СюжетыОбщество

О мусоре, мусорщиках и мусорах

Эссе Сергея Юрского в «Новой газете» (2006 год)

О мусоре, мусорщиках и мусорах
Фото: Антон Новодережкин / ТАСС
Давно тянуло поговорить о мусоре. Откладывал, откладывал, но, видать, пришла пора. Мусор, прах, пыль, отходы жизнедеятельности…
«Смешно, — сказал мусорщик, — обнял малый бак и потащил его к большому, — крышку откинь, не побрезгуй. Петр поднял крышку. Из бака толпой выскочили голуби и кошки. Мусорщик поднатужился, поднял свой малый бак и вывернул его в просторы большого. Все люди в очереди стоят, проталкиваются, выясняют, кто за кем стоял. А я самый последний — всем в затылок, за мной никого… Там впереди кричат, чего-то получают. Еще какие-то подбегают, мы, говорят, стояли. Я пропускаю. Стойте дальше, раз стояли. Все равно, что там впереди наполучали, — все в мусор уйдет и мне достанется, а я вывезу и сожгу. Чтоб хоть позади нас чистая дорога осталась. Может, когда по чистому-то, совсем новые подойдут». «Петров день»

В лесу мусора нет. Даже если буря наломала — это не мусор, это бурелом. В лесу живут и умирают звери, растения, насекомые, сменяются времена года, идет борьба за существование, но мусора нет. Только там, где появляется человек, начинается сор. Там, где человек размножается, появляется большой мусор. Подмосковные леса — это свалка мусора, среди которой растут деревья. Обочины дорог с обеих сторон — многокилометровые пепельницы, сточные канавы — долгие мусорные ведра.

Иногда думаю, что только для того увеличил человек скорость поездов, чтобы намертво задраить окна, запереть наглухо двери тамбуров, и чтоб, черт подери, не летели из сотен дырок на полосу отчуждения пустые банки, бутылки, окурки, обертки, куриные кости, арбузные корки, обрывки газеты, дырявые носки, шелуха, гниль, «гиль» — дичь…

Человек борется с собой, сам начинает замечать, что мусору от него больше, чем пользы. Но не получается — плохо получается! Растет мусор, ширится! Сил уже не хватает его сдерживать. Да и неохота связываться. Слуги нужны — уборщики. А кому в радость в слуги-то идти? Лучше хоть изредка, но самому кожуру от банана в окошки метать или бросить на месте всю требуху от лесного дружеского шашлычка на полянке вместе с непотушенным огоньком и шагать налегке, напевая хором, красиво подсвеченным сзади начинающимся пожаром. Нет, слуги нужны. Да где их взять?

Выход есть — позовем соседей, ближних, а то и дальних, из тех, что победнее, или кому приткнуться негде. «Иммигранты» — так называются такие соседи. Ага, славненько… Но ведь они тоже люди. Вживаются, плодятся и тоже начинают за собой мусор оставлять. Вот и слугам уже требуются слуги… Начались соседские, то бишь национальные, то бишь этнические проблемы. А там и конфликты — кому мусорить, а кому мусор убирать. Да и мусор в цивилизованный наш век сильно разнообразный — бытовой, производственный, среднеотравленный, отравляющий навсегда, химический, атомный космический, проникающий, лежащий, текущий, летающий… Ой, вот куда нас занесло от простого окурочка!

Фото: Paul Zinken / DPA / TASS
Фото: Paul Zinken / DPA / TASS

Что делать-то? Начнем с того, что попробуем вспомнить — как оно было?

Два поколения назад здесь был социализм. Были некоторые достижения. Но были и проблемы. Одной из самых неразрешимых была проблема всеобщей неказистой упаковки товаров и постоянная нехватка бумаги. Тара! В чем нести купленное? Чемоданы, конечно, существовали, но, согласитесь, довольно глупо заявляться в гастроном с чемоданом. Универсальной тарой была сеточка, она же — авоська. Изобретение гениальное — без товара свободно помещается в кармане, в рабочем состоянии может выдержать килограмм семь. Спасительная вещь! Уровень эстетики, прямо скажем, нижайший.

Торчащие из «дырок» ощипанные куриные ноги, выставленные на всеобщее обозрение две бутылки пива, прижатые капустным кочаном и пачкой соли… — ужас!

Но ладно, эстетику оставим эстетам. А вот практически: купил человек полкило огурцов и восемь сосисок, рад безмерно, что ему досталось такое благо, и авоська есть… А бумаги, во что завернуть, — нету-с! Продавщица с каким-то мстительным сладострастием говорит: «У меня для вас пакетов не припасено! С собой надо приносить!» Так! Кладем в авоську, а они все проскакивают сквозь сетчатые дырки — и огурцы, и сосиски. Нет бумаги! Иногда для продуктов в особом, полужидком состоянии, вроде развесного сливочного масла или полусвежей рыбы, бумага, чтобы завернуть, полагалась, но такая страшная, особенная, ржаво-серая… Я уж не говорю, что, скажем, бумага для пишущей машинки (пара пачек!) была отличным подарком молодому писателю на Новый год, а туалетная бумага считалась чем-то несуществующим и даже неприличным.

