Впервые я увидела Генриха Бёлля осенью 1962 года в Москве, в Малом зале Центрального дома литераторов. В Малый зал набилось больше народу, чем он мог вместить; многие сидели на принесенных из фойе стульях.
Для советских читателей того времени он был самым важным современным немецким писателем. Переводилось все или почти все, что он писал. Его книги выходили большими тиражами. И, как правило, публиковались в журнале «Иностранная литература», иногда — в «Новом мире». Оба журнала — в первую очередь, конечно, «Новый мир» — играли важную роль в жизни советской интеллигенции. Через разветвленную сеть местных библиотек, а также благодаря подписке они доходили до самой глубинки. Если бы вы спросили читающего гражданина нашей необъятной родины, какого современного немецкого писателя он знает, то первым был бы назван Генрих Бёлль.
Отвращение к войне
Позднее, когда Бёлль поддержал Александра Солженицына и других преследуемых в те годы писателей, отношение к нему со стороны тех, кто официально руководил в Советском Союзе литературой, резко изменилось. Но в 1962-м все улыбались, в том числе руководивший церемонией в Малом зале ЦДЛ и сидевший во главе стола Борис Сучков (будущий директор академического Института мировой литературы), который по долгу службы вступил с Бёллем в идеологическую полемику.
Собственно, спорить-то было не о чем. Бёлль испытывал чувство вины и стыда за то, что — не по своей воле — участвовал в войне, в том числе на Восточном фронте, то есть воевал непосредственно против Советского Союза. Он этого никогда не скрывал, и в своих произведениях и в личных беседах откровенно говорил об этом. Искренне — а он вообще был очень искренний человек — сожалел, что дело было именно так. Он никогда не пытался оправдаться (и не любил, когда это делали его соотечественники), снять с себя тяжкое бремя вины и всегда разделял ответственность за содеянное гитлеровским рейхом, хотя от всей души ненавидел и Гитлера и его рейх.
Но Борис Леонтьевич Сучков, человек в высшей степени интеллигентный и порядочный, с трагической судьбой — по ложному доносу он провел энное количество лет в советских лагерях, — по заведенному порядку считал необходимым затеять с Бёллем бессмысленный диспут, от которого Бёлль не уклонился и в свойственной ему мягкой, доброжелательной манере отвечал напускавшему на себя воинственный вид Сучкову.
Когда официальная часть кончилась, мне удалось, протиснувшись к Бёллю, задать ему несколько вопросов и получить от него в подарок, с надписью красными чернилами, только что вышедшую в ФРГ тоненькую книжку — два рассказа: «Когда война началась» и «Когда война кончилась». Дома я немедленно прочитала их, и они покорили меня искренней интонацией, честностью и переданным в них горячим отвращением автора к войне. Эту книжку я храню до сих пор. Красные чернила выцвели и почти стерлись…
Потом мы еще несколько раз, в разные годы, встречались с Бёллем в ФРГ, и каждый раз беседовали о его произведениях. Я старалась расспросить, над чем он работает, какие темы и проблемы больше всего занимают его в тот или иной момент.
«Войну, — вспоминал Генрих Бёлль, — я прошел пехотинцем на различных полях военных действий между Кап Грине и дорогой на Керчь, был четыре раза ранен. Тем не менее война явилась мне как чудовищная машинерия скуки, которую нацисты делали еще скучнее, чем она есть от природы: кровавая, бесконечная скука, которая не прерывалась ничем, кроме писем от моей жены и родителей и ранениями, которые я приветствовал, потому что они как-никак означали отпуск.
Еще одно впечатление от войны: халтура. Наверное, есть писатели, которые являются халтурщиками, наверное, много халтурщиков среди плотников и политиков, но я думаю, что ни в одной профессии нет такого множества халтурщиков — и ни в какой профессии халтура не имеет таких кровавых последствий, как в профессиональном сообществе военных.
