Я не участник, но в величественно-мраморных стенах Мосгорсуда невольно начинаешь чувствовать себя в чем-то виноватым. От суда и сумы… «Не снимать! Еще одно предупреждение, покинете здание суда!» — сердится здоровенная гвардейская охрана, и толпящиеся перед комнатой №225 люди спешно прячут телефоны.
В комнате №225 рассматриваются апелляционные жалобы экс-директора «Гоголь-центра» Алексея Малобродского, бывшего директора «Седьмой студии» Юрия Итина и режиссера Кирилла Серебренникова о возможности изменить им меру пресечения.
Адвокат Серебренникова Дмитрий Харитонов утверждает, что основным доказательством похищений госсредств по-прежнему является оговор бывшего бухгалтера театра Нины Масляевой, незаконно помещенной под стражу. Ее удерживали в СИЗО, пока она не дала необходимые следствию, но ничем не подтвержденные свидетельства против коллег по театру. По мнению адвоката, очевидно, что в сравнении с предыдущим заседанием следствие так и не нащупало новых доказательств вины подозреваемых. Да и прежние были основаны не на конкретике — на общих словах.
Адвокат Итина делится с судом своим беспокойством: «Домашний арест используется как наказание и средство давления на подследственных». Давление оказывалось на Итина, но он не дает показаний на Серебренникова не из дружеских отношений, он просто не знает о деятельности «Седьмой студии» — с 2011 года работал в Ярославском театре.
Во время заседания выяснилось удивительное обстоятельство: при допросе Серебренникову задавались вопросы со ссылкой на обличительные показания Итина… которые Итин не давал.
«Видимо, — поясняет адвокат Итина, — следствие надеялось, что обвиненные начнут друг друга оговаривать». Адвокат предполагает, что в таком случае изоляция обвиненных для следствия — способ «развести их по углам».
«Я спросил арестовывающих меня людей, — рассказывает Кирилл Серебренников, — зачем?» Мне пояснили, что против меня начал давать показания Итин. Эти бумажки с якобы показаниями моего коллеги были едва ли не более болезненными травмами, чем сам арест. А сегодня — счастливый день, я понял что все это ложь… ложь на основе несуществующих показаний».
Адвокат Малобродского Ксения Карпинская задает риторический вопрос: «Следователь должен действовать добросовестно или нет?
В итоге весь суд превращается в защиту от абсурдных обвинений, повторяемых, как мантры, от заседания к заседанию.
Адвокаты: «Мы надеялись, что следствие хочет выявить истину. Но следствие ищет исключительно доказательства вины». Сторона защиты лишена возможности на предоставление доказательств. Их не принимают к сведению».
Карпинская просит приобщить к материалам дела переписку из личной почты Алексея Малобродского, заверенную у нотариуса. Не только сами письма Малобродского, в которых он просит прибавить зарплату (до 200 тысяч рублей) и разрешить работать по совместительству в «Седьмой студии» и «Гоголь-центре», но и ответы Серебренникова. В ответах, проигнорированных (или не найденных?) следствием, Серебренников пишет, что не может платить такую зарплату… просит Малобродского сосредоточиться исключительно на работе в «Гоголь-центре». В ответах Серебреникова нет ни слова про деньги (!)
Серебренников спрашивает в письме: «Учтены ли все конкретные мероприятия, так как могут возникнуть претензии?
«Суд должен проверить причастность обвиняемого к уголовному делу», — настаивают адвокаты, — проверить доказательства… Малобродский в своих письмах подробно описывал, какие средства потрачены на оборудование, на различные мероприятия…» Следователи из всего делают один вывод: «Ну ясно, деньги похитили…»
На протяжении долгого процесса презумпции невиновности не существует: не следствие доказывает вину, а невинные пытаются доказать, что они невиновны. И их не слышат.
Во время перерыва выходим из зала заседаний с Ксенией Собчак, она возмущена работой следователей: «Они даже не озабочены тем, чтобы собрать хоть какие-то внятные улики. Ни одного конкретного слова…»
Адвокат Харитонов цитирует Дмитрия Медведева, на всю страну разъяснившего: законодательство в сфере госзакупок несовершенно в театральной сфере. И резонансное следствие обязано разобраться, где возможные нарушения, а «где необходимость принятия оперативных решений». Про эти самые оперативные решения говорили адвокаты и обвиняемые. За три года более 300 представлений на «Платформе». Свет, звук, зрительный зал, зарплаты (от 40 до 60 постоянных участников), уплата налогов. Пока не поступали субсидии, несли свои деньги, брали кредиты в банках. А как? «Три года жизни мы потратили на проект «Платформа», — говорит Серебренников. — По сути, создали стационарный театр».
По мнению стороны защиты, следствие с самых первых обысков, с масок-шоу, унизительных арестов приняло исключительно обвинительный уклон. Когда же к обвинению были подключены свидетельства бывшего главбуха Нины Масляевой, обвинение воспрянуло духом.
За сотрудничество со следствием Масляеву отпустили из СИЗО под домашний арест. Хотя следствию было известно, что ранее за растрату она получила условный срок. На суде вспоминали, как она выделила себе из средств «Платформы» кредитов на 4 млн руб., на 2 млн открыла свой медцентр… Тем не менее следствие верит только ей, готовой оговаривать бывших коллег по театру.
