За все те месяцы, которые мы провели в стенах Шалинского городского суда на слушаниях по делу главы чеченского «Мемориала» Оюба Титиева (правозащитнику вменяется вменяется ч. 2 ст. 228 УК — «Хранение наркотических веществ в особо крупном размере без цели сбыта»), мы в этом суде, можно сказать, обжились.
Приставы, прежде непримиримо запрещавшие ровно все, теперь, переписывая на входе наши паспорта, светски интересуются: «Как добрались?» Умывальник, который стоит в самом углу единственного зала Шалинского суда, никому уже не кажется неуместным и никого не удивляет. Между рядами слушателей гуляет уютный пятнистый котик, который разрешает себя потискать в ходе процесса и заходит даже в клетку к Оюбу.
Кроме котика в зал прямо во время заседания постоянно заходят и выходят работники суда — помещение проходное, а им надо в смежный кабинет. Но что делать, собственного здания у Шалинского городского суда нет, он квартирует в скромном бизнес-центре. Но зато в пятидесятитысячном Шали есть внушительный гостиничный комплекс «Шали-Сити», по мраморным коридорам которого гуляет эхо, а также строится огромная, воздушная, словно срисованная из сказки мечеть.
И вот в Шали приехал Григорий Явлинский: поручительствовать за Оюба Титиева в рассмотрении ходатайства об изменении тому меры пресечения.
Появление Явлинского произвело фурор среди судейских: с разных сторон ему протягивали руки, обнимались по-кавказски, привставая с места, широко улыбались: «Здравствуйте! Можно с вами сфотографироваться?»
(К слову, накануне вечером ровно такой же ажиотаж фигура Явлинского спровоцировала в ресторане парадной республиканской гостиницы «Грозный-Сити», где в тот вечер было многолюдно по случаю какого-то официального мероприятия. В «Грозном-Сити» люди тоже протягивали Явлинскому руки и хотели сфотографироваться. Хотя всем и в суде, и в гостинице было, думаю, понятно, какую риторику Григорий Алексеевич привез в Чечню.)
Когда Явлинский выступал со своей речью, послушать его собрались, должно быть, все приставы Шалинского суда, конвойные, а кроме них в проходном коридорчике были и штатские: секретари и помощники судей. Никто не зависал в телефоне, никто не ковырял ногтем в затворе автомата. Все слушали.
«Я знаю, что Оюб Салманович Титиев восстанавливал после войны разрушенные школы в Чечне, — говорил Явлинский. — Я подробно знаю, как он вывозил на лечение раненых и больных. Более того, я знаю, что, когда всех чеченцев и всех кавказцев считали террористами, именно Оюб Титиев помогал спасать людей от пыток и избиений на зонах и в тюрьмах. Он спас от смерти очень многих. Я знаю Оюба Титиева как настоящего, гордого, честного чеченца. Я знаю еще и то, что Оюб Салманович Титиев человек правильный, застенчивый, хороший человек. Уважаемый суд, это ошибка, большая ошибка. Титиев никогда не работал на чужих, он всегда работал только во имя своего народа. Чеченский народ долгие годы будет гордиться Оюбом Салмановичем Титиевым».
Потом последовали реплики адвокатов, прокуроров — и судья Мадина Зайнетдинова, «руководствуясь внутренним убеждением, законом и совестью», вынесла решение: в ходатайстве о поручительстве отказать, поскольку инкриминируемое преступление относится к разряду тяжких, Оюбу грозит до десяти лет колонии, и потом, нет никаких оснований надеяться на то, что Явлинский сможет обеспечить «надлежащее поведение» подсудимого.
Кстати, за пару часов до того, как отказать Явлинскому, судья вынесла аналогичный отказ по другому ходатайству о поручительстве — его еще на прошлой неделе заявила председатель благотворительного фонда «Гражданское содействие», кавалер ордена Почетного легиона Светлана Алексеевна Ганнушкина. Прокуратура не смогла собраться с мыслями сразу после ее выступления и попросила перенести заседание, чтобы подготовить обстоятельное возражение. И вот спустя неделю, выслушав возражения прокуратуры на ходатайство Ганнушкиной, суд согласился с аргументами обвинителя Миланы Байтаевой о том, что та хоть и «заслуживает доверия и искренна в своем намерении быть поручителем», однако же может руководствоваться «субъективными дружескими чувствами» по отношению к Оюбу. Вот и Явлинскому отказали в том числе и на этом основании.
Выходит, если человек испытывает чувство уважения и симпатии к Оюбу, он уже по одной этой причине не может выступать поручителем, будь он хоть десять раз «глубокоуважаемый Григорий Алексеевич».
Да. Вообще у нас тут все довольно обходительно и чинно, на «вы» и по имени-отчеству.
Не то чтобы на твоих глазах заживо жрут человека — а так, будто кино снимается: щелкнет хлопушка, и мы разойдемся по домам.
Григорий Алексеевич вскоре уезжает, а мы продолжаем наш учтивый междусобойчик. Сегодня очередь прокуратуры допрашивать Оюба. Вновь и вновь прокуроры задают вопросы, касающиеся обстоятельств задержания, и вновь и вновь Оюб отвечает на них то же, что говорил всегда: 9 января в районе 9 утра его задержали двое сотрудников полиции в форме с опознавательными знаками «ГБР», группы быстрого реагирования. В ходе досмотра машины один из них — высокий — подложил под переднее пассажирское сиденье Оюбовой «Лады Калины» пакет с марихуаной.
«Вы сможете их узнать?» — «Я их узнаю, хоть через несколько лет узнаю. Я их найду. Всему свое время».
Ну и дальше — доставление в РОВД, фактическое ограбление (вещи, изъятые у Оюба при задержании, в том числе пистолет и деньги, до сих пор не найдены, а проверка Следственного комитета по данному поводу не мычит и не телится); требования написать признательное, а после отказа — повторное показательное «задержание», с участием понятых и криминалиста.
Когда у обвинения кончаются уточнения по поводу обстоятельств задержания, прокурор Мадина Байтаева неожиданно обращается к главному вопросу нашего процесса, а именно: что явилось мотивом чеченских властей, инициировавших этот бессовестный суд.
— Вы сообщили суду, что за весь период вашей работы, 17 лет, неоднократно имели место быть угрозы. Хотя бы в одном случае куда-либо вами сообщалось? Хотя бы один из фактов проверялся? Есть какие-либо материалы, подтверждающие это?
— Вот смотрите, обращался я куда-либо или нет.
В 2009 году была убита моя коллега Наталья Эстемирова.
15 июля. Она шла на работу, ее похитили, ее провезли через всю республику, и сотни видеокамер снимали эту машину. Ее труп выкинули на территории Ингушетии. Уголовное дело до сих пор не расследовано.
Потом в 2014 году было нападение на офис сводной мобильной группы, в 2015 году было еще одно нападение. Двое сотрудников выпрыгнули в окно, подошли к полицейскому, попросили у него помощи. А сотрудник полиции развернулся и ушел.
Дальше было нападение на иностранных журналистов в Ингушетии. Сколько было обращений, сколько было информации об этом по всему миру…
Потом было нападение на наш гудермесский офис. Он находится в трехстах метрах от полиции Гудермеса. Я в тот момент находился в Грозном, за 40 километров. И я приехал раньше полиции, которая за 300 метров не смогла добраться. До сих пор дело не расследовано.
Дальше. Мне подбросили 9 января наркотики. 14 января я обратился к президенту страны, к директору ФСБ, к руководителю СК России. Только из ФСБ России я получил две бумажки по полторы строчки каждая, с одинаковым текстом: сообщение о том, что я лжец, и все, что я рассказал в своем письме, — это неправда. До сих пор нет реакции со стороны СК и администрации президента.
Далее. Я написал заявление на имя старшего следователя Следственного управления СК России по Чеченской Республике Хадукаева. Я назвал имена тех, кто меня ограбил, я представил список вещей, которые у меня были отобраны. Он прислал мне уведомление, что мое заявление он отдал моим грабителям для расследования. То есть в уголовный розыск курчалоевского РОВД. Вы видели, здесь стоял начальник уголовного розыска, который заявил о том, что никакого обращения, никакого заявления им не передавали.
Далее. Я написал заявление в СК, в нем я подробно описал, как мне подбросили наркотики сотрудники ГБР. И вы прекрасно знаете, что было отказано в возбуждении дела. Здесь, в суде, я заявлял, что меня ограбили. Результат вы знаете. Может быть, теперь вы мне скажете, куда обращаться смертному в этой стране, когда его убивают, пытают или сажают за решетку? Я вот не знаю, куда еще можно обратиться.
После этих слов Оюба в зале суда наступило долгое тяжелое молчание. Его прервала судья, предложившая объявить в деле перерыв.
