Целый день они работали в поле. Это я не догадался, а услышал из их разговора, а потом (видимо, мужья были на сенокосе день-другой) решили дать себе отдых и ушли на вечер от печи.
В клуб на танцы не пойдешь — с детьми да замужем. Дома останешься — работа найдется: в огороде, у скотины, чего подлатать, где подмазать… Но молодые же еще, вырваться хочется из бытовой круговерти. Вот платья понаряднее надели, малышей взяли, отправились туда, где за ними поухаживают, а не они.
В ресторан!
Ну да. Ресторан в райцентре, да там народец еще какой попадется с лесоразработок, условно-досрочные, и питание — одна закуска, и цены!
В столовую они пошли, в столовую. Только слово это в большом северном селе Верькола означает вовсе не тот конвейер ленивых и маловыразительных блюд, от которых поправляется не тот, кто кормится, а тот, кто кормит. Здесь все в гостях у тетки Евдокии. С ней разговор, к ней уважение.
Сплавщики придут. Скинут на пороге сапоги, съедят первую тарелку ухи, воткнут ложки во вторую, передохнув, переговорят о гибельности бесхозяйственного молевого сплава по реке, об отработанном ракетном топливе с Плесецкого космодрома, губящем леса, о безденежье, понятно, и государственном ворье, разозлятся, глядишь — и третью тарелку умнут.
Лесорубы — тоже не без аппетита. Тут другой разговор, о другой бесхозяйственности, а щи (если в другой день) опять же ложкой не провернешь. Встают из-за стола с горой пустых тарелок, как жонглеры в цирке.
— Ну, уморила! Ты бы кой-как хоть другой день стряпала, чтоб поменьше съесть… Завтра чего у тебя?
— А шаньги.
— Ах ты!.. Дров не подвезти?
Теперь вот женщины к вечеру… Сидят, судачат. Вдруг — чужой человек. Засмущались. А детям любопытно.
Щелкнул разок для форсу, а дальше взялся за ложку и уж про камеры забыл.
