Сегодня общество развивается очень быстро. Люди становятся богаче, образованнее, растет число профессий, экономики становятся более диверсифицированными. Можно тосковать по социумам прошлого с их сословиями — духовенством, дворянством, купечеством и крестьянством (или рабочим классом, партийцами и интеллигенцией, если угодно), но теперь общество становится все сложнее.
В 2010 году произошла малозаметная для некоторых людей революция: число выходов в интернет с мобильных устройств превысило число выходов со стационарных компьютеров. Телефон стал средством выхода в интернет. Десктоп — прерогатива людей интеллектуального труда, а телефон теперь есть у всех. Интернет, покрывший почти всю поверхность земли, привел в публичное пространство тех, кого там никогда не было.
Хотя юридические избирательные цензы исчезли примерно к девятьсот двадцатым годам, де-факто они сохранялись, влияя и на активное, и на пассивное избирательное право. На выборы приходил тот, у кого было достаточно ресурсов и знаний да и просто интереса.
Теперь мы видим, что граждане всё больше заняты переработкой письменной информации, постоянно читают и пишут. Появление телефона с мобильным интернетом сделало всех не только потребителями, но и производителями информации.
Возрастает глобальная прозрачность, которая касается не только приватности, но и верхних этажей социума. То, что было закрыто и сакрализировано, становится доступно всем. Уходят в прошлое ритуалы общения граждан с властью, представители которой привыкли произносить только заранее заготовленные слова в заранее подготовленной обстановке. Появление телевидения сделало чуть более проницаемой башню из слоновой кости, в которой жила власть. Но по сравнению с интернетом это был лишь ничтожный шаг вперед. Нынешнее разочарование в демократии многих людей связано с тем, что они увидели своих руководителей не на трибуне, а пишущими в твиттер разные глупости. Люди воскликнули: «Боже! Что это за люди, как они туда попали и чем они лучше меня?»
Но это можно назвать не «кризисом демократии», а выходом ее на новый уровень. Людям недостаточно голосовать раз в пятилетку за кого-то, кому «виднее, что делать», они хотят влиять на свою жизнь ежедневно. Вспомним известные нам формы демократии. На заре цивилизации была прямая демократия: греческого полисного образца или нашего Великого Новгорода — когда свободные мужчины собираются на площади. От этого отличается плебисцитарная, референдумная демократия, при которой вы сами не решаете, как управлять, но вас спрашивают: хотите ли вы построить город, или разрушить дворец, или построить храм на пруду, как в Екатеринбурге.
И наконец, когда горожане перестали помещаться на площади, все более побеждала репрезентативная демократия, посредством избранных нами депутатов, губернаторов и президентов
В развитых социумах существует комбинация этих форм. На верхнем уровне действует репрезентативная демократия. Партиципаторная (референдумная) демократия принята, например, в Швейцарии и Эстонии. А сходы граждан, как пример прямой демократии, предусмотрены даже в наших условиях: например, собрания жильцов в многоквартирном доме.
В научном сообществе спорят, не вернут ли новые средства связи референдумную демократию. Мы видим, что Швейцария, Финляндия, Эстония применяют референдумы, в том числе электронные. В России единственный пример общенационального референдума был в 1993 году — принятие новой Конституции. После этого общероссийских референдумов не случалось, и местные власти тоже избегают их проводить (инициативы городских референдумов в Москве об установке или сносе памятников были пресечены властями).
Но ведь новые средства связи делают возможной и прямую демократию. На площади собираться нет нужды, все и так уже собрались в интернете. Пока процесс еще в развитии, у политической науки нет ответа, что с этим делать, но пока что говорят: вопросы «верхнего уровня», общеполитические, лучше не решать на референдумах. Например, посмотрите, говорят сторонники этой точки зрения, что получилось с британским Brexit: люди высказались, а как это реализовать — непонятно. Но вопросы городского и сельского управления могут — и все больше будут — решаться путем референдумов и электронных голосований.
Другое направление развития — мониторная демократия, или «демократия включенного наблюдения». Новая прозрачность делает власть все более доступной для наблюдения. Это касается, например, коррупции. Возникли антикоррупционные международные организации типа Transparency International, организации наблюдателей за выборами. Эти структуры склонны объединяться в сети, становясь наднациональными. В рамках авторитарного тренда после 2010 года — так называемого «авторитарного интернационала» — в странах с имитационными и гибридными режимами принимаются законы регулирующие, а на самом деле репрессирующие общественные организации, прежде мешая их международным связям. В появлении наблюдающих структур автократы видят угрозу суверенитету. Эти структуры, не будучи избранными и встроенными в государственную систему, требуют внимания и уважения от имени граждан, от имени общественного мнения. Они могут прийти на выборы и сказать: вы в трусах прячете бюллетени, а потом засовываете их в урны. Требуем отменить выборы на этом участке или вообще признать их общие результаты недействительными.
Это, разумеется, мешает процессу авторитарного управления. Вообще беда параноидальных страхов в том, что они имеют корни в реальности. Действительно, международные организации — угроза суверенитету в понимании XIX века: то есть возможности режиму не согласовывать свои действия ни с соседями, ни с международными нормами (свой монастырь — свой устав). Но, судя по всему, вернуться к такому суверенитету времен абсолютизма уже не получится.
Мы часто слышим термин «суверенитет» в смысле максимальной ценности не только в России, но и на Западе. Возможно, это последняя гастроль ностальгического желания сохранить тот суверенитет, который был во времена прочных государственных границ и отсутствия глобализации. Ученые считают, что он размывается, с одной стороны, силами городского самоуправления и горизонтальных сетевых структур, с другой стороны — наднациональными связями и договорами, а также международными общественными организациями — агентами мониторной демократии.
Реакция государства на это усложнение социума и ускользание монополии на власть бывает трех типов: 1) оборона — то есть «мы окопаемся, самоизолируемся от граждан и не будем отдавать власть», 2) запрет — «мы запретим вам получать иностранное финансирование и общаться с иностранцами» и 3) — симуляция. Симуляция — это создание псевдообщественых организаций и квазипарламентских органов, разнообразных общественных палат и общественных советов, того, что называется GONGO: «Government organized non-governmental organizations» — «негосударственные организации, организованные государством». То есть давайте мы создадим псевдообщественников и будем с ними разговаривать, на самом деле разговаривая сами с собой. Так московская система «Московский гражданин», в которой вы будете, нажимая на кнопочку, зарабатывать очки, есть симуляция референдумной демократии.
Но симуляция — первый шаг к поражению. Если вы кому-то подражаете — вы тем и становитесь, проникаясь этими же ценностями. Из упомянутых трех тактик симуляция — первый шаг к принятию государством новой реальности.