Наступил ужасающий конец войны: приказы, бесчеловечность которых уже нельзя было сравнить ни с чем; распад вермахта, который представлял собой полное разложение изнутри: орды, невиданные со времен 30-летней войны, расползались по стране, взрывая мосты; хмель уничтожения: дезертиров вешали, расстреливали за две минуты до конца войны, а где-то в своем бункере в Берлине сидел Гитлер, крыса распада, и грыз ногти, в то время как генералы и фельдмаршалы выполняли волю крысы».
Выброшенные ордена
Герой его знаменитого романа «Бильярд в половине десятого» выбрасывает свои ордена — не хочет, чтобы их обнаружил внук: «Два ордена? Ну, конечно, я же строил траншеи, прокладывал минные галереи, укреплял артиллерийские позиции, стойко держался под ураганным огнем, вытаскивал с поля боя раненых; да, крест второй степени и первой степени… Мы бросим их в водосточную трубу, пусть их затянет тиной в водосточной канаве».
Почему он выбрасывает ордена? Однажды его сын вытащил их из шкафа. Отец слишком поздно заметил роковой блеск в глазах мальчика. Необходимо выбросить их по крайней мере сейчас, пусть хотя бы внук не обнаружит их в дедовском наследстве: «Да сгинут почести, что были возданы нашим отцам, дедам и прадедам». Так герой Бёлля порывает со всей милитаристской традицией Германии.
Война в рассказах Бёлля — «ужас без конца и без края! День и ночь — военная форма и бессмыслица дежурств, высокомерно-визгливая раздражительность офицеров и грубые окрики унтер-офицеров! Всех согнали на войну, как в стадо, безнадежное серое громадное стадо отчаявшихся людей!» Повседневность войны — это грязные, кишащие вшами казармы, стужа на городских улицах чужих стран, трясущиеся в грузовиках солдаты, которые дрожат от холода и мечтают о горячем супе и сигаретах (рассказ «Тогда в Одессе»).
Нацистская пропаганда во имя поднятия боевого духа пыталась внушить юношеству трепетный восторг. В прессе, в еженедельных выпусках кинохроники, во всех жанрах и видах «патриотического» искусства и литературы война изображалась как «приключение», через которое должен пройти каждый уважающий себя юный немец.
Бёлль делал все возможное для дегероизации войны: «Война, там, где это действительно война, — это бесконечная игра, бесконечное бахвальство. Глупость, кровавая глупость, бессмысленные, абсолютно бессмысленные действия, о которых каждый знал, что они лишены смысла». Нигде читатель не найдет «доброго слова» о войне, ее зачинщиках и рьяных исполнителях приказов. Его герои — те самые «понурые», «удрученные» люди, которых погнали на бойню.
Один из самых знаменитых рассказов Бёлля — «Путник, придешь когда в Спа…». Израненный юноша попадает — на носилках — в родной город. Его несут по этажам и коридорам, и он понимает: он в рисовальном зале классической гимназии, превращенной в походный лазарет. В городе их три: одна гимназия Фридриха Великого, другая — гимназия Альберта, а третья — «гимназия имени Адольфа Гитлера».
Юношу принесли именно в ту, где он учился восемь лет, — гимназию Фридриха Великого. Он попал на фронт совсем недавно, прямо со школьной скамьи. Он думает: здесь установят новый памятник воинам. Сколько имен будет там высечено? «Ушел на фронт из школы и пал за… Но я еще не знаю, за что», — размышляет юноша, представляя свое имя высеченным на монументе.
На школьной доске — все еще написанные им слова! Почерк точно его — всего три месяца назад он написал на ней: «Путник, придешь когда в Спа…» (намек на известную историю о трехстах спартанцах). Он не успел дописать слово «Спарта». За этой школьной доской его распеленали, и он увидел, что у него нет больше рук и правой ноги.
Пронзительная история, лаконичная и безмерно печальная. Мальчишка-гимназист, еще пару месяцев назад писавший что-то мелом на школьной доске, превращен в инвалида — во имя фюрера и рейха. Это не просто антивоенный рассказ, но и суровая, уничтожающая все иллюзии критика школы прусского образца, где поставленная на ходули националистическая идеология довлела над всем, чему там обучали, лживо опираясь якобы на гуманистическую немецкую традицию.
