Подруга мастера и сама мастер. Не только сценарного слова, не только киношного ремесла — общей с Германом сложной жизни, в которой десятки раз все менялось, рушилось, сглаживалось, цвело и взрывалось, — и всякий раз она обустраивала все заново.
В ней соединялись счастливое легкомыслие и ежесекундная готовность идти напролом. Годами они писали сценарии под фамилией Кармалита. На площадке она сдерживала метания мастера, корректировала закадровую жизнь и получала тумаки за всю труппу. Была не просто решительной — отважной.Константин Симонов недаром подписал ей первую афишу «Двадцати дней без войны»: «Самому храброму в нашей далеко не робкой компании».
Умела оставаться равной гению, и вот что он рассказывал про нее сам.
— Когда пишем, спорим до смертоубийства. Я Светку чувствую по спине, по тому, как она сидит, скрючившись, терпит-терпит, потом говорит едко: «Да, Леша, это не получилось!» И пошло, как камни покатились.
У нас был сценарий, который она выхватила из горящей печки. Она надо мной так измывалась, что я взял и бросил рукопись в печку. Светка как начала ее оттуда выбрасывать, склеивать!.. В Сосново мы тогда жили. Счастливая была жизнь.
Сосуществовать с женщиной, которая не понимает шуток, Герман бы не смог. Кармалита понимала все. С виду смиренная, она всегда оставалась тонким мастером интриги, плетущейся, «чтобы Лешечке было хорошо», и владела неограниченным диапазоном ролей — от Макиавелли до ассенизатора. Сколько раз сглаживала конфликты на съемочной площадке, мирила всех…
— На съемках я вообще стараюсь, чтобы она работала со мной, от этого толк и мне, и картине, но она больше всего любит руководить движениями народных масс или принять участие в решении вопроса, от кого монтажница беременна (хоть ее, Светкин, муж с этим никак не связан)…
Кармалита вывела Германа за скобки всех забот. Отучила включать газ, чинить пробки, объясняться с малярами, сантехниками и таксистами. В реальной жизни он был беспомощен настолько же, насколько мощен в искусстве.
— Она это нарочно делает, — злобно сказал он мне однажды в Репино, куда я приехала брать у него очередное интервью. — Мы поссорились, она уехала в Москву, а теперь даже кофе не выпить — черт его знает, как включать кофеварку! Надо самому учиться все делать, а как только я выучусь, она вернется!
Помню, как увидела их первый раз на «Ленфильме» много лет назад. Он — громогласный и задиристый, она — тихий воробушек.
— Думаешь, кто у них главный? — спросил меня приятель-киношник.
Я посмотрела на него как на идиота: «Герман, конечно!»
— А вот и нет! Все сложнее…
Прошли годы, и я сама спросила у Алексея Юрьевича об исторической роли Светланы Игоревны.
— Я давным-давно бросил бы эту профессию, не пережил всех этих диких унижений, не имел бы из-за этого инфаркта и гипертонии, и ничего бы этого не снял, если бы не она…
…как-то во время съемок «Хрусталева» смотрели дубли в просмотровом зале много часов подряд. Жизнерадостная ассистентка режиссера впархивала с чаем и весело упархивала. Наконец Герман мрачно молвил:
— Представляете, я б развелся со Светкой, женился б на такой, просыпаюсь, а она щебечет, щебечет, щебечет — так бы и убил!
…Когда Герман снимал, способен был говорить только о работе. В течение восьми часов смены — множество собеседников, в остальное время — одна Светлана.
Однажды она уехала, Герман, чтобы дома не быть одному, попросил приятеля пожить с ним. Через 15 часов разговоров о снимающейся картине приятель робко предложил разойтись по комнатам, почитать. И через минуту услышал в соседней комнате телефонный разговор с Москвой:
— Светка, он меня ненавидит! Он не хочет со мной разговаривать!
Какой я ее помню? Скептичной. Занятой. Всегда куда-то спешащей. Жадной до впечатлений, веселой всему вопреки.
— … мама боялась, что я останусь один перед этой страшной жизнью. Но когда пришел «майор бронетанковых войск» Светка и сказал: левый фланг мы поставим справа, а правый — слева, мама, естественно, опешила. Они не ругались — но молчали друг на друга. Как у Шварца: вы слышите, как народ безмолвствует? А когда я Симонову пожаловался, что от них повешусь, он мне сказал: «Леша, я был женат пять раз, и мама ни разу не могла мне этого простить».
У нее был фантастический дар обживания среды. Во всех пространствах, где они обитали, — знаменитой квартире на Марсовом, оставшейся Герману от родителей, «генеральской» квартире на Гончарном, купленной, когда решили переехать в Москву, квартире на Кронверкском в Петербурге, когда решили навсегда остаться, — она варила, писала, лечила, скандалила, «вносила ясность» и охраняла «Лешин покой».
Но когда речь шла об «идеологии», о германовских прозрениях, о политических позициях, снимала все запреты. Могла позвонить со словами: «Мы считаем, надо высказаться!»
Когда его не стало, она находила себе множество дел. Вела переговоры, создавала архив, организовывала процессы на «Ленфильме». На вопросы отвечала одинаково: все в порядке! Старалась жить без него. Не вышло.
