Отношу исключительно к своему нынешнему восприятию мира, но женщины, которые на виду, — в основном не радуют. (Как, впрочем, и мужчины.) Современные телевизионные «звезды» вульгарны, простопородны, лишены шарма и скверно говорят по-русски. Большей частью. (Чтоб не ставить крест на всей популяции.)

Кого там они считают красивыми? («Они» — все, кроме меня, как оказалось, гендерного мизантропа.) Их оценка — это всего лишь характеристика их вкусов, или, точнее, раз уж я мизантроп, — дурновкусия. Оно проявляется во всех областях нашей недопроявленной жизни — от политики до награждения деятелей культуры орденами и медалями, с медициной, образованием и производством красивых отношений внутри обозначенных мной границ.

Впрочем, есть очаги сопротивления. Эти очаги и греют.

Помню рассказы мамы о довоенном (жутком в своем явлении) времени:

«Женщины в Киеве были красавицы, если хочешь знать:

Оля Винтер. Сестра-балерина сделала себе фамилию Ивер, по-французски «зима». Где они сейчас? Муся Золотницкая. Ася Александрова. Валя Кулакова — помешалась потом в Москве. Муся Садовская — оригинальная.

Она вышла за чекиста Западного. Они были четыре брата, взяли псевдонимы: Южный, Северный, Восточный, Западный… В тридцать седьмом их посадили.

Четыре сестры Цехоня — одна другой красивей.

Стася Бронская — красавица, легкомысленная, но красавица.

Валерия Францевна Драга . В нее стреляли, из-за нее стрелялись. Сумароков (в 1908 году он уже был антрепренёром) женился на Драге, когда она была совсем молодой актрисой. Он был старше нее. Она называла его по имени-отчеству — Сан Саныч и посылала на «вы». А он ее — Драга».

Мама сама в молодости была хороша, как оригинал для скульптуры Ивана Шадра «Девушка с веслом», и персонажи, период цветения которых мне застать не удалось, были не абстрактными именами. Я видел некоторых киевских красавиц в период достойной их зрелости.

И мужчинам-то стареть нелегко… Многие на наших глазах утрачивая обаяние, вероятно, становятся именно теми вздорными и недобрыми персонажами, которыми были и раньше, когда им хватало сил сохранять в жизни сценический образ пристойного человека. Да и нам доставало энергии обманываться, чтобы влиться в их партию, хоть бы они нас и не знали. Причастность к доблестям, которым на самом деле, по словам трактирщика Паливеца из бессмертного Швейка, «цена — дерьмо», все еще выглядит привлекательной для унылого и непродуктивного большинства.

А женщина? Каким талантом, какой силой вкуса и отвагой должна обладать богиня экрана или сцены (или просто богиня), чтоб принимать знаки возраста как непременную цену за счастливо (или не очень) проживаемую жизнь.

Я слишком дорого заплатила за каждую морщину, чтобы отказываться от них, говорила великая Анна Маньяни.

И поразительно, мы не видели этих морщин. Мы видели прекрасные умные, страстные, печальные глаза на лице, от которого невозможно было отвести взора. Маньяни, как Одри Хёпберн, как Анни Жирардо, как Алиса Фрейндлих, как Верико Анджапаридзе… не защищены от приходящих лет. Они защищены от измены себе. И от потери нашей любви.

Мне везло — я видел их. И я их узнавал.

На девяностолетии Тонино Гуэрры в кулисах крохотного, почти игрушечного трехъярусного театра на сотню зрителей сидела необыкновенно отчетливая женщина с первого взгляда.

— Это Мукку, знаменитая керамистка из Фаэнцы. Она почти ровесница Тонино, — сказала мне Лора Гуэрра. — Все известные послевоенные художники в Италии были ее поклонниками.

Лора так и сказала — «поклонниками». Теперь не догадаешься, что означает это слово. Наверное, они были в нее влюблены. А у некоторых был с ней роман. Да… Жаль не наблюдал Мукку в цвету, но и теперь представляю, что это могло быть.

Кое-что из бывшего, ставшего легендой, я все-таки застал. И хотя в силу позднего своего развития осознать явления красоты не мог, припоминаю, что, играя во дворе с другими пацанами из театрального дома, как должное воспринимал красивых женщин, все еще вызывавших восхищение у тех, кому был дар видеть их в зените.

Вот по Крещатику в лосинах и со стеком идет артистка Валерия Францевна Драга. А за ней спешат не только мужчины, но и женщины, чтобы обогнать ее и взглянуть на лицо, чуть прикрытое жокейским кепи.

А нам и бегать не надо было — она жила на четвертом этаже в моем доме с Сумароковым (тем самым, которого посылала на «вы»).

Или Мария Павловна Стрелкова с пятого этажа («Праздник святого Иоргена», «Веселые ребята») — была красива не по-советски. Потому и играла женщин ее прошлого, иногда фальшиво, как и ее антипод Любовь Орлова — женщин из будущего. Мария Павловна была добра. В тяжелые послевоенные годы вместе со своим мужем Михаилом Федоровичем Романовым — великим Федей Протасовым русской сцены, они, удочерили девочку Машу, погибавшую от голода в провинции, где были на гастролях.

Или Алла Александровна Казанская, награжденная радостной, живой красотой и способностью участвовать в судьбе своих учеников, многие из которых стали звездами сцены и экрана. Если б не помешала война, мы бы, верно, имели свою Дину Дурбин, только красивей, обаятельней и без песен. В двадцать один год Казанская сыграла Нину в «Маскараде» театра Вахтангова и получила от Хачатуряна посвящение на нотах знаменитого вальса.

Никого из этих женщин я не сфотографировал. Хотя уж Аллу Александровну мог — время было. Но актрису МХТ красавицу Ольгу — дочь Казанской и Бориса Барнета — снял с любовью. Случались и другие удачи в области фотографирования женской красоты. Малоизвестная в России, но популярная во Франции актриса Катя Голубева…

Редко все-таки такое снимешь.

Но ведь и природа, совершенная в целом, ошибается не часто.

Нам надо ценить счастливые ошибки природы — талант и красоту. Без зависти.

А вот грамотному, деликатному, умному русскому языку может научиться любой человек, даже собранный не как Бог на душу положит, а по генплану.

Выучится — и тут же выпадет из уныло скроенного ряда.

Может и красивым стать.