Спасением была газета. Некоторые граждане только с этой целью газеты и выписывали. Удовольствие недорогое. Но опять беда — газеты были тоненькие, всего два листа. Да еще глядеть надо — кто на листах сфотографирован и какие лозунги написаны. А то и такие времена бывали, что за пару селедок, завернутых в соответствующее постановление, можно было схлопотать пару-тройку годов лагерной несвободы.

Сергей Юрский на сцене. Фото: РИА Новости
Сергей Юрский на сцене. Фото: РИА Новости

В те молодые наши навсегда ушедшие годы грязны были наши города. Особенно подворотни… особенно проходные дворы… особенно пустыри… Да что там говорить, везде было грязно, кроме… Ну, кроме специально охраняемых мест. В метро, например! Мы гордились нашим метро даже перед иностранцами. Но в остальном, если даже удавалось увидеть в кино, в заграничном фильме какой-нибудь их город, то просто не верилось, что такое бывает. Думалось, это они специально для съемок так особо все расчистили, думалось, такого просто не может быть. А вдруг может быть, а? Тогда почему же у нас-то…

И, главное, откуда? Бумаги, как уже было сказано, — дефицит. Бутылки люди не бросали, а несли сдавать в приемный пункт: 12 копеек — это были деньги. Пустые банки из-под бычков в томате, ну это да, это было! Но сколько их могло быть? Тоже ведь денег стоят, не напасешься их покупать-то каждый день. Стесненно люди жили.

И опять вы спросите — так ОТКУДА? Столько мусора ОТКУДА? Я вам отвечу определенно: а черт его знает!

Не поленюсь даже привести свидетельство более раннего жителя страны нашей. Антон Антонович Сквозник-Дмухановский в первом акте «Ревизора» вот такое наблюдение делает: «Ах, боже мой! Я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город! Только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор — черт их знает, откудова и нанесут всякой дряни!»

Ладно, все! Оставим прошлое там, где оно было. Перейдем к настоящему. Вот ответьте одним словом: теперь, при бурлящем капитализме чище стало? Отвечаю одним словом: ДА, ДА, ДА! Вы заглянули в какой-нибудь фирменный магазин. Засунули в специальный хранительный ящик свой портфель, освободили руки, легко вздохнули, уцепились этими свободными руками в металлическую тележку и потом купили какую-нибудь ерунду. И эта самая ерунда завернута в хорошую прозрачную бумагу, но вам ее еще сверх завернут при оплате и еще пакет можно взять, чтобы спрятать эту ерунду от посторонних глаз. Ну а если вы купили не одну ерунду, а тридцать три ерунды? Не сомневайтесь — каждую завернут и тарой обеспечат…

И вот добрались вы до дома, радостно развернули тридцать три ерунды и откинули на сторону целую гору оберток. Культурно? Очень! Осталось только гору оберток куда-то деть. Все накопившееся — немедленно в специальный мешок и на улицу — к бакам, где толкутся кошки, вороны, голуби, воробьи, сортируя принесенное. Туда счастливцы несут остатки от своего богатого стола, а обделенные счастьем вышвыривают обратно прямо на землю, выискивая среди рваных туфель остатки спиртного или съестного, а среди объедков — хоть сколько-нибудь годную обувь. Плохо, скверно становится вокруг этих баков.

Нужны спасители, нужны спасатели. Это — МУСОРЩИКИ.

Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
восторженное отступление
 
Не все же о неприятном, давайте немного о великолепном. Существует романтика грязных профессий. Мужественные лица вымазанных угольной пылью шахтеров, выходящих из клети подземного лифта, — ну, тут просто звучит торжественный марш, реальный или воображаемый. Загадочные, измалеванные копотью фигуры трубочистов в странных головных уборах — все здесь дышит сказками о домовых, теплой надеждой на силу родного очага. А мусорщики? Так вот, видел я и мусорщиков, которые вызывали чувство зависти. Было это в Барселоне (Испания). Надо сказать, что мусору там видимо-невидимо. Ощущение такое, что у людей все валится прямо на землю — из рук, изо ртов, из окон, отовсюду… (прошу испанцев не обижаться, я был в Каталонии давно, сейчас, может быть, иначе), Короче, грязь несусветная… — БЫЛА БЫ! Если бы не мусорщики. Мусороуборочные машины идут колоннами, как на параде. Красивые ребята в ярких комбинезонах гордо стоят на подножках, соскакивают на ходу, хватают баки, мешки, заметают, сгребают, при этом орут, гремят, улыбаются, ругаются — аттракцион! Чем объяснить такой подъем духа, какой я тогда наблюдал, не знаю. Но было здорово. Вы скажете: Э-э! Ясное дело — испанцы, каталонцы, фламенко, кастаньеты, пятое-десятое, национальный характер. А я вам отвечу: какая связь — кастаньеты и отбросы? Я вам больше скажу: я нечто подобное видел в серый, дождливый со снежком октябрьский вечер У НАС — В МОСКВЕ, в переулках Малом Власьевском, Гагаринском, Староконюшенном.Да, да, я шел за мусорной машиной и глаз не мог оторвать от работы этих ребят. Они как будто шли на рекорд, они, как циркачи, баловались с тяжеленными мусорными баками, они весело перекликались, они были быстры без малейшей спешки, они были точны и расчетливы, как воздушные гимнасты. Они были артистами, а я в наступивших мокрых сумерках был их единственным зрителем. Я видел это однажды. Но я это видел! Ну, и еще одно. Это уж как добавок. Сидел я в гостях у старинного моего друга, ныне американца, в небольшом городке в окрестностях Чикаго.Он представлял своих сотоварищей по новой жизни. Одного выделил особо — успешно укоренился человек, всегда был талантливым изобретателем, но в России не оценили. А тут предложил что-то такое особенное, но нужное, и пошло дело. Теперь собственный завод, процветающее производство. И сам человек — спокойный, веселый, уверенный в себе, разносторонний. «А знаешь, с чего он здесь начинал? — спросил меня мой друг. — Мусорщик! На мусоровозе ночами ездил! Спал мало, и все свободное время изобретал». Конец восторженного отступления.

Вернемся к мусору.

Однажды в Ногинском районе Московской области подвезли меня к одной из городских свалок. Подвезли специально, для просвещения. Я увидел ужасное пространство. Больные, мучительно зараженные холмы и даже горы. Самое страшное, что пространство не было мертвым. Оно смертельно болело. Оно дымилось и шевелилось. Оно было опасным. Оно было заразой.

Мне снилась эта свалка ночами. С тех пор и дома, и в гостях я всегда вызывался нести мусор. Дома я большой бездельник, но ВСЕГДА и ЕЖЕДНЕВНО я сам выношу мусор. Я болею этой проблемой, потому что мне кажется, что планета Земля с ее многомиллиардным населением больна мусором.

Чистоте я не верю.

Чистота меня пугает. Я спрашиваю — а куда вы девали мусор? Где свалили? Где растет новая больная язва Земли?

Но чистота потрясает. Пересекая на поезде границу Ленинградской области и Финляндии, ты бываешь ошеломлен стерильностью леса, дорог, станций, строений, строек… В городе Турку, глядя на стерильную воду в речке, я спросил местных: как это? Мне сказали: О! Раньше было плохо, но потом была большая РАБОТА! Чистили специальные механизмы, и биологические вмешательства, и водолазы… Это дорого, долго, но надо. А потом построили завод по переработке мусора, дорого, он стоил двести… — Тысяч? — Нет, миллионов. — Марок? — Нет, долларов. — Боже мой! — Да, дорого, но надо.

Памятник дворнику. Фото: РИА Новости
Памятник дворнику. Фото: РИА Новости

Мы поехали поглядеть на этот завод. Издали. Чудо-завод, изничтожающий то, чему не должно быть места на Земле, а из остального (его больше!) изготовляющий стройматериалы специального назначения. Но начинать надо С СОРТИРОВКИ. Иначе ничего не выйдет. Надо, чтобы отдельно были пищевые отходы, бумага, пластик стекло. Надо иметь раздельные приемники и надо приучить людей не путать, что куда нести. Большая ПРОГРАММА, большая РАБОТА. Теперь уже люди знают, понимают… Привыкли. Потом я как-то зимой был в Хельсинки. Климат-то вроде нашего — петербургского, да и московского. Снег, морозы, скользота. Мы чем-то поливаем. Мы боремся какой-то подозрительной химией. Обувь от нее жухнет, лапы животных гноятся, резина на колесах машин портится, и все это еще на подошвах несем мы в свои дома. Ну а финнам что делать? Они же «экологисты»! ВСЕ улицы посыпают мелкоизмельченным гранитом! Ну и ну! Действительно, не скользко. Молодцы.

Только, э-э, один момент! Наступит весна, снег сойдет, и весь город будет в этой каменной крошке. — О нет, ее всю собирают и увозят. Ага! Куда, на свалку? Нет, в специальные бассейны, МЫТЬ!

Особенности национальных отходов

Почему в Финляндии нет проблем со свалками?

Ни хрена себе! И что дальше? — В следующую зиму опять будут разбрасывать. — Господи, да это же хлопот… — Да-а, РАБОТА.

Такой же завод, как в Турку, видел я потом в Женеве.Но в Женеве жил я не в гостинице, а на квартире, и видел, как работают с мусором местные люди. Дом в центре города. Многоквартирный, пять этажей. Мусоропровода нет. Никаких баков поблизости не имеется. Мешки с рассортированным мусором ДОЛЖНО выставить на улицу возле дома в определенные два дня в неделю и к определенному часу. Раньше — нельзя! Позже — совсем нельзя! Оштрафуют, и очень крепко. Опоздали — живите с мусором до следующего дня приезда машины-сборщика. И вообще, старайтесь поменьше отходов создавать. СЛЕДИТЕ ЗА ЭТИМ — ВАМ ЖЕ ЛУЧШЕ БУДЕТ.

***

Сергей Юрский с котом Соусом, 1995 год. Фото: Александр Яковлев / ТАСС
Сергей Юрский с котом Соусом, 1995 год. Фото: Александр Яковлев / ТАСС

Я видел грязные города. Я жил в таких городах. Таким был Ленинград в конце пятидесятых.Таким был Свердловск в семидесятых. Таким был Париж в девяностых, когда из боязни взрывов запаяли все урны, да еще чистильщики объявили забастовку.

Я видел чистые города, почти ненатуральные, как нарисованные. Таким был Монтрё в Швейцарии, Хартфорд на востоке США, такой была Нида на литовском побережье Балтики.

Были города, где некоторая замусоренность, неубранность — обязательная часть пейзажа. Слишком много гостей, слишком много забот, и при этом полная беззаботность. Ну, ничего, рано или поздно (скорее, поздно!) приедет машина, водитель позвонит в ручной колокольчик, и тетки в шлепанцах с мусорными ведрами в руках, переговариваясь, поплетутся к открытому жерлу пахучей машины… Так виделось в Одессе, так виделось на итальянском острове Искья в Тирренском море.

Были города, где вместо неба и облаков всегда был дым, где заводских труб было больше, чем деревьев, но при этом в водопроводе текла изумительная прозрачная ключевая вода. Таким был Магнитогорск на границе шестидесятых.

И были города, притворяющиеся чистыми, но при этом отравленные, и отравлено в них было все — воздух, река, листья на деревьях. Это Кемерово восьмидесятых.

В принципе, чистота легче налаживается там, где меньшее количество людей живет на более обширном пространстве. Но реальность, бывает, опровергает принципы. Видели мы одноэтажные поселки, по самые окна утонувшие в уже окаменевшем мусорном слое. А виделось и другое: вот два чуда НЕОСТАВЛЕНИЯ СЛЕДОВ среди большого города и при гигантском многолюдстве.

Фото: Дмитрий Рогулин / ТАСС
Фото: Дмитрий Рогулин / ТАСС

Берген, Норвегия. В бухте международный парад старых кораблей. Тысячи гостей. Большие туристические лайнеры. Весь берег — от замка Розенкранца и до площади в крайней точке бухты — сплошная торговля. А сама площадь — на весь мир знаменитый рыбный рынок Бергена. Семга, лосось, сельдь, креветки… Тысячи гостей — и все покупают. Продавцы, говорящие на всех языках, демонстрируют товар, отрезают, взвешивают, заворачивают, пакуют, обкладывают льдом, режут бумагу, собирают пакеты. У каждого свой стол под тентом, ящики, бочки, ножи, крюки, стопы картона, вощеной бумаги…

Мы идем на прогулку по городу, что ж рыбу с собой таскать, купим на обратном пути. Но нас предупреждают — на обратном пути уже ничего не будет, сейчас около часа дня, а в три часа здесь танцы. ???

Быть того не может! Но ладно, купим на память о Бергене семги и еще что-то копченое, будем гулять с ледяными рыбными чемоданчиками. Возвращаемся в четвертом часу. На площади никаких следов базара. Исчезли столы, тенты, обрезки, обрывки. Небольшая машина-пылесос подчищает край площади и разбрызгивает какой-то дезодорант. Духовой оркестр наяривает вальс. Танцуют пары. В бухте исторические корабли, похожие на печки и самовары, выстраиваются в колонну, Гудят приветственно. Бородатые шкиперы на борту пьют из горла и машут руками. По всему берегу торгуют едой и сувенирами. Есть все. Нет МУСОРА! Как это? А я ж сказал, что мой рассказ о чуде.

Ватикан. Рим. 19 апреля 2005. В этот день вместо умершего две недели назад великого Иоанна Павла II выбирали нового папу. На площади Собора Святого Петра стояло не менее трехсот тысяч человек. Другие говорили — полмиллиона. Избрание состоялось, из трубы пошел белый дым. Новый папа Бенедикт ХV появился в окне и приветствовал толпу. Толпа многоязычно воскликнула и начала расходиться после долгого стояния. Было жарко. Люди, конечно, пили воду, наверное, среди полумиллиона были курильщики. Было много маленьких детей, и за эти часы их, естественно, кормили, давали какие-то сладости, мороженое. И вот на площади становится чуть свободнее, уже не стоят плечом к плечу, уже можно видеть камень мостовой. Ай, а где же бутылки из-под воды, пакеты из-под сока, окурки, обертки, объедки, палочки… Их нет! Ну как это «нет», это же невозможно, это же против правды! А вот нет! Начинает вечереть, и необозримая толпа редеет, медленно растекается по этому удивительному городу, который научил деликатно себя вести бесконечные, вечные толпы туристов и паломников.

А знаете, что больше всего поразило меня в Швейцарии? Ехали на машине лесной дорогой, у нас это называлось бы проселок, но здесь под колесами было нормальное двухполосное шоссе, только населенных пунктов давно не видно. Лес и лес, никакой цивилизации вокруг. Ну что ж, пора сделать остановку по надобности. Притормозили… — вот те раз, тут-то как раз какое-то малое… жилье, что ли? Нет, домик… Стойте, ребята, да это туалет. В лесу! Здорово? Думаете, это поразило? Не угадали. Представьте, что в туалете был стульчак и туалетная бумага. И полагаете, это мне запомнилось на всю жизнь? Да нет же! Не так я прост, что я, туалетов не видел?

Меня потрясло, что там лежал еще запасной рулон и его никто не украл. Это было в ту недальнюю эпоху, когда у нас от жуткого дефицита выворачивали лампочки в общественных местах…

***

Сергей Юрский. Фото: РИА Новости
Сергей Юрский. Фото: РИА Новости

Если рискнуть рассуждать философски и даже антропологически, то следует признаться, что человек НЕ ХОЧЕТ ЗА СОБОЙ УБИРАТЬ. Человек всегда стремился переложитьэту обязанность на кого-нибудь другого. Рабы убирали за рабовладельцами, крепостные — за своими барами, денщики — за своими офицерами, нанятые слуги — за теми, кто может платить. Можно предположить, что такое необходимое общественное явление, как РЕСТОРАН, появилось не столько потому, что люди не умели готовить, а прежде всего потому, что убирать за собою не хотели.

Именно этим определяется невероятный прогресс домашней техники. Люди готовы платить большие деньги, уступать место в своих домах машинам, лишь бы они выводили наружу, за пределы видимости, шлаки ежедневного быта.

Нельзя не вспомнить, что в НЕКОТОРЫХ аристократических семьях (в том числе в России), в НЕКОТОРЫХ элитарных учебных заведениях (в том числе в чопорной Англии) было принято прививать молодым людям умение убирать за собой. Не по необходимости, а по религиозному убеждению стояния каждого перед Богом во всех своих, даже простейших, проявлениях.

Есть, правда, еще один «способ» решения проблемы отходов. Он изложен Льюисом Кэрролом в его блистательной «Алисе в стране чудес». Глава «Чаепитие со сдвигом» показывает нам трех персонажей, которые бесконечное время сидят за длинным накрытым столом. Среди прочего они говорят о том, что им совершенно некогда мыть посуду. Поэтому, выпив чаю, они сдвигаются к следующей — чистой — чашке, на прежнюю — грязную — просто не обращая внимания. На вопрос Алисы, что будет, когда они дойдут до конца стола, они не отвечают. Их это не интересует.

«Я решил никогда не быть официантом»

Писатель Елена Скульская вспоминает Сергея Юрского

Что ж, такой экстенсивный способ жить в чистоте тоже возможен. У меня есть ужасное подозрение, что именно этот способ психологически очень близок нам, живущим на пространствах нашей безмерной страны. К сожалению, я и в себе нахожу подобные задатки (вот только что будет, когда мы дойдем «до конца стола»?).

Людей на планете все больше. Места, не тронутого цивилизацией, все меньше. Сегодняшние мускулы цивилизации с ее механизмами, ее химией, ее изобретениями, открытиями, с ее средствами, с ее чудовищным стремлением к комфорту и забавам, с ее эгоизмом превращаются во всесильного, беззаботного монстра.

Безмерный восторг перед новым начинает подавлять важную точку в мозгу, которая обеспечивает внимание и уважение к тому, что было мне ДАНО и существовало ДО МЕНЯ.

Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости

Ранней весной мы ехали в микроавтобусе от Иерусалима к озеру Кинерет. В тот год необычная зима была в Израиле — на возвышенностях несколько раз выпадал снег. И вот случилось редкое явление — Иудейская пустыня зацвела. Пейзаж был невероятен. Фантастическая интенсивность цвета на огромном пространстве, прозрачность воздуха, особенный свет, льющийся с облачного неба. Автобус остановился. Мы вышли и побрели в пустыню. Каждый отдельно — хотелось побыть наедине с этим впечатлением.

Я шел среди тысяч цветов и протянул руку, чтобы сорвать один и разглядеть поближе. Гортанный окрик. Я отдернул руку и поднял глаза. Незнакомый человек — не из наших — делал запрещающий жест пальцем. Я не понял, откуда он взялся здесь, в пустыне. Сзади подошел мой приятель, из местных. «У нас цветы нельзя рвать. То, что выращивают люди, это для подарков. А эти сами выросли, их нельзя рвать», — сказал он.

Такое объяснение я слышал в первый и последний раз.

***

Обычно кажется, что в гостях чище. Дома (в присутствии постороннего!) кажется, что грязнее, чем на самом деле. Аберрация зрения, искажение.

За границей — чисто! Это отмечают все русские путешественники: Карамзин — в конце ХVIII века, Салтыков-Щедрин — в конце ХХ. Да и любой турист, включая вас, уважаемый читатель, всегда скажет, что за границей, черт побери, чисто. И вопрос застревает в мозгу — а почему у них везде так чисто, а у нас нет? Они это от души или по приказу? Справедливости ради отметим, что русские эмигранты в 20–30-е годы, когда стали уже не гостями, а вынужденными жителями чужих стран, в воспоминаниях своих часто отмечают как раз грязь и мусорность среды обитания — и в Константинополе, и в Париже, и в Нью-Йорке. Но это уже взгляд изнутри, подробный взгляд резидента (да еще из чужеземцев!) И возникает другой вопрос — не сами ли новые резиденты намусорили?

Однако вернемся к серьезной проблеме: «у них, там» — чистота от души или по приказу? Потому что, если «по приказу», то, может быть, и у нас надо так приказать, чтобы все вокруг засверкало? Ведь сверкает же у нас все, что внутри и вокруг объектов высшей власти, сверкают некоторые места общественного пользования — метро, большие Дворцы культуры, главные театры… Сверкают разные офисы, страховые компании, магазины и прочее…

Это все сверкает у нас от души или по приказу?..

В Японии тесно. Каждая микроскопическая частица пространства должна быть использована максимально. Я работал в Японии и, глазам своим не веря, наблюдал, как в небольшой комнате умещается хранилище костюмов, костюмы текущего репертуара, гримерная и многолетний архив по спектаклям целого театра. Главный принцип японцев — четко сформулировать назначение данного места и тогда — исключить, убрать все лишнее. Ничего «не забыть» в глубине шкафа, на дне ящика, ничего не хранить «авось пригодится». И еще — ничего не заполнять под завязку — остающиеся пустоты самоценны. Ну и, конечно, — тщательная, кропотливая ежедневная уборка.

Вот вам картинка быта на окраине Токио. Там на очень малом пространстве помещалось наше репетиционное помещение. В апреле, в день, когда зацвела сакура, был устроен пикник. Расположились на траве в маленьком садике по соседству. Нас было человек тридцать. В садике поместились еще около десятка таких групп — цветение сакуры празднуют все. Подстилки, салфетки, переносные плитки, сковородки, пластиковая посуда, бутылки, очистки, объедки.. Все, как у нас! Но еще обязательные разноразмерные мешки для мусора — в большом количестве. Мы произносили тосты и говорили о высоких материях. Но утром следующего дня, когда я шел на репетицию через этот садик, я застыл на месте и долго переживал собственное удивление и восхищение — не было, вовсе не было следов вчерашней гулянки десяти компаний на маленьком пространстве природы среди тесной окраины Токио. Когда и куда исчезли последствия пира — я не видел.

Олимпийские медали из мусора

Сортировка отходов стала у японцев частью национальной культуры

Канада — сравнительно молодая страна. Но вот на окраине громадного города, среди складов, оптовых баз, мелких торговых точек и всякого всего — тоже почему-то травка одинаково подстрижена, всякая пыль выметена не только ветрами, но и машинами, но и метлами. Спрашиваю — кто-то надзирает, что ли? Отвечают: а вы думали! Следят, и очень строго. И каждый метр площади кому-нибудь принадлежит. И он отвечает, чтобы траву стригли вовремя и вровень с соседом, чтобы разнобоя не было.

Чтобы не было вычурных надстроек, вызывающих реклам, нарушающих общий стиль. Та-ак, — говорю я, — а иначе, что же, штраф будет? — А как же! И очень солидный, во второй раз платить не захочется. — Но где же набраться сил и времени? Да и умение не у каждого есть все это обустраивать. — О-о, это уже ваша проблема. Сами не можете, наймите людей — есть специалисты. — Дорого, наверное? — Дорого, дорого! Чистота вообще дорого стоит.

Значит, как всем миром разбогатеем, будет и у нас чисто. Ну и славно, ну и дай бог! Однако сомнения остаются.

Едем на машине по старому Рижскому шоссе. Великие Луки позади. Справа и слева то простор, то лесок. Подскакиваем на ухабах, пылим. И вдруг— щелк! Сразу, резко все сменилось — звук движения другой. Дорога ровная, пыль исчезла, лес с двух сторон как будто выметен и вычищен, по обочинам ничего не валяется. Что такое? Вы скажете мне: да ладно, Прибалтика, она, известное дело, хуторяне, кулацкая психология, каждый за свое держится. Что ж, может, это и неплохо?

Это вы намекаете, что, дескать, колхозная психология, отсутствие собственника ведет к некоторой неряшливости и разрухе? Возможно. А только давайте поедем с вами по другой дороге — в Белоруссию.

Там уж колхозы давно стоят, там советская власть коренная. Хоп! — Та же картинка!

Фото: Frank May / DPA / TASS
Фото: Frank May / DPA / TASS

Я бы еще про Китай рассказал, про громадный кусок большого города, про муравейник с бесчисленными улочками, закоулочками, двориками, про месиво жилищ, где нет канализации, где только общественные туалеты, где моются и чистят зубы водой из «арыка», но при этом выбегают из этих самых двориков малолетние школьницы с портфельчиками, а на них белоснежные кофточки и сияющие чистотой банты в блестящих шелком черных волосах…

Ну, да будет удивляться! Весь мир не постигнешь, где-то лучше, где-то хуже. Попробуем разобраться, что у нас-то происходит и что нам по этой части делать? Вопрос, стало быть, поставлен был так: нам от замусоренности как избавляться — «по душе», то есть чтобы все и каждый осознали и не позволяли себе впредь, или «по приказу», чтобы всех и каждого так напугать, чтобы неповадно было?

Теоретически, конечно, лучше бы «по душе». Душа у нас открытая, широкая… Да вот беда, просторы наши еще шире нашей широкой души. И от этого, видимо, ну никаким образом не получается обиходить все это непомерное пространство. Так, значит, приказать надо? Пожалуй! Это в наших краях и привычнее, и надежнее.

Надо рявкнуть и создать специальный ОРГАН, который разработает, спланирует, доведет до сведения и обеспечит контроль. Это было бы славно.

Кухарка, не помывшая руки, не может управлять государством

Дизентерия и «мусорные» протесты — следствие средневековой системы монополий, созданной властью

Только не будем торопиться кричать «ура»! Не будем лукавить! Мы же прекрасно знаем, что такие органы создавались, и не раз. И сейчас они существуют. И являются они частью еще более серьезных и даже грозных органов, которые именуются важнейшими словами — охрана, безопасность, защита. Но по старинной нашей привычке все эти правила как-то не до конца разработаны, не полностью спланированы, не вполне доведены до сведения, да и контроль, надо признаться, дырявый. А самое-то главное: испокон веку ЛЮБОЙ НАДЗИРАЮЩИИ ОРГАН для нас (надзираемых) — чужой. И мы только и думаем, как бы увильнуть от исполнения предписаний. Вот никак и не осуществляется исконная наша мечта, чтобы «эх, взяться бы, да всем бы миром». А грязь-то уж по горло!

***

Население любой страны мира к полиции особой любви не питает. Да полиция и не просит об этом. Лишь бы уважали форму и подчинялись требованиям. И в некоторых странах — уважают, и во многих странах — подчиняются. Наша милиция всячески призывает ее любить. Про это снимаются фильмы, где на роль участкового приглашается самый обаятельный в стране актер. Создаются нескончаемые сериалы, где мильтоны — такие славные ребята, так дружат, так добротно служат и при этом… ну, совсем как простые люди — и выпивают, и шутки шутят, и подкалывают друг друга, и даже начальство, но по-доброму, без камня за пазухой… В общем, можно бы лучше, да некуда! И ответная любовь возникает…

10 ноября, в День милиции, поглядите на праздничный концерт, который всегда транслируется по телевидению. Артисты и певцы на сцене прямо-таки исходят медом и елеем от любви к сидящим в зале людям в погонах. А носители погон, слегка краснея от похвал и стеснительно поглядывая на сидящее в центре высочайшее начальство, смеются смелым шуткам и шепчут соседу (или соседке): «Во дает! ладно, запомним, и понадобится — уважим, искусство, оно всегда… — я киноартистов всегда ценил…»

Но это единение праздничное, почти застольное. Что касается будней, то картинка другая.

Население милицию не любит. Боится? Да, пожалуй, боится. Но что еще хуже — не доверяет.

Это так далеко от идеала, к которому стремились и который так обнадеживающе выразил в стихах Маяковский, сказав: «Моя милиция меня бережет». Нет, идиллия не получилась.

Вспоминаю: сорок четвертый год, Москва, район Малюшенка. Длиннющий двор, похожий на улицу, ведущий от Цветного бульвара к Каретному переулку. На Малюшенке царила шпана. Куражилась, нападала на нас — шкетов, идущих в школу в третью смену (так тогда учились — война), к пяти вечера в зимних сумерках. Страшно было. Но случалось внезапное спасение. Группочка хулиганов уже смыкалась вокруг своей жертвы, и уже стянули с головы шапку, но вдруг свист и крик: «Атас! Мусора». И разбежались мгновенно малолетние гаденыши.

Испугались — милиция идет — МУСОРА!

Вот теперь мы вернулись к теме разговора. Мусор — это беда, это то, что всегда с нами и с чем нужно всеми силами бороться. МУСОР — так за глаза называют милиционера, так в гневе выкрикивают прямо в глаза, так обращаются с экрана бандиты к тем, кого подозревают в сотрудничестве с властями: «Ну что, мусорок, будем колоться?» Когда же это началось и откуда взялось?

Началось давно, точно, что уже в 20-е годы прозвище существовало. Бандитский жаргон. Некоторые объясняют, что идет это от еврейского — «масара» — «охрана». Возможно, пришло из Одессы — остерегающий крик, которым пользовались налетчики. Но как же лихо сошелся бандитский диалектный клич с русским словом «мусор»! Как сошлись с разных сторон понятия «ОХРАНА» и «ОТБРОСЫ». Однако сошлись в едином враждебном — «МУСОРА».

Возможно, от древнееврейского «тизег» — наставление, указание (Фридман М. М.) — доносчик; человек, сотрудничающий с правоохранительными органами; мент. Также — мусер, мусарня, мусорница, мусорка, мусоровоз, мусорок, мусорская и т. п. — (Ред).

«Эй! Куда ж вы сваливаете? Тут вам не мусорная яма! Вон баки стоят, туда несите!» — «Да там полно, и еще все тлеет, кто-то поджег». — «Ну, так заказывайте контейнер, целую телегу, понимаешь, скидывает». — «Да пошел ты!!!» — «Я сейчас милицию вызову!»

Нет, не вызовет! Поленится. И подумает: да что с нее толку, с милиции? Не будет ведь она этим заниматься. Да и вообще лучше не связываться, с мусорами-то… Вот такой стандартный ход мыслей. Околоточный, будочник, городовой, жандарм, казаки — это в ХХ веке слова с отрицательным знаком — из всей литературы видно. Это вражья сила — власть. А раньше — опричники царские, стрельцы. Кажется, еще страшнее. Даже лихие люди (то есть разбойники) предпочтительнее, как-то ближе, понятнее.

Вот ведь какое дело! И повторю — не надо все на одну сторону валить, перекос получится. Я в милицейских кругах вертелся в студенчестве, я юрист и по этой части немного работал. И с соучениками моими связи не потерял. А они мильтоны, и в чинах, и иногда — в больших. Свидетельствую: власть, возможность приказывать, конечно, развращает людей, и в наших условиях все эти органы быстро загнивают, но!.. — и там есть нормальные, честные, смелые люди, живущие трудно и работающие чрезмерно. Не совсем врут наши сериалы — такие люди бывают. Но когда эти люди, ежедневно глотающие зловоние человеческой мерзости, кричат: «Что ж вы делаете-то?! Вам же хуже от этого, вам же самим», то в ответ (не словами, конечно, а взглядами и действиями): «Ну и пусть хуже, только б не по-вашему»…

Глыбы гнева

В сводках с заснеженных полей Петербурга: двое погибших и сотни пострадавших. Петербуржцы идут в суд, депутаты настаивают на введении режима ЧС

***

Фото: Елена Лукьянова, «Новая в Петербурге»
Фото: Елена Лукьянова, «Новая в Петербурге»

Я двигаюсь по родному городу с дивным (тоже чуждым, между прочим) названием — Санкт-Петербург. Хорош, ах, хорош и великолепен город, особенно в любимые мною белые ночи. Как фасады-то подновили, и мостовые вычищены, набережные приведены в порядок. Наконец-то! Это тебе не Ленинград, где и через двадцать лет после войны многие районы напоминали о блокаде. Красота немыслимая! И по новым районам едешь — любо-дорого смотреть на широкие проспекты, на высокие арки, на зеленые деревья. АХ — да и только!

Только не вздумай, заезжий пассажир, остановить свое движение. Не дай тебе бог пойти вдоль парадных длинного дома и случайно, узнав сложный тайный код, открыть дверь из толстого шершавого железа. Дверь щелкнет замком за твоей спиной, а на тебя со всех этажей и из подвала пахнет затхлостью, мусором, окурками, кошачьей мочой. Да не угораздит тебя, заезжий пассажир, вонзиться внутрь этих запахов и нажать кнопку вызова лифта.

Он ведь придет, лифт-то! Скрипя, раздвинутся створки, и ты войдешь в куб кошмара. И сойдутся створки.

Что же там написано, и в том, и в другом смысле, как же там наплевано и что это свисает с потолка? Кто накурил, кто нагадил? Враги, ненавистники? А кто свастики рисует в городе, пережившем фашистскую блокаду? Кто? Это сволочи, которых…

Стоп! Дверь-то внизу тяжелая и на кодовом замке. Попробуй войди, чужой! И тут страшное озарение — да это они сами, жильцы! Квартиросъемщики и собственники приватизированных квартир, их дети и внуки, их друзья и гости, ЭТО МЫ, ЖИВУЩИЕ ЗДЕСЬ, свободно изъявляем свое отношение к самим себе. «И не сметь нам запрещать быть самими собой!»

Мусорщики не помогут. И мусора не справятся с нами. Наша взяла!

Москва — Марьино Июнь — июль 2006

Войдет в легенды русской сцены

Умер Сергей Юрский

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow