«Инопланетяне»
13 июня 2017 года после массовых задержаний, случившихся накануне на Марсовом поле в Санкт-Петербурге, священник Григорий Михнов-Войтенко поехал к Дзержинскому суду, куда, по сообщению «группы помощи задержанным», подъехало несколько автозаков. У входа бурлила толпа: молодежь, избежавшая задержания на митинге, рвалась на заседания, но внутрь не пускали даже журналистов — вход охраняли приставы и ОМОН. Отец Григорий оказался у дверей между безмолвными «космонавтами» в шлемах и что-то им кричавшей толпой. «Они были словно два разных народа, — говорит он. — У них не было даже никаких общих слов». Но кто-то сзади передал бутылку с водой, священник переправил ее дальше «космонавтам», и вода уплыла в дверь. Потом с той стороны кто-то тоже передал список задержанных. Кто-то что-то сказал, кто-то что-то понял, услышал, случился контакт — ну лиха беда начало…
После того как в 2014 году отец Григорий у себя в приходе выступил против тех, кто взял в руки оружие в российско-украинском конфликте, он был вынужден выйти за штат РПЦ, вернулся в Санкт-Петербург и перешел под омофор альтернативной Апостольской православной церкви (зарегистрирована Минюстом РФ в 2004 году, когда такое еще было возможно). Но «космонавты» не обязаны были разбираться в таких тонкостях: поп как поп — в подряснике. А мы тем более не будем — ведь из РПЦ никто не пришел объяснить своим чадам (а по возрасту и демонстранты, и «космонавты» — это все молодые люди) что-то о добре и зле, о свободе и насилии.
До 2017 года питерские суды отличались сравнительной мягкостью в плане наказаний за нарушения при участии в мирных митингах и шествиях. Все изменилось после 12 июня 2017 года, когда митинг на Марсовом не был согласован. 13 и 14 июня суды города рассмотрели 1097 дел об административных нарушениях в отношении 617 задержанных — всем без разбора давали «сутки». Чтобы сделать это строгое наказание возможным, всем вменили по две статьи КоАП: об участии в несогласованном митинге и о неповиновении полиции. Спустя год пленум Верховного суда РФ признал такую практику незаконной, но вопрос о реабилитации «суточников» даже не был поднят, хотя тогда нарушены были еще и правила подсудности, и принципы открытости и гласности судебного разбирательства.
9 сентября 2018 года на митинге против пенсионной реформы массовые задержания в Санкт-Петербурге повторились (более 600 человек), и судебный конвейер заработал в том же режиме «полундры», хотя теперь — с оглядкой на разъяснения пленума ВС РФ — вместо «неповиновения» всем задержанным вменялась статья 12.29 КоАП «Нарушение правил дорожного движения пешеходом…». Тот факт, что «протестанты» шли по тротуарам, судей не смутил (есть известная присказка юристов: «Был бы человек, а статья найдется»).
По наиболее распространенной среди самих «протестантов» версии, резкое изменение режима задержаний в Санкт-Петербурге в 2017 году объяснялось упреками в «мягкости», якобы сделанными прежнему губернатору Георгию Полтавченко в условном «Кремле». В таком случае чего ждать от нового врио Александра Беглова? Вопрос о законности и целесообразности массовых задержаний в ходе выездного заседания в СПб Совета по правам человека обсуждался в том числе с его участием. К сожалению, Беглов тоже не нашел никаких аргументов в пользу этой практики, кроме стандартных «закон есть закон» и «суд разберется» (уже разобрался). Но это снова «разговор инопланетян», у которых нет общих слов, чтобы понять друг друга.
До 2017 года по закону СПб участок на Марсовом поле считался «гайд-парком», то есть организация митинга здесь вроде бы и не требовала согласования. Но после задержаний в июне Заксобрание в ответ на протесты «активистов» изменило закон, упразднив «гайд-парк» на Марсовом, и с тех пор такие зоны остались только на окраинах. Но в городе уже сложилась определенная (и законная) традиция, и новый «закон», запретивший выходить на Марсово поле, обернулся просто провокацией. Не оказывается ли дежурное «закон есть закон» только способом уклонения от диалога? Кто обсуждал новый «закон» с теми, кто привык выходить на Марсово поле? Не противоречит ли он их естественному праву?
На круглый стол, посвященный массовым задержаниям, СПЧ звал и судей, которые вроде бы даже обещали прийти послушать, но так и не пришли. Наверное, им неловко встретиться с этими мальчишками и девчонками глаза в глаза. Ведь судебный «конвейер» при массовых задержаниях настроен так, чтобы никто ни с кем не разговаривал: судьям некогда и выяснять обстоятельства, и вникать в доводы защиты, да и решения их, одно от другого неотличимые, заранее предопределены.
«Государство» (кавычки означают, что мы не понимаем, кто это) словно бы и не знает другого языка для «диалога» с гражданским обществом, кроме насилия. Это возвращает нас к случайной, в общем, фигуре священника, вставшего между рядами «инопланетян». Ему сейчас поверили обе стороны. Кто еще так смог бы? Иногда, например, Федотов — но как личность, а не как институт «СПЧ». Нет в стране такого института, легитимного и для государства, и для общества, который был бы настроен регулировать такие политические конфликты, предотвращая насилие. Заксобрание, принимающее такие законы, не годится на эту роль. Суд, настроенный не разбираться, а карать, не годится на эту роль.
Представители «народов»
В № 119 от 26 октября «Новая» опубликовала обзор доклада о пытках в УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, который был представлен членами Общественной наблюдательной комиссии Санкт-Петербурга Екатериной Косаревской и Яной Теплицкой на одном из круглых столов. 12 собранных ими свидетельств и фотографий пострадавших от пыток (официально потерпевшим признан один) обретают вес именно в связке: теперь от них не так легко отмахнуться, как делалось до сих пор по каждому отдельному случаю.
Чтобы собрать такой материал, Косаревской и Теплицкой пришлось провести в СИЗО, ИВС и колониях десятки, если не сотни, часов, что и само по себе мало кому доставило бы удовольствие. Критиковать ФСБ тоже рискованно: как видно из того же доклада, судьи, да и врачи больниц, куда доставляют избитых, боятся замечать очевидные следы пыток.
Катя и Яна пришли в ОНК через «группу помощи задержанным», которая сама собой возникла по ходу митингов лет 7 назад, но стать членами наблюдательной комиссии с правом проходить в учреждения ФСИН они смогли только в 2016-м, когда им исполнилось по 25 лет (таково требование закона). Обе выглядят моложе своих лет, особенно если встретишь их, как мы, вечером в старых «Крестах», где и днем мрачно и темновато. Яна в круглых очках похожа на Гарри Поттера. Это создает обманчивое ощущение игры, но это совсем не игра, а они — далеко не дети. Обе успели окончить матмех СПбГУ, знают несколько языков. Вряд ли теперь они и сами признаются, но участие в комиссии отнимает больше времени и сил, чем казалось на берегу. Но и задний ход включать уже поздно: в ОНК СПб не все так же активны и — «если не мы, то кто?».
Катя и Яна осознанно борются с «государством», которое наделило их полномочиями проходить в учреждения ФСИН, встречаться с арестантами и фиксировать то, что они там увидят и услышат. Иных полномочий у них нет, и по телевизору это все равно не покажут. А на следующий срок, учитывая их не всем нравящуюся активность, Общественная палата, которой государство же доверило право назначать всех членов региональных ОНК, может их, пожалуй, и не утвердить.
Но кто же это все-таки: «государство»? Вот Владимир Иванович Ивлев, он начальник «малолетки» — воспитательной колонии в Колпине. До него все начальники тут спивались или сбегали, потому что «контингент», что называется, оторви и брось, за мелочи в 14–15 лет не сажают. А Владимир Иванович сразу им сказал, когда только появился в колонии 6 лет тому назад: «У нас все равны: все плохие!» У него тут с тех пор не дерутся, потому что общественное мнение сидельцев считает, что это западло.
Лестница в общежитии упирается в бетонный потолок, но новый начальник счел это неподходящим символом. «Глядите, — хвастается он нам, — жулики небо разрисовали!» По потолку у них летят звезды и ракеты, а театр колпинских «жуликов» под конвоем ездит на гастроли. Они сочинили, записали и выложили на YouTube «Колпинский рэп», от которого наворачиваются слезы. Не думаю, что Владимир Иванович согласился бы с Катей и Яной в вопросе о Крыме, но и «жулики» его вряд ли послушали, если бы он был не такой.
А вот начальник УФСИН по СПб и ЛО генерал-майор Игорь Потапенко — он и привез нас в «малолетку», а до этого показывал в Колпине новый изолятор «Кресты-2». Там тоже есть чем гордиться: такого человеческого СИЗО в России до сих пор не было. Однако в ведении того же УФСИН есть и СИЗО «Горелово», где особенно часто бывают Катя и Яна: там в камерах на 110 шконок содержится и по 150 человек, а группы «воров» избивают заключенных, требуя признаний — в частности, от юных обвиняемых по «делу «Сети».
Знает ли угощавший нас чаем генерал Потапенко про пытки во ФСИН? Конечно, знает. Проведя с ним день, я даже думаю, что он искренне хотел бы с ними покончить. Но он не может этого сделать с той стороны, сам будучи частью «системы». Той самой, которая по определению ненавидит Катю и Яну и сделает все, чтобы на следующий срок в ОНК они не попали. Но только такие, как Катя с Яной, — представители гражданского общества — и способны когда-нибудь исправить «систему».
А ведь полно «нормальных», не тупых и не злых людей — по обе стороны от вставшего меж «двумя народами» отца Григория. Только один он не справится с этой задачей: как-то их научить разговаривать и объяснить им пользу друг от друга.
«Старшая сестра»
Взгляд на так называемую протестную молодежь как на каких-то неразумных детей с отклоняющимся поведением (что вытекает из парадигмы патернализма, но в обратной ее перспективе) смешивает понятия наказания и ответственности. Что касается наказаний, то Владимир Иванович в Колпине уже несколько лет в карцер никого не сажает: у него и так получается поговорить. А те ровесники его «контингента», что ходят на митинги, именно и берут на себя ответственность — за свое будущее, так как на подачки от государства они не рассчитывают. Это осмысленный, чаще всего хорошо образованный, сознательный народ, и порка («наказание») — не лучший способ строить отношения с ним.
Гражданское общество отнюдь не бесформенно (как представляется тем, кто не дает себе труда выучить его язык), обладает собственной историей и структурами, традициями и лидерами. Один из таких — Александра Крыленкова, как бы старшая сестра в подвижной гражданской «семье». Мы разговариваем с ней в «Открытом пространстве»:
— Саша, что это за место, где мы пьем кофе, и как оно образовалось?
— Это просто полуподвал, который я сняла только как наниматель, а деньги за аренду мы собираем «в шапку». Вообще до 2011 года, лет до 35, я была предпринимателем. У меня был «образовательный туризм»: по договорам с турфирмами приезжавшие в Питер кроме любования красотами могли узнать, где и на кого тут можно учиться. Это кормило меня и двоих моих детей, я занималась ими и ни о каких протестах не думала.
А в 2011 году поднялась волна наблюдателей на выборах. Не знаю, в чем их магия, ведь все прекрасно знают, что там происходит. Наверное, цифры: о них всегда можно поговорить. Я съездила в Москву, послушала лекцию для наблюдателей и стала ее пересказывать всем желающим. Сначала приходило человек по 10, а мы прикинули, что на 1800 избирательных участков надо 3,5 тысячи человек. Цифра выглядела нереальной, но подключились СМИ. Накануне мы сняли зал в «Прибалтийской», и я боялась, что зал будет полупустым. Он был полон! Все до сих пор вспоминают «первую Прибалтийскую». А потом, после выборов, была еще и «вторая», тогда все уже были озлоблены, и никто не понимал, что делать дальше.
Ну а дальше всех стали мести от выхода из метро «Гостиный двор» — туда шли разные люди, даже не знакомые друг с другом, правда, винтили тогда еще мягко. И вот оказалась я в автозаке возле суда, мы сидели и ждали штрафов. И тут кто-то сказал в темноте: «Надо найти свое место в этой движухе»… Я бы этого человека сейчас в лицо и не узнала, но это был какой-то категорический императив, как будто глас с небес.
Я вышла из бизнеса и стала заниматься вот этим. Мы сняли на Литейном сауну, где не было воды, поэтому хозяева уступили аренду дешево. Сидели в подвале и думали, чем бы теперь заняться. Но тут случилось наводнение в Крымске. А была пятница, и ничего не работало, кроме соцсетей. Потащили к нам: кто сапоги, кто консервы, кто-то привез 12 генераторов и бросил во дворе. Кто-то объявления повесил: баранки сюда, а лопаты туда. Забили бассейн, потом двор — стало понятно, что придется самим и везти. В конце концов мы все туда поехали: я несколько раз летала взад-вперед, а ребята сидели до осени — у студентов были каникулы, — разгребали завалы, вытаскивали дохлых коров, но не в самом Крымске, а рядом — в Нижней Баканке…
— Саша, «мы» — это кто?
— Теперь даже трудно сказать. Там же все такие ребята, которые слушают только того, кого сами захотят, а если начать их строить, просто разбегутся.
— А где же было государство?
