Разумеется, восстание подавили, но — главный урок — режим тогда начал реформироваться.
Несмотря на провокации органов, политзаключенные Горного лагеря (Особлага № 2) МВД СССР — спецлагеря для «особо опасных преступников» — препятствовали всем попыткам вооружить их и, как могли, предотвращали запланированные властями побоища, поджоги и взрывы на территории Горлага. Грицяк позже вспоминал о многочисленных среди политзэков эпизодах презрения к насилию и самопожертвования. На протяжении нескольких недель они стояли безоружными на проходных, не сходя с места, в двадцати метрах от направленных на них пулеметных стволов. При штурме зоны один каторжанин, отняв у солдата автомат, разрядил магазинную коробку и бросил её в одну сторону, автомат — в другую. В эти же минуты погиб бывший капитан румынской армии, ставший советским з/к: его вызвали для оформления документов на освобождение, когда восстание уже началось. Он сказал: так как его срок заключения закончился, он не принимает участия в этой борьбе. Но до ее окончания не может выйти из зоны, поскольку не хочет нарушить установленного его друзьями принципа неповиновения. Это была именно акция гражданского неповиновения.
Другой лидер восстания, глава повстанческого комитета 3-го л/о Борис Шамаев выгнал из комитета своего заместителя И. Воробьева за подпольное изготовление пик и ножей; кузницу опечатали. А следом Шамаев предложил выступить всем з/к с коллективной просьбой к правительству и ЦК: в случае, если те повторно отправят некомпетентную и не обладающую правами комиссию, пусть заменяют каторгу высшей мерой наказания.
З/к вывешивали на башенных кранах и зданиях флаги своей республики, из матрасовок — черные («как наша жизнь»), потом черные с горизонтальной красной полосой (знаком пролитой крови братьев). Спецорганы распространяли среди солдат МВД и вольнонаемного населения Норильска слух, что это опознавательные знаки для иностранных самолетов, прилета которых ждет «пятая колонна». А з/к для контрпропаганды запускали воздушных змеев, разбрасывавших листовки: их скручивали и перевязывали ниткой, к ней шел ватный фитиль, конец его запаливали, и он перегорал, когда змей уже поднимался над Норильском. В итоге власти вступили в переговоры, пошли на уступки, начали амнистию политзаключенных. Хотя, разумеется, без штурма с автоматным и пулеметным огнем не обошлось. Но в 1-м и 4-м л/о, где забастовочный комитет возглавлял Грицяк, выполняя последний приказ комитетов, з/к вышли из жилых зон и обошлось без большого кровопролития. Расстреляли восставших шамаевского л/о.
«Новая» подробно писала об этой важней странице в отечественной истории к ее 60-летию — в № 19 от 20 февраля 2013. Тот год указом Путина был объявлен годом окружающей среды, годом Китая в России, годом голландской культуры, годом Германии и — никаких значимых упоминаний об юбилее крупнейшего народного восстания против сталинизма. Любое «творчество масс», направленное против существующего режима, власти привычно связывают с разгулом шариковщины и насилия. Но благодаря Норильску мы знаем: бывает и иначе.
Из воспоминаний Грицяка, других з/к, материалов исследователей, главного из них — норильчанки Аллы Макаровой — известно: в Горлаге с сентября 52-го собрали уже качественно иные души, чем в лагерях 30-х. Участники протестов в Экибастузе, Ухтижемлаге, Омскстрое, у многих за плечами фронт (у Грицяка — боевые награды). Многие, освобождая Европу, увидели, как можно жить. В то же время, как вспоминал норильский узник Андрей Байло,
«к весне 53-го гайки закрутили — дальше некуда. А самое обидное — номера: сначала их пришивали, потом отпороли, стали прямо на бушлате краской писать. Придешь с работы, там то шмон, то что-нибудь еще, так и не спишь. И никакой надежды: Пахан, Сталин то есть, подох — а ничего не меняется».
Время наступило особенное. Ощущение конца чего-то и неизбежности перемен, вместе с тем — пустота, пауза, пробел: было абсолютно неясно, куда все может повернуться. И тогда норильские политзэки решили двигать время сами. Туда, куда они считали правильным. Впрочем, началось, как водится, с провокаций; как водится, смерть хозяина вызвала крысиную возню, и в ответ на московские слухи о грядущих реформах органы решили продемонстрировать, что жрут хлеб не зря и без них все рухнет. Той части страны, что караулила другую часть, перемены вовсе не требовались.
