В Екатеринбурге взорвали недостроенную телебашню. Почему бы и нет — это был замороженный в 1991 году советский недострой. Она не функционировала как было запланировано, да и не особо-то была нужна Екатеринбургу. Технологии давно ушли вперед и потребность у местных каналов вещания в ней отсутствовала. Но так вышло, что сама конструкция, почти законченная, была самым высоким сооружением Екатеринбурга. Визуальная доминанта в городе не может не привлекать внимания. А визуальная доминанта, лишенная понятного прагматического функционала, привлекает внимания еще больше.
Ныне покойный ученый Вячеслав Глазычев всегда говорил о скрытых ресурсах городского развития. Ресурсах, которые могут лежать под ногами, но сознание эффективного менеджера с минимальным образованием их не замечает. Телебашня была именно таким ресурсом. Глядя на неё, все, чья работа так или иначе связана с творчеством, задумывались о том, а что же эта башня значит для Екатеринбурга. Что с ней можно сделать, чтобы город процветал. Архитекторы, дизайнеры, урбанисты, бизнесмены, политики — все всматривались в эту башню и пытались осмыслить её ценность. А сообщество парашютистов сразу перешло от размышлений к делу: начали с башни прыгать.
Главной ценностью башни была не только роль визуальной доминанты города, она была главным вызовом, творческой загадкой всего городского сообщества. Вот у вас есть самое высокое здание в городе — что с ним делать? Может быть, сделать линейку сувениров для туристов? Да, давайте сделаем наклейки, значки, открытки. Может быть, объявить архитектурный конкурс, ведь вид на эту башню так похож на Вашингтон? Так много городов славятся своими башнями, чем мы хуже? Может быть, нам превратить эту башню в многофункциональный центр творческой среды города, чтобы, справившись с имеющимся творческим вызовом, мы получили бы лабораторию по проектированию будущего всего нашего города? Конечно, можно было сделать и так.
Но внезапно, несмотря на все архитектурные конкурсы, башня отошла в собственность губернатора Свердловской области. Эффективные менеджеры эпохи стабильности, с одной стороны, не очень образованы, а с другой решительны. Поэтому губернатор решил взорвать телебашню, а на ее месте построить ледовый дворец. Очевидно, что в Екатеринбурге есть миллион мест для того, чтобы построить ледовый дворец. Если подходить к вопросу серьезно, ледовый дворец это, в сущности, самый неприхотливый к месту своего расположения городской объект. Хоккеисты и конькобежцы (при всем уважении) могут ходить в ледовый дворец в любом месте в городе, с которым бы у других горожан не было связано никаких культурных ценностей и творческих идей.
Если бы эффективный менеджер был тем, кем его называют, возможно, он бы смог помыслить интеграцию идеи телебашни и ледового дворца. Никакого конструктивного противоречия здесь нет. Снизу ствол башни обвивает ристалище, на котором бьются рыцари ледовой арены, а ввысь устремлены лаборатории волшебников современного искусства, по флипчартам скрипят маркеры урбанистов и дизайнеров, проводят собрания инженеры транспорта, Евгений Ройзман открывает выставку икон. Но, к сожалению, эффективный менеджер выбрал динамит.
В теории территориального социального капитала есть категория net-positive effect — совокупного позитивного воздействия. Ею описываются явления и действия, которые обладают потенциалом усложнения и умножения связей и интеракций между людьми. Именно такое усложнение и умножение связей и интеракций, как правило, ведет к развитию. Превратить стволовую клетку города в склеротическую — очень просто. Поддержать городскую сложность и многомерность — сложная задача, требующая осторожности и широты мышления.
К сожалению, губернатор Куйвашев оказался некомпетентен в сфере развития городов. И есть опасение, что это в целом касается когорты нынешних эффективных менеджеров. Ситуация в Волоколамске и в целом в Подмосковье с полигонами и мусоросжигательными заводами — это проявления ключевого качества когорты управленцев, которые управляют российскими городами сегодня. Они не понимают пространственного и культурного контекста своих действий.
Петр Иванов, социолог города — специально для «Новой»
