На фестивалях зеркало сцены — не зеркало, а окно. В иной мир и иной опыт. Cтранно сопряженный с нашим. В большой национальной истории — и в малой, человеческой.
Потому московский зритель «Тайной силы» Иво ван Хове и его театра Toneelgroep Amsterdam, следя за историей голландского наместника на острове Ява 1900-х, шепчет сам себе стихи Мандельштама о каппелевской атаке: «Офицеры последнейшей выточки — на равнины зияющий пах». И понимает, что герой обречен.
А на главном (наряду с «Полем битвы» Питера Брука) спектакле фестиваля, на «887» Робера Лепажа зритель вдруг бормочет некрасовского «Школьника».
И видит этого школьника во всесветно знаменитом канадском режиссере.
Белые стены колониального особняка. Они же — видеоэкраны. Черно-белая хроника проезда королевской семьи по Гааге (шляпки-таблетки, мундиры, лимузины, ликование голубоглазых подданных) окружает семью ван Аудейк — но давно кажется ей заморской сказкой.
Эти голландцы несут «бремя белого человека» в Индонезии: среди туманов, муссонов, дождей, тропических садов, точеных темнокожих фигур в ярких шелках, с вечно ускользающим взглядом. Рояль, медные гонги и бамбуковые шесты равно естественны в гостиной ван Аудейков. Виртуоз Харри де Вит, постоянный участник спектаклей Toneelgroep Amsterdam, сплетает их звуки с шумом дождя, идущего на сцене. Струна звенит в тумане: партитура воды и рассеянного света в спектакле Иво ван Хове изощренно сложна. И передает неверность, зыбкость чужеродной природы, приводящего в отчаяние климата, покорности туземных принцев. Им есть, за что мстить.
Самое прямое высказывание тут — камень, брошенный из сада в окно. Бьются зеркала ванной. Кровь течет по белому точеному плечу фру ван Аудейк. Бунтаря не найдут и не выдадут.
Наместник Отто ван Аудейк (Гейс Схолтен ван Асат) — герой почти трагический. «Миссия цивилизатора», взятая им на себя, отеческая жесткость, истинно протестантское упорство, несгибаемое служение королю и отечеству этого подтянутого, властного и усталого человека, все чудеса техники и школьного дела, которые он внедряет на Яве (в обмен на кофе, медь, сахар), — пропадут пропадом, медленно сгниют в муссонных лесах. «Тайная сила» чужеродного мира затянет в горячую, распаренную дождем почву семью наместника и судьбы его служащих.
Роман Луи Куперуса 1900 года, по которому поставлен спектакль, — классика Нидерландов. За столетие текст, кажется, только набрал внутреннюю силу тревожного предсказания о «битве культур», о незаметном, но неотвратимом возмездии покоренных. И «опростившийся», почти на манер русских народолюбцев конца XIX века, искупающий в бамбуковой хижине личные грехи и грехи метрополии перед колонией, — ван Аудейк, отшельник в джунглях, почти счастлив.
Он сдался дождям, туманам, лесам. Соратники рассеялись по свету, бежав с Явы. Точная умная игра актеров Toneelgroep Amsterdam (особенно Гейса Схолтен ван Асата в главной роли) делает историю цивилизатора-1900, честного и строгого правителя народов, не понятых им (ежели такое понимание возможно вообще) — сильной и печальной повестью о судьбе. Этого человека жаль.
А режиссура Иво ван Хове размыкает сюжет, превращая «Тайную силу» в притчу о ХХI веке, московские гастроли — в весть о контексте. О тревогах «пяти шестых» мира. В него и мы вписаны.
Моноспектакль «887» в Москве ждали. «Нам представляется, что Робер Лепаж является крупнейшим театральным художником нашего времени», — пишет о 59-летнем канадце, режиссере-сценографе-актере-драматурге, Figaroscope, парижская «Афиша». Но Москва и сама это знает с 2007 года, когда на VII Чеховском фестивале прогремели гастроли его «Трилогии драконов», «Обратной стороны луны», «Оперы нищих» и «Андерсена». Потом «лепажеманию» закрепили гастроли девятичасового эпоса XX века «Липсинк» и почти балетной «Эоннагаты» (Лепаж сам играл в ней — вместе с Сильви Гиллем и Расселом Малифантом).
