Зная, что дождь неизбежен, в Англии не выходят из дома без зонтика. Другим сложнее, и постоянная лотерея заканчивается проигрышем: дождь идет только тогда, когда мы решили, что его точно не будет. В Нью-Йорке закон метеоподлости ловко использует уличная торговля. Стоит небу нахмуриться, как из-под земли возникают торговцы зонтиками по пять долларов, но и это дорого, потому что покупка редко живет дольше трех кварталов. В Китае вышли из положения иначе. Там сдают зонтики напрокат — 15 центов, и можно вернуть в любой киоск в радиусе ста метров от того места, где перестал идти дождь.
— Больше, — говорит изобретатель, — никому и никогда не придется покупать зонтик, а главное — мучиться, решая, брать ли его с собой.
То же самое с баскетбольными мячами. Возле корта с кольцом — автомат, где за те же 15 центов выдают мяч на час под небольшой залог. Каждый, кто возил тяжелый и неудобный мяч в метро, а тем паче на велосипеде, оценит удобство.
Это, разумеется, относится и к велосипеду. Взять его, где понадобится, и отдать, где придется, — роскошь, уже привычная жителям всех больших городов. Глядя, как двухколесный транспорт ужом обходит пробку, в которой страдают остальные, больше ценишь прогресс, развернувшийся вспять.
Постиндустриальная идея делиться переносит нас к первобытному коммунизму, когда, как Энгельс уверял Маркса, люди обходились без собственности вовсе. Я, впрочем, в поисках примера спускаюсь на ступеньку ниже (хотя не все со мной согласятся) и учусь у своих котов.
— Они, — не устаю я восторженно повторять, — всем пользуются и ничем не владеют.
— Как и все мы, — одобрил приятель-буддист, — раз с собой не возьмешь, то все напрокат.
— Но мы, — говорю я, вспоминая, что наши кошки сделали с диваном, — хотя бы употребляем вещи по назначению.
— Ты в этом уверен? — спросил он, и я не нашел что ответить.
Из того, что сдается напрокат, самое интересное — квартира. Сервис, который по-русски называется красивым, напоминающим заклинание старика Хоттабыча словом «Эйрбиэнби», предлагает три миллиона вариантов в 65 000 городах 191 страны. С тех пор как это стало возможным, для меня чужое жилье — наиболее экзотическая часть путешествия.
За границей попасть в гости всегда интересно и обычно трудно, особенно — в Японии. Живут там тесно и этого стесняются. Тем больше я благодарен моей переводчице Казуми, которая пригласила меня в дом родителей, расположенный между Киото и Осакой. За три проведенных там дня я узнал о Японии больше, чем за всю предыдущую жизнь, изрядную и нарядную часть которой я посвятил изучению любимого архипелага. С утра, когда с оснащенного электроникой унитаза открывался вид на горы в дымке, до вечера, когда в той же комнате я парился в ванной-фуро, японский быт входил в меня незаметно и навсегда. Чужое никогда не перестанет им быть, но примерив на себе постороннее, ненадолго чувствуешь себя хоть и переодетым, но туземцем. Первый раз нацепив кимоно, я кичливо выпрямился и дерзко зашагал, придерживая отсутствующий клинок, как самурай или белый офицер в советских фильмах. Зато жена в кимоно семенила, кланяясь.
В гостях, однако, мы видим лишь парадную сторону чужой жизни. Вам не расскажут, как выбрасывать мусор, если вы специально не спросите. (В Японии отходы надо разобрать по пяти категориям, отделить горящее и сплющить остальное, а то донесут соседи.) Другое дело, когда нас пускают в жилье без хозяев. Каждый в такой ситуации играет в Холмса и занимается дедукцией. Знатоки бросаются к книжным полкам, простаки — к фотографиям, я — на кухню. Если Дерсу Узала узнавал характер зверя по следам, то я могу описать владельца по его припасам, как белку. Одно дело, если на полке стоит морская соль, гималайская и кошерная, другое — если она в нераспечатанном пакете, сахар окаменел от невостребованности, а остального нет вообще.
