Зрители заходят в пространство небольшими группами. Нам — первой группе из пяти человек — наклеивают на грудь строительную ленту с порядковым номером. Мне достается «161700». «Так сыр помечают или зэков в тюрьме», — улыбаются обклеенные в холле фабрики «Большевик». Тут же девчушка делает селфи. Я заглядываю через плечо: в кадр умещаются губы, грудь и наклейка на ней.
Группа профессиональных драматических актеров, клоунов, мимов и кукловодов, объединившаяся в Испании в театр Kamcnatka, до последнего держала в секрете место проведения спектакля. Сыр здесь никогда не делали — «поставщик Его Императорского Величества» производил торты, пирожные и знаменитое печенье «Юбилейное». Теперь это модное современное пространство с кафе и офисами за стеклянными окнами и стальными дверями. О «Большевике» напоминает только красно-белая кирпичная кладка по всему периметру.
За десять минут до этого мы с моим приятелем — театральным критиком Ф. бежали под дождем. «Представляешь, — говорила я, — мне предстоит четыре с половиной часа бродить по Дому!» «Зато тебя там будут гладить по голове и обнимать», — утешал критик. «А еще, — продолжала я, — должны целовать! И все это без слов!» «Ну вот, видишь», — кажется, мой приятель даже завидовал мне.
Спектакль в жанре site-specific, он же иммерсивный спектакль или спектакль-променад, с которым приехал театр, создает эффект полного присутствия, погружения зрителя в сюжет постановки. Актеры могут завязать тебе глаза, взять за руку и отвести в другую комнату, а могут внезапно обнять или просто долго смотреть в глаза. Их язык — универсальный язык жестов и взглядов. Иногда на помощь артистам приходят предметы, например, старые чемоданы. Сценарий и драматургия есть в каждом спектакле, но вместе с тем ни одно представление непохоже на другое. Сами актеры Kamcnatka называют то, что они делают, «спектаклем-инсталляцией».
Красавец в элегантном костюме и с чемоданом в руке делает жест — идите ко мне. Наша пронумерованная группа неспешно приближается. Незнакомец ставит чемодан на пол и протягивает руки к ближайшей девушке. Снимает с ее плеча сумку, пиджак, платок… «Я надеюсь, это все, что с нас сегодня снимут?» — немного взволнованно говорит моя соседка. Потом окажется, что это было не «все».
Мы проходим через двор, с крыльца нам уже машет другая девушка — тоже с чемоданом в руке. Над ее головой на стеклянном козырьке — еще один. «Смотрите!» — мы поднимаем головы: из окон, радостно улыбаясь, машут еще несколько человек.
«Прихожая» обильно заставлена чемоданами, на вешалке — несколько десятков пальто разных фасонов и цветов. В следующей комнате герой, кажется, немного теряется при нашем появлении. Но уже через мгновение приглашает подавить вместе с ним лимонный сок. Лимоны здесь повсюду: в подвешенных к потолку корзинках, в виде уже готового сока в бутылках. Кто-то бросается сразу. Но мое внимание привлекают грядки за спиной испанца. Натуральные такие грядки. Длинные ряды черных холмиков, высыпанных прямо на кирпичный пол. Их венчают кустики петрушки, укропа, мяты, есть даже помидоры. Кто-то замечает лейку и принимается поливать «огород», но я вновь отвлекаюсь — на окне что-то кипит! Заглядываю: внутри плавает какая-то трава, но пахнет вкусно. Испанец протягивает половник — разлей. И только в самом конце я замечаю загон с курицами, мирно прохаживающимися вокруг кадок с лимонами, и слева от него «лес»: перевернутые вверх ногами срубленные деревья.
