ИнтервьюКультура

Игорь Иртеньев: «Нас переориентировали необычайно легко»

Поэт-правдоруб — о том, много ли свободных людей в России

Этот материал вышел в номере № 57 от 31 мая 2017
Читать
Игорь Иртеньев: «Нас переориентировали необычайно легко»
Фото: РИА Новости
Очень не хотелось говорить с Иртеньевым о политике, особенно в дни его юбилея: Игорю Моисеевичу — 70. Но куда деваться: всю жизнь он пишет от имени простого человека, обывателя, такой жанр. Одно из самых знаменитых стихотворений так и начинается: «Меня зовут Иван Иваныч…» А заговоришь об этом обывателе — и от него ниточки поневоле потянутся к проблеме 86/14, бандитским девяностым, сталинизации, патриотизму и всему тому, о чем сейчас, срывая голоса, спорят.

— Лет сорок из своих семидесяти вы иронизируете в стихах над патриотами с либеральным уклоном, либералами — с патриотическим, людьми без убеждений, над мужчинами и даже над женщинами… Короче, над всеми. Причем порой довольно зло.

— Я, кстати, и над собой постоянно иронизирую, над своим лирическим героем. Ироническим — так будет точнее. Но вы правы. Очень часто, хотя и не всегда, этот герой — представитель большинства населения.

— Не любите население?

— Люблю, но, как писал Лермонтов, странною любовью.

Иногда мне кажется, что подавляющую его массу составляют, как бы поделикатнее выразиться: чудаки (на букву М). В хорошем смысле этого нехорошего слова. На них, собственно, мир и держится.

Я последние годы живу на две страны, вторая — Израиль. И много раз убеждался, что некоторая, не очень большая, но очень шумная часть граждан, приехавших из бывшего Союза и бывших его республик, привезли туда все свои советские комплексы. Любое критическое слово воспринимают в штыки, считают, что еврей плохим быть не может уже потому, что еврей: критикуя отдельно взятого человека, ты бросаешь тень на весь Израиль… и так далее. Когда-то, забыл, к сожалению, у кого, прочитал: «Запомни, изменяя мне, ты изменяешь всей стране». Не правда ли, похоже?

Так это и в России теперь на каждом шагу встречается.

Я же говорю, что чудаки составляют большинство в любой стране независимо от ее социального устройства и места на карте. Это нормально.

Помню заголовок конца 90-х: «Иртеньев как зеркало капиталистической революции». Вы действительно чувствовали себя таким зеркалом? Это была ваша революция, ваше время?

Насчет зеркала не уверен, но, да, я чувствовал токи того времени и совпадал с ними. Коммунисты всех достали, даже тех, кто задним числом их сейчас полюбил. А о перестройке до сих пор вспоминаю с теплотой. Типа, как молоды мы были. Хотя не так уж и молоды, в 1987-м мне уже был сороковник.

Так главное произошло не в 1991-м, а раньше?

Конечно. Были некие этапные вещи: программа «Взгляд», фильм «Покаяние», отмена 6-й статьи Конституции, десакрализация Ленина. А в 1991-м все уже гуляли по буфету как могли.

— И потом наступило похмелье, разочарование.

— Оно объяснимо: на выходе получили не совсем то, что закладывали на входе. Дикое социальное расслоение, демонстрацию наглого преуспеяния…

По-другому и быть не могло, это ж капитализм. Разочаровались в итоге и богатые, и бедные, и интеллигенция, и народ, которому по старой русской традиции полагается сочувствовать. Вы сочувствуете?

— Как вам сказать. Пожалуй, не очень. Народолюбие свое я слегка подрастратил еще в начале путинского правления, когда увидел, с какой страстью основная масса населения купилась на халявное богатство, как легко пожертвовала свободой. Тут в порядке самопиара приведу свой стишок:

Я верю — поздно или рано Наступит он, желанный час, Когда повергнув власть тирана, Воспрянет креативный класс. Когда у гробового входа С табличкой «Enter» на стене, Нас примет радостно свобода И удивится: «Вы ко мне?»

Вспомните, с каким олимпийским спокойствием, а то и плохо скрываемым злорадством реагировали люди на разграбление ЮКОСа и разгром НТВ. А какая поразительная вещь со Сталиным! Пятнадцать лет горбачевских, а потом и ельцинских, шла централизованная планомерная десталинизация. Все, что можно было сказать о зверствах того времени, было сказано.

И вдруг в рекордно короткие сроки машина дала обратный ход. Французов вы так быстро не переориентируете. Немцев тоже, американцев — тем более. А с нами это удалось сделать необычайно легко.

— Плохой народ достался России, неправильный?

Фото: PhotoXPress
Фото: PhotoXPress

— Несколько специфический. Во всяком случае, триста лет так называемого монгольского ига, хотя многие современные историки скептически относятся к этому определению, и тот любопытный факт, что крепостное право в России отменили в том же году, когда в Лондоне пустили метро, наложили, вероятно, отпечаток на национальный характер. В общем, заезженная формула «народ заслуживает то правительство, которое имеет» — видимо, справедлива, как и большинство банальностей, впрочем.

С таким же успехом можно было бы сказать, что шесть миллионов евреев заслужили свою смерть во время Холокоста. Вам не кажется, что это людоедская логика?