Однажды в Берлине мы, судя по фотографии, жили в квартире молодого человека в компании других столь же симпатичных мужчин. На стене висели медали за успехи в снайперской стрельбе, в прихожей стояли беговые лыжи, в серванте — декоративные пивные кружки, спальню украшал флаг Германии. Сложив, следуя за Конан Дойлем приметы, я описал себе спортивного патриота нетрадиционной сексуальной ориентации. Пузырь моего воображения лопнул, когда за ключами пришла хозяйская жена — белокурая девица, вдобавок беременная.
Главное, что вместе с квартирой арендуешь местный обиход: ходишь на базар, а не в ресторан, завтракаешь купленным, а не заказанным, сам моешь посуду, стелешь постель и украшаешь комнату цветами, оставляя их в наследство следующему жильцу вместе с недопитым и недоеденным в холодильнике.
Великий успех проекта «Жизнь взаймы» показывает, как размывается сама концепция собственности. Раньше она описывала своего владельца: мы — те, чем владеем. Нажитое (или добытое) добро свидетельствовало об успехе и служило его критерием.
Искусство чтения вещей — память о Средневековье, когда шелка и меха вместе с изощренной геральдикой определяли статус и меру дозволенного. Иерархия строилась от обратного: чем дороже, тем бесполезнее. Шапка Мономаха нужна не для того, чтобы уши не мерзли. В феодальной Европе уровень потребления бесценных тогда пряностей был раз в десять выше нашего. Поэтому богатая средневековая кухня напоминала индийскую и не имела ничего общего с сегодняшней.
В уцененной версии эта традиция дожила до моей молодости, когда знаками отличия были такие причудливые предметы, как плащ болонья. У себя на родине он считался разовым, у нас носился три сезона, для чего приходилось периодически подклеивать пластмассу изнутри синей изоляционной лентой. Помните?
— Мои друзья хоть не в болонии, Зато не тащат из семьи, А гадость пьют из экономии: Хоть поутру — да на свои!
Тогда Высоцкого нельзя было перевести на иностранный язык, теперь — и на родной.
Изменились времена и вещи, но не природа престижного владения. До сих пор власть имущие хвалятся «Ролексами» и «Брегетами», не боясь Навального.
Соблазн бессмысленного накопления ведет происхождение от дефицита. Герой Джека Лондона, чуть не погибнув от голода, прячет хлеб под матрац, боясь, что опять придет черный день. С тем же расчетом мы покупали книги. Не только и не столько для чтения, сколько для того, чтобы были, чтобы грели, чтобы, как у других, и на всякий случай. Оглядывая свою библиотеку, зачатую родителями в послевоенной Рязани, я нередко дивлюсь их неразборчивости, но все еще не решаюсь расстаться с лишним. А ведь книги сегодня стали не роскошью, а бременем. Занимая чужое место, они выживают нас из дома, чтобы лежать грубым и мертвым грузом. Между тем все, что надо или хочется прочесть, витает в «облаках» и ждет, когда нам понадобится.
Другой пример — машина. В России я о ней не мечтал, в Америке — к ней привязался. Обещая независимость и приключения, она кажется членом семьи. Еще и потому, что всегда под боком — в гараже. Там, собственно, она и проводит почти всю свою жизнь. Статистика утверждает, что 95% времени наши автомобили стоят, а не ездят. Получается, что они нам нужны так редко, что проще и уж заведомо дешевле машину одолжить, чем иметь. Когда я последний раз общался с автодилером, он напирал не на технические характеристики товара, а на престиж марки: мол, что подумают соседи? Правильный ответ — ничего. Автомобиль, когда-то представлявший личность владельца лучше, чем его портрет, диплом или банковский счет, теперь все чаще выглядит обузой, портящей воздух и тратящей деньги. Не удивительно, что в Америке появилось первое поколение, не умеющее водить машину и не стесняющееся в этом признаться.
Очередной и неизбежно неожиданный виток прогресса сделал вещи общедоступными и кратковременными. Вот мы и перестали за них цепляться. Ведь они так часто меняются, что не стоит к ним привязываться. Их легко заменить, забыть, выбросить или не покупать вовсе. Расчищая затоваренную жизнь, мы определяем, чем стоит владеть, а чем только пользоваться.
— Этот же вопрос, — рассказывала мне великий знаток Израиля Рина Заславская, — остро стоял в первых кибуцах с их решительным приматом обобществленной собственности над частной. В результате горячих, как это водится у евреев, споров, был найден консенсус: распад коллектива начинается с того момента, когда у члена кибуца появляется собственный чайник.