— Так в Крымске — там хорошо работало МЧС, а добровольцы им иногда даже мешали. Это разные схемы, они почему-то плохо совместимы. Нас потом много раз звали, но чаще всего там оказывается какой-нибудь в галстуке с рыбьими глазами, и оказывается, что это диалог между личностью и функцией, — а когда за функцией попадаются добрые люди, то они все равно не могут не думать, как бы не потерять место. И еще государство почему-то никогда не верит, что какие-то вещи лучше получаются сами собой…
— А если представить, что наводнение случилось на два года позже?
— Не знаю… Возможно, в 14-м году никто бы и не поехал.
— Вы не пытались зарегистрироваться?
— Хотели, но тут как раз подоспел закон об «иностранных агентах». Их тоже к нам приходили ловить, но не нашли признаков юридического лица и отвалили. Я тут только наниматель, и в случае чего все претензии — только ко мне.
— Вы не спрашивали себя, почему вас до сих пор не разогнали? Может быть, «по ту сторону фронта» кому-то просто так удобней собирать информацию?
— Слава богу, если есть такой умный человек. Конечно, с одной стороны, есть масса способов все это прикрыть, хотя мы ничего незаконного не делаем, а с другой — все время взрывается где-то рядом. Например, «дело «Сети» — эти мальчишки сами к нам никогда не ходили, но чуть ли не каждый здесь был с ними знаком.
— Грань между тем, чем вы занимаетесь в «Открытом пространстве», и тем, во что играли участники «Сети», довольно тонкая.
— Во-первых, нам пока так и не объяснили, в чем их обвиняют, и я думаю, что в любом случае они заслужили меньше, чем уже отсидели в чудовищном «Горелово». Во-вторых, я думаю, если бы они ходили к нам, было бы меньше шансов, что они эту грань переступят. А мучая этих пацанов, чтобы припугнуть остальных, они нас скорее только провоцируют…
Дом субкультур
Крыленкова, как это называется на политизированном новоязе, «вменяема»: сама она никогда не переступит грань, отделяющую мирный протест от насилия, и удержит от этого других — если, конечно, еще успеет. Но «государству» она не верит точно так же, как и это «государство» не верит ей и ее «младшим».
А «Открытое пространство» — это четыре комнаты в полуподвале, чайник, чашки, чай-сахар и пианино. Много ничейных книг, картинок и каких-то шмоток — все вместе похоже на реквизит самодеятельного театра. В каком-то смысле это «игра», но и все гражданское общество — про то, что «не служба». Как и в семье, тут каждый участвует в общей жизни: отпирает, запирает, моет чашки, а дальше делает то, что хочет, если другие против этого не возражают. Пожалуй, это клуб, где сами собой устраиваются кружки: лекции, языковые курсы, какие-то выставки, кино — такой вот «Дом субкультуры». Сюда заходит о. Григорий Михнов-Войтенко — он никого здесь не вербует в свою веру, но отвечает, если его спрашивают, на вопросы о добре и зле, о протесте и ненасилии. Я предложил поговорить о журналистике, и по приглашению в соцсетях пришло человек 8 — только двое были до этого знакомы, да и знакомиться не стали: поговорили и разошлись.
Отцу Григорию я задавал этот туповатый вопрос: зачем его тогда понесло к суду? Что их всех тащит на эти митинги? Тут он дает давно обдуманный ответ: «Место христианина в сердце бури». Это парафраз одной из проповедей митрополита Антония (Сурожского), в которой тот использует этот образ: в центре циклона есть так называемое «сердце», или «глаз бури», где тихо и спокойно, надо только умудриться туда попасть. Они, во всяком случае в большинстве, не мятежники — они мятущиеся, ищущие себя и друг друга — ведь и нонконформистам тоже хочется какого-то «мы».
Правильнее сказать во множественном числе: «Дом субкультур». Все разные, но здесь они могут себе это позволить. Что вообще может объединить нонконформистов? Даже не борьба, потому что каждый ищет своего, а только совместная оборона. Общее закипает, когда их не пускают туда, куда пройти они считают своим правом, — тогда этот полуподвал сразу превращается в штаб по сбору информации о задержанных, снаряжению посылок с водой и бутербродами. Но ведь это не штаб «нападения на полицейских», да и не они же инициируют разборки. Тогда зачем «государство»-то «просит бури»? Неужели ему просто лень учиться разговаривать?
Нонконформистов всегда меньшинство: ровно столько, сколько нужно для развития человеческого вида, а не только для его выживания. Конформисты создали государство и поддерживают его консенсусом по главным вопросам выживания. Но все остальное-то придумали нонконформисты. Только они образуют и структуры гражданского общества, оказываясь гражданами, а не подданными. А другого, конформистского, гражданского общества просто и не бывает в природе — вопреки всем усилиям «государства» создать какой-то его симулякр.
