РепортажиСпорт

Кирзовые колоннады с брусничным джемом

Олимпиада‑80: нельзя было снимать пьяных и мосты

Этот материал вышел в номере № 59 от 6 июня 2018
Читать
Кирзовые колоннады с брусничным джемом
Фото: Роман Денисов / Фотохроника ТАСС

Лето 1980-го, олимпийское. От Москвы до Шереметьева высадили цепочкой по кюветам тюльпаны. В одну ниточку. Цвета единственно верного учения: алые.

А полоть кюветы — ​дураков нет. Как-то не было принято полоть личными руками казенные канавы в Стране Советов в 1980-м. Когда послы спорта и мира вправду понаехали, тюльпаны еле глядели из травы. Их забили одуваны с молодыми могучими лопухами. Тот опыт селекции и благоустройства почему-то до сих пор помню.

Зато сам аэропорт! Он был чудом — ​этот «Терминал F», открытый к Олимпиаде. Ныне — ​самый темный-обветшалый в огромном термитнике Шереметьева‑2.

А до него, до 1980 года, все считаные вылеты за рубеж (и считаные прилеты иноземцев) обслуживал длинный коровник Шереметьево‑1. И его хватало. Вправду хватало. Куда ж нам больше?!

Кто теперь перебирает через губу: как глядятся родные зоны вылета против шанхайского Пудонга? почему не все гейты снабжены рукавами, могут и на автобусе везти, позор?! достаточно ли красен и блестящ наш «Аэроэкспресс» на мировом уровне? — ​пусть вспомнит и сравнит нынешние будни с праздниками 1980-го.

Но вот рекламы сотовой связи на условной черте госграницы РФ в тех аэропортах не было. И вовсе не потому, что не было в природе самой сотовой связи.

Город вычистили, да. Небо плавилось от жары. Тверская под темно-красными раскаленными закатами была под вечер пуста. «Неблагонадежный элемент» выселили. Благонадежный съехал на дачи сам. В холодильных витринах гастрономов были пошире, веером раскинуты «нарезки» финского сервелата, ванночки «Виолы», маленькие корытца с брусничным джемом, бутылки «Фанты» 0,33. Новое, не виданное до лета 1980-го изобилие олимпийской столицы.

И никто это изобилие из четырех пунктов особо не расхватывал: «колбасные электрички» в столицу не пускали.

Человек‑1980 понимал неизбежность этих мер. В начале лета‑1980 ездила я в командировку от «Комсомольской правды» в Иваново. Студентку 2-го курса водил по городу белобрысый и славный инструктор горкома ВЛКСМ. Не раз подчеркивал:

— У нас хорошее снабжение! За утиным суповым набором из Костромы ездят!

А кто ответит: да-с? а знаете, как жило Иваново в 1990-х, на свободе, когда все производство встало?! — тоже прав. Каждое время у нас ухмылялось по-своему.

Прикрывшись финской нарезкой, столица великой державы ждала гостей. Первый раз на моей памяти в город перекинули школы милиции со всей Руси: все в парадной форме и с аксельбантами. В Лужники, на церемонию открытия, шли медленно: по сплошному — ​от ворот стадиона — ​коридору солдат. Они стояли плечом к плечу. В сапогах, несмотря на зной. И глядя под ноги, я поняла на открытии Олимпиады‑80 точность строки Бродского про «колоннаду жандармской кирзы». Именно: черная колоннада. Высотой до колена.

Было запрещено купаться в фонтанах и прудах. На моих глазах очкарик в плавках сиганул из кустов в Останкинский пруд возле Телецентра. А по гранитному бортику мчались навстречу друг другу, заливисто свистя, два мента. Кажется, даже с рупором. Но в пруд в парадной форме не лезли. Очкарик фыркал, нырял и хохотал.

Да. Но настоящей беды, взрывов в толпе Москва не ждала. На ум не приходило. И милицию снабдили белыми рубашками. А шлемами-дубинками — ​нет.

Через 23 года, осенью 1993-го, у того же пруда будут стоять БТРы. И при них спецназ.

А работала я на Олимпиаде‑80 (половина студентов Москвы на ней работала) переводчицей в Телецентре. При съемочной группе ARD, второй по значению телекомпании ФРГ. Нас готовили: год добротно, дополнительно учили языку. Нас готовили: проводили инструктажи. Помню, что нельзя было позволять своим подопечным снимать пьяных и мосты. Следовало сразу отвлечь их внимание чем-то положительным!

И еще: мы писали отчеты. Каждый вечер. С фигой в кармане: с 10.29 до 11.35 обсуждали организацию съемок. С 11.35 до 12.18 говорили о живописи Пауля Клее.

И отчеты принимались. Словно все доигрывали игру, в которую уже никто не верил.

Они были славные люди, мои немцы. Они крестились в Троице-Сергиевой лавре — ​и ахали в кукольном музее театра Образцова. Они без звука отпустили меня на похороны Высоцкого.

Они, мои немцы из ARD, взяли в Москве интервью у Елены Боннэр (без студентов-переводчиков). И сняли докфильм «Московский пляж».

Он был страшен — ​этот пляж в Парке Горького. Замызганный песок с сухими листьями, нездоровые лица и тела. Растянутые купальники. Крутые яйца на одеялках. Ржавые буксиры на реке. И народное счастье: тарзанка над прудом.

Я смотрела их фильм в аппаратной «Останкино» с крайне странным чувством. Сама видела то же и так же. Могла б добавить. С ежедневными отчетами это сочеталось легко.

Но возможно, именно на этом про­смотре я поняла: эти, на одеялках, — ​мое племя.

Загорающие ныне в Парке на тиковых плотах — ​внуки тех, кто был в кадре.

3 августа, в день закрытия Олимпиады, была дикая жара. Все окна распахнуты. Хор телевизоров над Москвой. Над отлетом Миши из Лужников вздохнул каждый.

Вот такой был праздник. В суровой стране, еще запаянной, как банка. (С ячневой, скажем, кашей. Из стратегического запаса.) На банку уже наклеили яркий лейбл. Праздник мира-и-спорта в стране, привыкшей к своему худу. И не ждавшей другого лиха.

А каким будет праздник мира-и-спорта в отмытой Москве‑2018 — ​мы еще увидим.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow