До последнего времени патриотическая риторика использовалась в России в основном для повышения уровня лояльности населения к верховной власти. Такой подход, при всех рисках активной пропагандистской работы в целом, все же позволял ограничить ее влияние на выработку экономических и бизнес-решений. Такие кейсы, как Олимпиада в Сочи или чемпионат мира по футболу, непоказательны, так как возникли еще в «докрымский» период. Однако многие последние события свидетельствуют о том, что хрупкая преграда, оберегавшая российскую экономику от напора пропаганды, трещит и рушится.
«Патриотизм» все чаще становится основной и даже единственной причиной для принятия решений в сфере экономического развития. Крымский мост, перспективы окупаемости которого крайне туманны, был первой ласточкой. Теперь обсуждается Сахалинский мост с бюджетом вдвое выше и с еще меньшей перспективой экономической выгоды. Ремонт давно устаревшего «Адмирала Кузнецова» с бюджетом в 60 миллиардов рублей или строительство космодрома «Восточный», с которого нет запусков — из той же серии. Периодически оживают проекты строительства высокоскоростных магистралей чуть ли не за триллионы при полном отсутствии представления о том, кто ими вообще будет пользоваться.
Главная причина этого прозаична: те, кто реально руководит сейчас российской экономикой и крупным бизнесом, в массе своей, к сожалению, не умеют деньги создавать. Они умеют деньги только тратить.
За примерами далеко ходить не надо: в том, что «Роснефть» сейчас стоит меньше ее же трат на покупку активов в последние годы, виноваты главным образом вовсе не санкции и не упавшие цены на нефть.
Лет 10 назад это не было большой проблемой, поскольку экономика страны росла, да и контролировалась государством в гораздо меньшей степени, чем сейчас. Одновременно продолжается монополизация, сосредоточение бизнеса в руках как раз той, не способной к бизнесу группы. Так что вовсе не экономическая выгода станет основным козырем проектов, претендующих на получение финансирования фактически из последнего оставшегося источника, то есть от государства.
Весьма вероятно, что таким козырем теперь будет именно патриотизм, то есть возможность использовать результат проекта для демонстрации того, что Россия продолжает уверенно вставать с колен. Показать мост или ракету, или трубопровод, а попутно занять на их создании людей, загрузить мощности заводов и так далее. Роль вспомогательного аргумента выполнит способность проекта улучшить бумажную отчетность о состоянии дел в российской экономике, что, в конечном счете, тоже послужит целям патриотической пропаганды.
Пока такие истории были единичными, российская экономика в целом сохраняла безопасную дистанцию от набирающей обороты новой российской идеологии. Вообще, подчеркнутая деидеологизированность государства во время первых сроков Владимира Путина — это один из главных факторов, позволявших экономике сначала активно развиваться, а потом хотя бы выживать: в мировой финансовый кризис 2008–2009 годов, а затем — после падения цен на нефть и старта санкционного противостояния. Экономическая система, при всей ее неэффективности, действовала в принципе рационально и не была подвержена прямому воздействию таких чуждых ей явлений, как идеология.
Теперь экономику может ждать возвращение к временам СССР. Производство танков в безумных, не нужных даже армии количествах, просто потому, что людей в моногородах вокруг танковых заводов нужно было чем-то занять; строительство БАМа; мифические миллионы тонн хлопка каждый год; колоссальные вливания в страны, «ставшие на путь построения социализма». Все это может повториться и даже уже повторяется.
Помимо физически осязаемых вещей, таких, как мосты, это относится, например, к реализации «пакета Яровой», требующего многомиллиардных вложений (только вложения каждого из ведущих операторов мобильной связи оцениваются суммами в 40–60 млрд рублей) в крайне сомнительную в смысле реалистичности идею тотальной прослушки.
Превращение экономики и бизнеса в придаток к идеологии (независимо от того, в чем эта идеология состоит) неизбежно нанесет им урон гораздо более масштабный, чем санкции, падение цен на нефть или даже структурная отсталость и неэффективность самой экономики. Прежде всего, будет утрачена способность к самовосстановлению, к адаптации после кризисов. Да, у государства все еще есть денежная подушка в виде резервов, однако практика лобового заливания любой проблемы деньгами уже много раз доказала свою неэффективность. Здоровая экономика сама избавляется от бесперспективных проектов, и сама же показывает инвесторам наиболее привлекательные проекты. В условиях, когда экономическая эффективность проекта не играет главной роли при принятии решения о его осуществлении, экономика как среда бессильна что-то сделать сама. Первую скрипку играет тот, кто этой средой управляет, в нашем случае это государство.
Сползание в спираль экономической деградации, подобную той, что имела место в Советском Союзе в 80-е годы, может стать вероятным сценарием уже в относительно близком будущем.