Испанский театр привез нам вторую часть трилогии о беженцах — «Убежище». Первую часть («Побег») показывали в Москве прошлым летом. Это история беженцев, покинувших свой дом. Авторы не уточняют, о ком рассказывают. В каждой стране зрители сами решают, кто перед ними: бежавшие от войны или потерявшие дом по какой-либо иной причине. Во второй части мигранты обретают Дом. В каждой стране спектакль как бы создается вновь, с учетом ее истории и обычаев. Задача зрителей и актеров — найти точки соприкосновения, общий язык. «Беженцы» обживают Дом, но не готовы отказаться от своих традиций. Смогут ли они жить с нами? А мы? Сможем ли принять их такими, какие они есть?
Здесь все очень по-русски, даже по-советски. Алюминиевая посуда на кухне, специи и приправы в баночках на первом этаже, гостиная с советскими абажурами, коврами и мебелью — на втором. Где-то между вторым и третьим — советские холодильники с вентиляторами внутри. На последнем этаже стога с сеном, советской ванной и алюминиевыми тазиками, отдельно — песочница и две пары качелей. Зоны разделяют простыни — белые и в цветочек. В «игровой» — лото, шашки, домино, гармонь и деревянные солдатики.
«Убежище» — самый сложный в подготовке спектакль. Чтобы собрать его, вся команда, включая актеров, продюсера и технического помощника, приезжает в город за десять дней до представления. Актеры участвуют в строительстве декораций, подборе реквизита. Кстати, его собирают, объявив клич в фейсбуке.
Построив «замок» в «пустыне» и находившись вдоволь по прохладному песку, я падаю на белую простыню рядом с какой-то девушкой. «Хозяин дома» приводит в движение «музыку ветра» над нашими головами (символ счастья — белые бумажные журавли послушно кружат) и брызгает сверху водой из дозатора. Я закрываю глаза: после тяжелой рабочей недели и беготни по Москве это действует успокаивающе. «Надо будет носить с собой на работу песочек, подсыпать под пятки, — блаженно говорит моя соседка по простыне. — И вообще, в каждом офисе должен быть директор по счастью». Играет тихая музыка: «Серебряный дождь» передает Шопена. На втором этаже за бархатными занавесками красного цвета стоит патефон. Виниловые пластинки — на гвоздях в стенах. Там танцуют.
Спектакль построен на чистейшей импровизации актера и конкретного зрителя, пояснял режиссер Kamchatka. Драматургия сцены выстраивается на поведении конкретного человека. И еще актеры используют то, что происходит вовне. Берут любую ситуацию на улице, в помещении и превращают в часть спектакля.
«Ну что, бабоньки?! Попаримся, как в русской бане?» — чтобы развлечь себя и публику, я с улюлюканьем опрокидываю на скрещенные голые ноги незнакомых мне людей половник с водой. Зрители и артисты поворачиваются. За белыми занавесками что-то вроде русского поля с баней посередине: застланный сеном пол, стога по периметру, керамическая ванна посередине и несколько тазов с табуретами. Примостившись на край ванны и прополоскав в ней ноги, протягиваю их соседу — пошкрябай щеточкой да насухо вытри, дружочек. Неловкость и даже брезгливость проходят мгновенно. «Хозяйка» подносит тарелку с кусочками лимона. «Эх, водочки не хватает!» — мечтательно протягиваю я.
«Ты еще не была в этой комнате? Беги скорей! Она самая лучшая!» — мимоходом бросает на лестнице зрительница. В «морозилке», как я про себя назвала эту комнату, по углам расставлены натуральные советские холодильники. Из открытых «ртов»-дверец дразнятся «языки»-вентиляторы, они нагло плюются «русским снегом» — маленькими шариками из пенопласта. Столичный бомонд закапывает свои тела в дорогих костюмах и украшениях — восторг! Вдруг все разом оказываются засыпаны «снегом».
В этот момент справа от меня, совсем рядом, возникают большие черные глаза. «Я только здесь поняла, что можно не делать то, что тебе предлагают, не брать то, что дают», — говорят глаза и снова уходят «под землю». Я нетерпеливо откапываю глаза: «Что-что?» Глаза поясняют: «Мне дали лейку, я взяла. Потом мне дали лопату. Я снова взяла. А когда мне дали чайник, я отказалась. Оказалось, что я могу его не брать. И тут меня осенило: так же можно и в жизни расстаться со всем дерьмом, что тебе попадается».