Несопоставимые вещи. Те шесть миллионов погибли за колючей проволокой под дулами автоматчиков. А в России после смерти Сталина репрессивная машина была если не демонтирована, то существенно ослаблена. Стали выпускать лагерников, смертельного риска уже не было, а сопротивлялись режиму все равно единицы, диссидентов можно пересчитать по пальцам. Основная масса приспособилась: воровали помаленьку, рассказывали анекдоты про генсека, жили себе и жили. И если бы не свободы, которые нам дали сверху в 1986-м, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Да и в 1991-м, я хорошо помню, как на станции «Краснопресненская» из вагона выходило человек пять-шесть идти защищать Белый дом, а остальные ехали дальше, уткнувшись в газеты, в лучшем случае бросали взгляд: типа, ребята, мы с вами, если чё. Так что эта пропорция — 86 к 14 — не нова для России, процент свободных и несвободных людей всегда более или менее одинаков. И в 15-миллионной Москве, и в сибирской деревне, и где угодно. Как, кстати, и процент уже упоминавшихся чудаков.


Алла Боссарт, Игорь Иртеньев и Виктор Шендерович. Фото: РИА Новости
Алла Боссарт, Игорь Иртеньев и Виктор Шендерович. Фото: РИА Новости

Игорь Иртеньев. Новые стихи

* * *

За окном сгустился сумрак сизый, Опустился на луга туман, Растопи-ка, бабка, телевизор Да протри бархоткою экран.

Раньше, помнишь, был он черно-белый, А теперь, гляди-кось, весь цветной, Мир внутри его запрятан целый, Но какой-то, скажем так, иной.

Что еще нам в жизни этой надо, Чтобы старость встретить по-людски? Он утеха наша и отрада, Лучшее лекарство от тоски,

Перхоти, поносов и запоров, Что б гореть им, всем троим в аду, По нему поет Филипп Киркоров И балет танцуется на льду.

Он у нас заместо Спаса в доме, Господи, помилуй и прости, Ничего не нажили мы, кроме Как его, на жизненном пути.

Но горды мы славными делами И своей великою судьбой. Не красна изба у нас углами, Да и хер бы с этою избой.

* * *

Меж президентом и народом Проходит линия одна, Причем буквально с каждым годом Прямей становится она.

О, эта линия прямая, О, долгожданный мастер-класс, Когда страна глухонемая Вдруг обретает слух и глас.

И взором лидера ласкает, И слово ловит на лету, И ощущенье возникает Приятной свежести во рту.

Эффект инъекции подкожной Недолговечен, но пока И невозможное возможно, И жизнь становится легка.

Она прекрасна без извилин, Так просто, по себе сама. …Народ мой вовсе не дебилен, Но слишком линия пряма.

* * *

Ты говоришь, американцы идиоты, Ну хорошо, пусть даже это так, Но кто, скажи мне, на меху придумал боты? Кто научил нас кушать бешбармак,

Спать стоя и во сне ругаться матом? Кто Терешкову в космос запустил? А кто был первым русским дипломатом? А кто Христа по-твоему крестил?

Кого не мучит по утрам икота? Молчишь? Ну то-то.

* * *

Хочу я написать стишок Такой, чтобы страну Вдруг поразил культурный шок Во всю ее длину.

Чтобы от Бреста до Курил, Хоть Брест пока не наш, Все населенье покорил Мой дерзкий эпатаж.

Чтоб юный друг степей калмык И враг полей хомяк — Один с катушек разом брык, Другой, как куль обмяк.

Чтоб каждый мыслящий бамбук Его бы смог прочесть, Чтоб мне протыриться в фейсбук, Какой он там ни есть.

Чтоб наяву, а не во сне Меня признал любой, Чтоб те, кто не давали мне, Покончили с собой.

* * *

Шел как-то от Крестовского моста Я в направленье Рижского вокзала, Земля была безвидна и пуста, И долго жить, похоже, приказала.

Срывал с меня немодное пальто, Свистя в два пальца, криминальный ветер, Стояла ночь, как я не знаю что, Как мало что стоит на этом свете.

И в страшном мире, выжженном дотла, Где не наступит солнечное завтра, Внезапно мысль мне в голову пришла, Но впрочем, так же и ушла внезапно.

Ее я сформулировать не мог, И некому помочь мне было в этом. «А как же Бог?» — вы спросите, а Бог, Возможно, мог, но не спешил с ответом.

* * *

Луч пресловутый надежды слегка почадил и зачах, Не повезло нам, друзья, откровенно сказать, с временами. Что-то такое кончается прямо на наших глазах, Что началось не при нас, но закончится, чувствую, нами.

Как-то все стало вокруг непривычно темно, А ведь отчетливо двигалось к счастью, свободе и свету, Я до конца не хотел бы досматривать это кино, Я и попал-то сюда по чужому билету.

Мне его продал у входа какой-то чувак, То ли обкуренный, то ли прилично поддатый, Даже не продал, а отдал буквально за так. Я, говорит, уже все это видел когда-то

Темным ноябрьским вечером, глядя в окно, Будучи в стадии, полу-, так скажем, распада. — Да? Ну и как? — Если честно, конечно, говно, Но временами вставляло, а что еще надо?

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow