Неужели именно войны рождают новую литературу? Ну не только они, конечно, но… Правда, зачастую рождается эта литература уже после войны. Иногда много позже, как в случае с Львом Толстым и Отечественной войной 1812 года. Иногда — вскоре, как «лейтенантская проза» после Второй мировой. Но вот Крюков, например, писал о Гражданской войне на Дону во время этой самой войны.

А сейчас передо мной перевод новой прозы одного из лучших современных украинских поэтов Сергея Жадана «Интернат» (Мультимедийное издательство Стрельбицкого, перевод на русский Елены Мариничевой) — о той войне, которая до сих пор терзает Украину. Назвал он свою книгу «Интернат», а жанр определил как роман (хотя, на мой взгляд, это все-таки повесть).

Сюжет «Интерната» прост. На станции, уже давно не принимающей поезда и полуразрушенной, живет учитель Паша с отцом и сестрой. А его племянника, своего сына, сестра отправила в город в интернат. Город этот был прифронтовым, но теперь бои идут уже на его улицах. И учитель Паша, рефлексирующий интеллигент при бороде и в очках, решает ехать за племянником, чтобы забрать его из интерната. Неоднократно пересекает при этом линию фронта. Вот это путешествие по войне с идущей по пятам попутчицей Смертью и есть фабула книги Жадана. Веселое, надо сказать, путешествие.

Главный герой «Интерната» Паша не за «тех» и не за «этих». Только так он и называет противоборствующие стороны: «те» и «эти». Но в отличие от Волошина, не «молится за тех и за других», а все время повторяет: «Никого не жалко». Повторяет эти слова и тогда, когда помогает таким же, как он сам, «перемещенным лицам» — в основном перепуганным, злым от страха и несчастным женщинам, и даже когда тащит на себе больного старика.

Кто-то сказал, что частица «не» в стихах ничего не значит. Жадан как поэт, конечно, знает этот странный закон. И проверяет его действенность уже в своем прозаическом тексте. Выясняется: на прозу поэта он тоже распространяется! По крайней мере, рефрен «Никого не жалко» звучит здесь как «Всех жалко», но без пафоса, которого интеллигентный учитель стыдится и избегает.

То, что «Интернат» написан поэтом, выдают, в частности, многочисленные точные и яркие метафоры, позволяющие читателю видеть все, о чем писатель пишет. Ну, например, дом, напоминающий полбуханки черного хлеба. Или вот: «Дом культуры, черный, выгоревший изнутри… похож на телевизор без кинескопа». А попробуйте не почувствовать это: «Холод стоит в легких, как вода в забитой раковине». И эпитеты у Жадана точны и скупо-исчерпывающи, как в хороших стихах: «деловитые автоматные очереди», к примеру.

С помощью всех этих художественных средств автору «Интерната» удалось написать страшную и подробную картину мира во время войны. И тут Жадан гиперреалист. Благо как художнику ему не надо ничего рассказывать про свое отношение к изображаемому, пояснять свою позицию — он просто (и ой как не просто!) все показывает. И ощущаешь печенкой весь ужас, всю невозможность жить в этом мире войны, в этом недоверии ко всем и каждому, с априорной враждебностью к другим. Вот уж поистине здесь «ад — это другие».

Читая Жадана, видишь, кожей чувствуешь, как на войне и от войны невыносимо плохо всем: и «тем», и «этим», и тому тоже, кто пытается быть над схваткой. Ему достается как раз «за то, что со всеми в единой системе/он был, но ни с этими не был, ни с теми»… (А. Межиров)

Учитель Паша все-таки сумел забрать племянника из интерната, хотя из-за обстрелов им пришлось туда возвращаться и увидеть страшную картину разрушенного и разграбленного здания, отводить глаза от изрешеченного пулями пальто интернатского физрука, с которым почти подружились, а еще — наткнуться на растерзанную шубу своей недавней попутчицы по адской дороге…

Учитель Паша даже смог довести племянника до их родной, хотя уже и мертвой, станции и, почувствовав дыханье Смерти, все-таки остаться живым.

Учителя Пашу пощадили и «те», и «эти» — может, прежде всего потому, что инвалид (забыл сказать, что одна рука у него изуродована), да вот еще и «малой» с ним… Все-таки какие-то объедки гуманизма остались. Хотя одичавшие собаки, рыскающие по городу, могут съесть и эту не очень калорийную пищу.

В общем, почти хеппи-энд. Хотя какой может быть хеппи-энд, если война не кончилась.