Системная помощь,или В теории

Один психолог все задачи решить не может — универсальных специалистов не бывает. По-хорошему, школе нужен штат психологов, работающих в связке с логопедом-дефектологом, социальным педагогом, детским и подростковым психиатром, неврологом, семейным психологом, юристом.

Идеально — когда на каждую параллель приходится отдельный специалист, каждый решает задачу «своего» возраста. Работа начинается с подготовки дошколят. Потом, когда дети приходят в первый класс, психолог занимается их адаптацией и профилактикой школьных неврозов. Если психолог часто сидит на уроках или стоит в коридоре на перемене, на него перестают обращать внимание — и он может понять, что происходит.

В начальной школе к психологу чаще обращаются родители. Для психолога аксиома: родители, вы хорошие! Вы хотите для своих детей самого лучшего. Но ребенок иногда не может донести до родителей свои страхи, сомнения, желания. Поэтому бывает достаточно выступить модератором при встрече родителей и ребенка, чтобы разговор не скатился к взаимным обвинениям.

Лет с 11–12 к психологу может обратиться сам ребенок. У детей есть проблемы, с которыми они не готовы идти к родителям и учителям, а совет взрослого нужен. И если дети доверяют психологу (это доверие приходится долго зарабатывать), они к нему обращаются. Это могут быть дети, которые ощущают себя странными, в том числе с нетрадиционной ориентацией. Дети, которые не хотят выносить свои проблемы на публику (например, компания восьмиклассников, решивших бросить курить). Некоторое время назад у образовательных властей появилась идея — лучше не штатный психолог, а чтобы в школу раз в полугодие приезжал десант из психолого-педагогического центра и решал все проблемы. Но к случайному человеку дети свои проблемы не понесут.

Психолог работает с нормой. Это иллюзия, что он просто взглянет на класс — и обязательно разглядит готовящееся нападение на школу. Он не психиатр и не ясновидящий. И работает по запросу и с согласия родителей. А согласия может не быть. Не в последнюю очередь из-за предыдущего опыта. В профессии школьного педагога-психолога сейчас нет четкой сертификации, поэтому они приходят после самых разных учебных заведений. Столкнувшись один раз с непрофессионализмом, родители могут полностью потерять доверие ко всем представителям профессии.

Впрочем, один психолог в школе — это все равно лучше, чем ни одного. Но тогда надо выбирать, на что бросить силы в первую очередь. Все остальное приходится делегировать. Поэтому психологу надо сделать учителей, родителей, администрацию своими союзниками.

Психологу надо как можно быстрее обрасти контактами специалистов, которых можно порекомендовать родителям, если вопрос лежит вне его компетенции: невролог, психиатр, эндокринолог, нейропсихолог, семейный психолог, центр профориентации. Составить подборку сайтов, где можно получить исчерпывающую информацию, вызывающую доверие. Постоянно повышать квалификацию. И конечно, регулярно проходить супервизию: вариться в собственном соку — значит, быстро выгореть.

Евгения Пайсон, психолог

Документ на каждый чих, или На практике

Я работаю в комплексе из четырех школьных зданий, но в зону моей ответственности входят два из них, примерно по пятьсот человек в каждом. Психолого-педагогическая служба у нас — это руководитель, которая успевает заниматься в основном проблемами детей с ОВЗ (ограниченными возможностями здоровья), психологи, которые перешли к нам из наших детсадов и институтов, и я. Собственно, я и есть психолого-педагогическая служба в школе.

Психолог — это понятно: он консультирует, занимается диагностикой и коррекцией. А педагог-психолог занимается всем сразу, но преимущественно отчетностью. Каждый его вздох должен быть оформлен по протоколу и внесен в журнал. Журнал — это огромный том формата А4, в котором 46 видов документов, из которых 26 бланков, обязательных к ежедневному заполнению. Это отнимает не меньше часа в день.

Моя рабочая неделя — 36 часов, но реально я работаю по 10 часов в день и что-то еще дома по вечерам доделываю, и в особенности на выходных. Чаще всего или жертвую работой ради отчетности, или отчетностью ради работы, все вместе не успеваю.

В последние два года в школу пришло много детей с ОВЗ. Как с ними работать — никто не знает. По-хорошему, только в начальной школе нужно не меньше двух психологов, причем один — чтобы занимался именно проблемой ОВЗ: составлял для каждого из детей индивидуальную коррекционную программу. В каждом классе обязательно есть два-три сложных ребенка — или с умственной отсталостью, или с расстройствами аутичного спектра, с шизотипическим синдромом, задержкой речевого развития… Педагоги — старой, еще советской школы — не знают, что делать с этими детьми. Переучиваться им тяжело. Так и говорят начальству: я против, я не буду с ними работать. Глава нашей службы по крупицам собирает какие-то документы по работе с такими детьми, создает коррекционные программы под каждого. Она же взаимодействует с родителями, многие из которых — непростые, измученные проблемами своих детей.

Моя работа строится по принципу «если что-то горит — я успеваю тушить». Адаптация первых, пятых, десятых классов. Надо ходить на уроки, наблюдать, анализировать, составлять таблицы, докладывать на педсоветах, консультировать учителей. Во второй половине дня консультирую родителей (в основном это «началка»), веду коррекционные занятия. Пишу планы. Общаюсь с классными руководителями и учителями. Заполняю формы и бланки отчетности. Звоню родителям, чтобы договориться о встрече. В средней школе — делаю контрольные срезы по тревожности; если обнаруживаю сложные случаи, угрожающие суицидом, к примеру, беру в работу. Хотя, по-хорошему, надо бы с каждым из таких ребят работать и с их семьями. Но это только если есть разрешение от родителей. К сожалению, разрешения, как правило, нет именно в тех случаях, когда ребенку особенно нужна психологическая помощь.

Я работала и с бродяжничеством, и с суицидальными попытками, и с воровством, и с «патологическим» враньем. На острые случаи я обязательно сразу реагирую. А вот когда нужно работать с латентными эмоциональными проблемами, с семейными конфликтами без видимых «острых углов» — тут меня не хватает…

Теоретически на мне еще работа с учениками, которые стоят на внутришкольном учете, их 15 человек в трех разных зданиях. Я серьезно и кропотливо работала максимум с пятью, все остальное — отписки. Нет никакой возможности с ними работать. Начальство говорит: «Вы это не делаете». Мне даже крыть нечем: да, не делаю. Даже если бы сто тысяч зарплату дали — все равно бы не делала. Нет физической возможности. Но сто не дают. Платят 27 тысяч в месяц. Получаешь зарплату — и хочется плакать. Хочется бросить все и уйти. Многие коллеги уже и ушли. Остались только энтузиасты.

Ольга Тарасова, школьный психолог, Москва ЗаписалаИрина Лукьянова