Другой знаменитый рассказ Бёлля — «Смерть Лоэнгрина». Подросток пытается воровать уголь в поездах — ему надо кормить и согревать двух маленьких братьев, они сироты. Однажды его застукала охрана. Пытаясь спастись, он сорвался с поезда. Полуживой попадает в больницу, весь в крови и угольной пыли. Врач велит сделать ему обезболивающий укол. Боль проходит, и он чувствует себя счастливым, но думает о братьях: без него они не решатся взять хлеб и останутся голодными. Сестра-монашка спрашивает, как его зовут. «Грини», — отвечает он. Не говорит, что полное его имя — Лоэнгрин. Это мама звала его Грини, но она мертва. Он не крещен, и монашка, набрав воды в пробирку, хочет окропить его лоб и совершить обряд крещения. И в этот миг он умирает.
Война и развалины в творчестве Бёлля неотделимы. Голодные бездомные дети, ютящиеся в каких-то страшных углах, вынужденные воровать, чтобы выжить, жестокость большинства взрослых, жестокий мир, где ребенку со сказочным именем нет места.
Глазами клоуна
Важнейшим событием как в творческой биографии самого писателя, так и в литературной жизни ФРГ тех лет стал выход в свет романа «Глазами клоуна» (1963). Пожалуй, это любимое иностранное произведение советских читателей 60-х годов, о чем свидетельствует, в частности, инсценировка 1968 года в Московском драматическом театре имени Моссовета, где главную роль сыграл Геннадий Бортников и которая пользовалась большой популярностью у зрителей.
В ФРГ роман вызвал разноречивую реакцию. Жестко и даже злобно реагировала католическая церковь. Отношения с церковью — особая тема в творчестве Бёлля. Христианство для него — прежде всего моральная категория. Подлинную веру он понимает как подлинную человечность. Способность любить человека, понимать его запросы и нужды — это для Бёлля всегда главный критерий в оценке личности. Стремление защитить личность от насилия и есть в его глазах высшая христианская добродетель.
В центре произведений Бёлля часто — набожные люди. Христианская тема тесно связана с проблемой ответственности. Война, преступления против человечности, пренебрежение к человеческим потребностям и запросам, ханжество, бессердечие, расчетливость, карьеризм, ложь — все это в понимании писателя противоречит христианской морали, несовместимо с ней. Церковь, ее институты и высших священнослужителей он обвиняет в «оппортунизме», в сотрудничестве с нацизмом.
Критика официальных институтов церкви, клерикального конформизма играет важную роль в романе «Глазами клоуна». Из-за выраженного в нем беспощадного презрения к фальшивой, показной набожности, лицемерию и бессердечию «отцов церкви» роман вызвал злобную реакцию. Церковь открыто выступила с нападками на Бёлля. Фрайбургский архиепископ упрекнул Бёлля в «разлагающей критике». Один церковник обрушился на писателя: «Г-н Бёлль, вы предлагаете людям камни вместо хлеба, более того: очевидно, многим вы предлагаете скорпионов вместо хлеба».
Клерикалы у него выписаны с наибольшей художественной достоверностью. Церковники обнаруживают карьеризм, тщеславие, жадность и ханжество; подлинные заботы и беды прихожан им чужды. Бессердечию, холодности и конформизму преуспевающих священнослужителей Бёлль противопоставляет нравственность набожных бедных и одиноких героев. Граница проходит не между верующими и неверующими, а между людьми нравственными и безнравственными.
Церковь начисто лишена в его изображении святости. Высокой нравственностью, моральной силой часто наделены представители «нижнего» яруса духовенства и скромные прихожане. С годами скепсис в отношении официальных институтов церкви становится заметнее. Писатель, по существу, исключает возможность христианского обновления.
Помнить или забыть
Все его творчество строилось вокруг нескольких главных тем. Важнейшим оставалось неприятие любых попыток вытеснить на периферию общественного сознания вину и ответственность за все злодеяния гитлеровского режима. Его безмерно огорчала, больше того, возмущала «неспособность скорбеть», равносильная вытеснению позорного прошлого из памяти поколений.