В первой половине мая 1953-го работники оперчастей Горлага начали готовить группы из уголовников с большими сроками для провоцирования бунта. И в конце мая проинструктированных оперотделом урок выпустили или позволили им бежать из ШИЗО и БУРов. Опера лично им передавали завернутые в полотенца ножи. Отговорки — на случай, если что пойдет не так — тоже из традиционного арсенала: от стукачей было известно, что политические готовили акции протеста, вот для выявления зачинщиков и требовалось закинуть наживку. Проблема кукловодов была в непонимании, что у них в руках уже не нитки и не тряпки.
З/к предотвратили резню своими силами. Нервы сдали не у них — несмотря на все провокации оперчастей, а у конвоиров — рядового состава. Их стрельба в последней декаде мая в разных зонах только кажется беспричинной. Сохранилось, например, письмо сержанта В.Цыганкова, убивающего без повода з/к Ф-630 — немца Э.Софроника. Спустя полтора года он напишет: «Нас информировали, что з/к 4-го л/о (где лидером был Грицяк — А.Т.) готовят план разоружения нашего батальона, планируют развивать свои действия до захвата Норильска и Дудинки в свои руки, после чего связаться по радио с США».
«После смерти Сталина люди надеялись, что будут перемены к лучшему. А здесь, вместо лучшего, нас начали стрелять,» — вспоминал Грицяк. З/к самоорганизовались, быстро сформировав во всех шести л/о — в каждом от 3,5 до 6 тыс.человек — руководящие органы из представителей нацгрупп и землячеств. К Горлагу присоединились и несколько л/о Норильлага.
Самоуправление следило за соблюдением демократических процедур в жизни зэковской республики, решали все вопросы жизнеобеспечения, самообороны и самоохраны (з/к несли караульную службу — без оружия, лишь поднимали тревогу в моменты опасности), внешних сношений — администрации не доверяли, но если ее представители появлялись в зоне, их охраняли. Ежедневно им передавали справки и сводки. Один из лозунгов восстания: «Товарищи! Будьте вежливы в обращении с лагадминистрацией и солдатами!».
Комитеты вырабатывали список требований к московской комиссии, готовились к переговорам. В бараках разъясняли решения комитетов, проводили концерты и соревнования, репетиции кружков, спевки хора. С аншлагом 6 раз на сцене лагерного клуба показали спектакль «Назар Стодоля» Тараса Шевченко, прежде запрещенный офицерами за перебор в украинском патриотизме.
Устав от провокаций сексотов, попыток устроить резню между чеченцами и кубанскими казаками, украинцами и поляками, в четвертом, грицяковском, л/о, создали комиссию и вскрыли сейф оперотдела. Выясняли: каждый пятый в л/о — сексот. Понятно, что приписки, многие лишь числились, и все же — 620 доносчиков. Самосуда Грицяк не допустил. Комитет вызывал стукачей на общее собрание з/к и решал судьбу каждого. Троих вывели за зону, кто-то написал покаянные письма, кого-то поместили на несколько часов в изолятор и потом поставили перед выбором: или выходить за вахту, или оставаться, но отказываться от сотрудничества с администрацией (таких охраняли потом от мести солагерников).
… На 50-летие восстания ее участники приняли «Обращение к соотечественникам». Одна цитата: «Судьба нашей страны не была игрушкой в руках вождей, медленное освобождение от крайностей тоталитаризма не было даром великодушных правителей. Наша забастовка, другие лагерные выступления подорвали основу коммунистического режима — гигантскую империю ГУЛАГа. Народ начал сам свое освобождение, толкая в спину партийных реформаторов».
Политзэк в СССР и норильский каторжанин, ученый и почетный председатель новосибирского «Мемориала» Леонид Трус незадолго до своей смерти (24.05.2013) написал отклик на ту мою публикацию о восстании в Горлаге, не согласившись с оценкой его как «фактора последовавшего смягчения режима в ГУЛАГе и в стране»: «Я и сам раньше так думал. Но все же власть никогда не воспринимала подобные события («волынки» на жаргоне МВД) как повод к либерализации […] Важно другое — забастовки 53-го года (Кенгир, Воркута, Норильск, Тайшет…) резко повысили самооценку самих политзаключенных (да и уголовники стали смотреть на них по-другому). Макарова очень точно охарактеризовала норильскую забастовку как «восстание духа», это определение и к другим забастовкам (отметим — и к нынешним) относится».
Наверное. Вот и Байло вспоминал: «Главное — мы в это время людьми себя чувствовали, и охрана нас боялась». А другой читатель написал: «Так о том и статья. О самоорганизации и протесте, пусть и обреченном. О человеческом достоинстве».
Спасибо, Евгений Степанович.