Малобродского из СИЗО не отпускают уже более 7 месяцев. Почему? В отличие от Масляевой, он несудимый, никогда не скрывался. За него вступилось едва ли не все театральное сообщество.
Документация по проекту «Платформа», — как объяснила Карпинская, — уничтожена в Минкультте по истечению срока давности. Она задает вопросы: «Кем уничтожена? Кто при этом присутствовал?» Почему три года Минкульт не считал себя потерпевшим, а после «следственной инициативы», там решили, «что они потерпели»?
Около ста поручительств за Кирилла Серебренникова тоже отправляются «под скатерть». Режиссер находится под домашним арестом более 3 месяцев — мера явно избыточная. За все это время следствие так и не добыло новых доказательств его вины.
Адвокаты ссылаются на пленум Верховного суда, определяющий, что для продления сроков задержания необходимы новые обстоятельства дела: их нет.
Серебренников объясняет судье
— Меня арестовали позже всех, были обыски, вызывали следователи, я всегда являлся, рассказывал подробно про «Платформу» и все проекты, которые делали. Про то, как искали деньги, когда задерживался транш от Минкульта, как вкладывали свои средства, брали кредиты. Я постоянно сообщал следствию, где именно нахожусь. Бежать нет смысла, это значит признать свою вину.
Наверное, кто-то хочет, чтобы мы помучались. Ну хорошо, мы уже мучаемся. И главное, не только мы, но и наши близкие. Моим родителям за 80. Отец после операции, мама лежит, у нее Альцгеймер, есть шанс, что она меня просто не узнает. Не для жалости говорю. Просто это «задержание страшных преступников» переходит в пытку пожилых людей, которые этого точно не заслуживают. Мы-то держимся, но им не скажешь: «Держитесь!»
Круглолицый рыжеволосый следователь и миловидная, но с тусклым выражением лица прокурор слушают его скептически. Быстро отбарабанили заготовленный текст, не акцентируя внимания на подробностях. Малобродский сравнивает выступления следователя и прокурора с шаманскими заклинаниями, повторяющими одно и то же с разными интонациями… Он даже предположил, что прокурорские тексты пишутся под копирку — они едва ли не дословно повторяют друг друга. «Масляева заключила досудебное соглашение со следствием… Адвокаты хотят ввести суд в заблуждение… Контракты закрывали кредитами — нарушали законодательство».
Абсурд превращается в многотомный сериал-морок. Мера пресечения Малобродскому изначально объявлена «за не поставленный спектакль «Сон в летнюю ночь». Давно выяснилось — спектакль был. «Но раз причина отпала, значит, может ли быть продлена мера пресечения?» — выясняет Карпинская.
Алексей Малобродский снова пытался убедить суд в том, что полгода под стражей — это уже практически наказание. Без приговора, без убедительных доказательств:
«Огромная работа проделана следствием, допрошены артисты, арестован рояль. Следствие, по сути, само опровергает себя. Для меня крайне важно защитить мое доброе имя».
Он обещает являться по повесткам в случае изменения пресечения. И следователям было бы легче, они часами просиживают в СИЗО, ожидая возможности допросить обвиняемого. Почему же его единственного из всех подозреваемых держат под стражей? Он же был всего лишь наемным работником». У Малобродского есть единственное объяснение упорной жестокости — добиться от него нужных следствию показаний»
Через два дня Алексею Малобродскому 60 лет. Его мать, жертва Холокоста, лишена возможности общения с сыном. Он болен сам, в СИЗО ему не оказывают необходимой врачебной помощи.
Судья на протяжении всего заседания непроницаем. Оживился лишь раз, перечисляя по бумажке СМИ, которым разрешили снимать оглашение приговора: РБК, МК, НТВ, «Дождь», Life, Russia Today… HBO (северо-американская кабельная спутниковая телевизионная сеть). «HBO»? — с интересом переспросил «Ваша честь».
Кажется, Ежи Лец заметил: «О государстве лучше всего судить по тому, как в нем судят». Любопытно задать себе вопрос: почему столь последовательно и неутомимо разжигается именно театральное дело? Не кинематографическое, к примеру. Хотя понятно, что слова Медведева о театре и несовершенстве его хозяйственной деятельности в полной мере относятся и к кино. Однако именно в нынешнем театре все еще окончательно неистребим дух вольнодумства.
Кинематографисты все охотней за большие деньги воплощают на экране мечту о военизированном патриотизме, изъявляют готовность снимать «датовское» кино хоть ко Дню единения, юбилею Революции, Великой Отечественной, сочинять про Коловрата, Калашникова, святого Владимира или Василису Кожину. Кинорежиссеры с громкими именами ходят, как на работу, на причастие к новым пастырям Соловьеву-Киселеву-Норкину. Готовы гнобить заморскую нечисть, увещевать недавних братьев по прописке, славить русское оружие.
Театральные никак не уймутся. Им и свиные головы подкладывают, и демонстрации казачьи учиняют, и выгоняют из помещений. Они все за свое. То про Беслан, то крамолу про религиозный фанатизм, то про малайзийский «Боинг», то про интимные отношения. Зачем они нас нам показывают, у нас же есть телевизор?
P.S.