Осознание вины — трудная работа, и вовсе не все были к ней готовы. Процесс вытеснения прошлого из памяти опережал противоположный процесс осмысления и анализа. Выжившие после разгрома Третьего рейха растерянно озирались вокруг: предстояло начинать новую жизнь на разрушенном основании, в призрачном, почти ирреальном мире развалин и хаоса.
Прозрение, утеря иллюзий, смутное ощущение собственной виновности, попытки как-то связать воедино причины и следствия катастрофы — таково тогдашнее самоощущение немцев, во всяком случае, тех, кто твердо решил начать все заново, порвав с заблуждениями недавнего прошлого. Это действительно было очень нелегко, если учесть, как еще совсем недавно безошибочно действовал механизм оболванивания и обесчеловечения человека.
Заглянув в глубину пропасти и в ужасе отпрянув назад, они преодолевали болевой шок, причиненный войной и ставший спусковым крючком для движения мысли, для новых размышлений о пережитой катастрофе. Обманутые и преданные циничными лжекумирами, бессмысленно бросившими в топку войны миллионы жизней, они начинали понимать, как нелепо распорядились своей юностью и молодостью.
И тема управляемости человеком снова и снова возникает в его книгах — человек, которого принуждают стать безмолвным «винтиком» системы. Бёлля всегда занимает вопрос: что может человек противопоставить насилию государства?
Человек не имеет права прятаться от ответственности, заслоняться словом «приказ». Он обязан противостоять преступному режиму. Тема непричастности к насилию, стремление сохранить свою индивидуальность и «невинность души» — одна из главных в круге тем бёллевского творчества. Его герои — люди не преуспевающие, а стоящие в стороне: они не желают приспосабливаться.
Его герои ненавидят войну и хотят простой нормальной жизни, желают любви и близости женщины. Если воспользоваться не очень модным ныне выражением, Бёлль — мастер тонкого психологизма, способный улавливать и в тончайших нюансах передавать эту едва уловимую музыку души, звучащую на фоне грубых, брутальных аккордов войны. Он точно воспроизводит едва различимые движения души, так часто обрываемые кровавой реальностью военных будней.
При этом трепетный мотив мимолетной встречи играет нередко заглавную роль в тех маленьких трагических спектаклях, которые разыгрываются в его коротких ранних сочинениях. Любовь — главное, если не единственное, прибежище среди враждебного мира, позволяющее сохранить вопреки всему человеческую общность и твердость веры.
Сирые и убогие
Генрих Бёлль вошел в историю литературы как человек, который всегда был на стороне «сирых и убогих», против преуспевающих карьеристов, денежных мешков, наживающихся на бедах «простого человека».
Бёлля высокомерно упрекали, что от его произведений исходит «запах бедности», «кухонь, где стирают белье», и не хотели понимать его сердечную теплоту и глубокое сочувствие, которое он питал к искалеченным, не находящим своего места в жизни. Словам «литература развалин» пытались придать негативный смысл, даже превратить их в некое ругательство, но Бёлль всегда оставался верен своим героям: он жаждал, чтобы общество было более человечным, а государство более справедливым по отношению к этим людям.
Он считал, что роль литературы — не бездумно-конформистское одобрение всего, что делает власть, а, напротив, критика этой власти. Любую власть всегда найдется за что критиковать. И Бёлль, надо отдать ему должное, широко пользовался этим правом литературы.
В любой ситуации он отличался обезоруживающей человечностью и беспредельной искренностью. Именно это создало ему во всем мире репутацию нравственно безупречного человека, а в собственной стране его считали «совестью нации». Он возражал против этого, как мог, но так и оставался высшей «моральной инстанцией» до самого конца…
А я, пока жива, не забуду несколько встреч с этим великим писателем и замечательным человеком, наши беседы, его интерес к людям и его доброту, готовность понять и помочь, его внимательный и доброжелательный взгляд, его чарующую улыбку. Я только что закончила работу над книгой о Генрихе Бёлле и надеюсь, что найдется издательство, которое захочет ее издать.
Ирина Млечина, доктор филологических наук, — специально для «Новой»