В 2013-м Лепаж поставил в Театре наций «Гамлет-коллаж» с Евгением Мироновым.
«887» — моноспектакль, изощренный аттракцион, автобиографическая повесть и политический трактат о Канаде 1960-х. Где, по спокойному рассказу Лепажа, не было ни эгалите, ни фратерните. В Квебеке и Монреале «синие воротнички» говорили по-французски, менеджмент — по-английски. О финансовом, образовательном, социальном паритете, о равных стартовых возможностях для детей двух общин речь не шла. Презрительное speak white (по-английски — то бишь) вызывало самый разный протест: от ночи франкофонной поэзии до взрыва памятника королеве Виктории. И даже до взрывов в супермаркетах богатых кварталов. В бедных кварталах теленовости о терактах вызывали яростное франкофонное бормотание отцов семейств: «Они мерзавцы! Но… они правы».
В такой семье рос Робер — младший из четырех детей храбреца-десантника 1940-х, таксиста 1960-х. В доме 887 по авеню Мюррей, в трех комнатах жили семеро. Включая бабушку с прогрессирующим Альцгеймером, которую сын — отец Лепажа — отказался отдать в лечебницу.
Вот и дом 887 — «кукольный домик», почти в рост рассказчика. Лепаж размещает на балконах кукол-соседей. Вспыхивают окна-мониторы: в каждой квартире своя (и нелегкая!) 3D жизнь. Выезжает такси отца размером с педальную машину для богатых детей. Усталый до окостенения (семью из семи душ кормит он), Лепаж-pere долго курит в гараже, слушая хиты Нэнси Синатра.
«Я всегда стараюсь найти равновесие между «историей» с маленькой буквы и «Историей» с большой буквы, поскольку одна отсылает к другой», — говорил Лепаж о «887» газете Le Monde. Здание поворачивается, меняя масштаб: Лепаж входит в свою домашнюю библиотеку 2017 года. Ее полки выдвигаются, как волшебные шкатулки: за каждой — чья-то судьба на маленьком мониторе. Шкафы сливаются в видеоэкран: кривые мучительные тесты больной бабушки сменяются кинохроникой. Нелепая кукла генерала де Голля, посетившего Квебек в 1960-х, — чуть не из кармана Лепажа говорит пламенную речь о матери-Франции, подливая масла в огонь розни между канадцами. Дом снова поворачивается, меняя масштаб, открывая другой портал в прошлое, в бедную квартиру на Мюррей-авеню. На двухэтажной кровати в детской Лепаж ставит свой первый спектакль: взрослому классику подыгрывает из-за простыни тень девочки-сестры.
Он рассказывает, как разносил газеты с 12 лет. Как не был зачислен в хороший колледж: экзамены сын таксиста сдал блестяще, но платежеспособность семьи вызвала сомнения… Как был зван недавно почетным гостем в театральный институт, который окончил в 1980-х. Директор отчитался: уровень студентов вырос. У них лучше дикция. Потому что все они теперь — из платежеспособных семей. А «бюджетных мест» (на таком учился Лепаж) нету. Упразднены.
В финале — звонит телефон. Бабушка с Альцгеймером, которую все же пришлось отдать в лечебницу (семья уже не выдерживала повседневности тихого безумия в трех клетушках), — умерла, не прожив там и полугода. Дом 887 снова поворачивается в синей ночи 1960-х. Это гараж. Лепаж в шоферской куртке и фуражке отца сгорбившись, скорчившись, сидит за рулем. Курит.
Светится только приборный щиток. Сын-таксист плачет о матери. Его сын, всесветно знаменитый режиссер, — об отце. О бабушке. О бедной — и оттого жестокой — жизни. О корнях, которым верен.
Лепаж тихо поворачивает руль. Дом трогается, как машина: надо жить… Проходить свой путь.
Редкой силы и редкого человеческого напряжения сцена будит семейную память в каждом.
…Перед стартом гастролей Лепажа и его труппы Ex Machina Евгений Миронов сказал:
— Мы с Робером, работая вместе, нашли и совпадения в судьбах. У обоих отцы были водителями. Отец Робера водил такси. Мой — машину «Хлеб».