В Японии, рассказывали актеры, вообще не могли понять, что делает Kamchatka, там нет слова «импровизация» — того, на чем держится весь спектакль. В одном из маленьких городков Мексики пришлось пересмотреть весь образ «беженцев»: среди бедствующего местного населения актеры в своих потертых пальто и пиджаках выглядели не как мигранты, а как очень богатые люди.
В России же в Доме прорвало трубу. Мы со зрительницей Юлей крутили патефон, когда на нас сверху что-то потекло. «Побежали смотреть!» — одновременно воскликнули мы с ней. Поднялись на третий этаж. А там труба фабрики «Большевик» превратилась в небольшой фонтан. Если это не было предусмотрено авторами (а по актерам было видно, что они растеряны), то эту сцену нужно было бы придумать как завершение московской версии спектакля. Потом сломали качели. Для полноты картины не хватало замены пола и сноса всей конструкции с обязательным голосованием жителей.
Всего в коллективе 12 артистов, вместе они уже десять лет, объездили 37 стран и показали больше 450 представлений. Их собрал вокруг себя режиссер Адриан Шварцштайн, который вел воркшопы по уличному театру. Один из них посвящен теме миграции. Артисты говорят: один из важных вопросов, который они поднимают в спектакле, как сделать так, чтобы, живя в другой стране, ты помнил о своих корнях. Само же название театра было выбрано как символ чего-то «очень далекого»: в Европе мало кто знает, что такое Камчатка.
«Когда мы играем мигрантов на чужих улицах, — рассказывали артисты, — мы чувствуем своих героев как невинных, добродушных, открытых людей, пришедших с чистой картиной мира. Наша задача — понять этот город, культуру, подружиться со зрителями. Через эту невинность мы раскрываем в зрителях их лучшие чувства, самое человеческое, что есть во всех нас. Этот Дом придуманный, его нет на самом деле, и зрителям в нем сложно, потому что они должны бороться со своими предрассудками, понять, что другие люди могут жить по-другому. Наши спектакли — про свободу, в том числе — внутреннюю».
Идея простая, но многое все же остается непонятным. Скажем, зачем зрителей «сажают» на песок? Что они должны почувствовать? Что в России мигрантам приходится в нем сидеть? Что им трудно сохранить свою национальную самобытность, сидя на нем? Анонсировалось, что актеры расскажут зрителям свою историю без слов. Но какая, скажем, история у мигранта, подбрасывающего шарики из пенопласта, к радости взрослых и детей? Почему он это делает? Как оказался здесь? Эти белоснежные шарики — символ русской зимы, а он переселился в Сибирь и таким образом вынужден зарабатывать себе на жизнь?
…Уже собравшись уходить, замечаю драматурга Д. Она идет уже босая. Я принимаюсь показывать: вот здесь комната воспоминаний, смотри, как можно играть светом, — дерни за эту веревочку с ключиком. Драматург активно фотографирует на смартфон, награждая увиденное одобрительным «Прикольно!» и заговорщически бросает своему знакомому актеру Л., который только что пришел на спектакль: «Обязательно постучи в шкаф!» Через полчаса таких брожений мы с драматургом Д. уже моем друг другу ноги в тазике, чешем их щеткой и радостно повизгиваем. Став, таким образом, с драматургом Д. ближе друг к другу, переходим на «ты» и отправляемся в ближайшее кафе выпить. «Я последние дни все время пью. А завтра репетиция, — жалуется драматург Д. и после глотка продолжает: — А ты где была? У Туминаса в Вахтангова? Да брось ты этих старичков. Приходи лучше к нам, посмотри что-нибудь молодежное. Мы с хореографом недавно придумали новый метод. Там, значит…»
