ИнтервьюОбщество

«Выходит, есть два мнения: одно их, другое — преступное…»

Автор нашумевшего эссе о блокаде Ленинграда Елена Чижова написала роман о страхе и семейной памяти

Елена Чижова. Фото: Сергей Пятаков / РИА Новости
Елена Чижова. Фото: Сергей Пятаков / РИА Новости

Публикация в швейцарской газете Neue Zurcher Zeitung эссе лауреата «Русского Букера» Елены Чижовой о блокаде Ленинграда вызвала бурную реакцию у «патриотически» настроенных граждан. Писательницу обвинили в «оправдании нацизма», а политолог Наталия Елисеева обратилась в Следственный комитет с требованием привлечь Чижову к уголовной ответственности по статье 354.1 УК РФ «Реабилитация нацизма». После разразившегося скандала «Новая» опубликовала этот текст.

Недавно у Чижовой вышел новый роман — «Город, написанный по памяти». Автор называет его своим скромным вкладом в общую блокадную память. В основу книги легли записанные на диктофон рассказы пережившей блокаду и эвакуацию мамы Елены Чижовой, семейные фотографии, рассказы бабушки…

– В нашумевшем эссе вы написали, что блокада — это зеркало, в которое смотрится нынешняя Россия. Что она там видит?

– В первую очередь — наше не до конца осмысленное прошлое. Думаю, отсюда прорастают многие наши беды. В частности, яростное отрицание другой точки зрения, открытая ненависть к оппоненту. С другой стороны, тут нет ничего удивительного. Таковы свойства травмированного исторического сознания.

– Как возник этот текст для Швейцарии?

– В Швейцарии живет моя переводчица, мы с ней работали над «Временем женщин» и «Терракотовой старухой». Зная, что я петербургский писатель, редакция газеты обратилась с вопросом: что такое блокадная память? Лично для меня. Это эссе я написала еще несколько месяцев назад.

– Вы говорите, что блокадная тема мало известна за рубежом. Судя по откликам ваших не русскоязычных швейцарских читателей, что они знают о блокаде?

– По моим наблюдениям,

европейцы об этой трагедии знают в самых общих чертах. И я не удивляюсь, когда они мне пишут, что не представляли, какой это был кромешный ад.

– Почему ваш текст вызвал такую яростную реакцию?

– Вероятно, такой «патриотизм» требует абсолютного единомыслия. С их точки зрения, есть два мнения: одно их, другое — преступное. Что касается «оправдания нацизма», не представляю, как это можно вычитать из моего текста. Впрочем, судя по всему, те, кто нагоняли эту темную волну, его не читали, а цеплялись за броские заголовки в СМИ. Или намеренно все переиначивали, приписывая мне свои собственные интерпретации. К счастью, многие ленинградцы-петербуржцы меня поддерживают и пишут, что солидарны с моим мнением.

– Многие ваши книги автобиографичны, но в «Городе, написанном по памяти» вы впервые рассказали очень личную историю, опубликовали семейные фото. Как родился замысел этой книги?

Обложка книги Елены Чижовой «Город, написанный по памяти»
Обложка книги Елены Чижовой «Город, написанный по памяти»

– Из детской памяти, из тихих разговоров мамы и прабабушки, из блокадных дневников того, смертного времени. Конечно, роман не только о блокаде, в нем долгая, вековая история нашей семьи, но, как и для многих ленинградских семей, блокада стала эпицентром семейной памяти. Рубежным временем, по отношению к которому все делилось на до и после.

После выхода книги прошло несколько месяцев. На встречах и презентациях ко мне подходят читатели и говорят, что увидели множество совпадений с историями их семей. И главное — страх, который передавался из поколения в поколение. Даже в семьях, которые не напрямую затронули репрессии. Тот страх, о котором писал Даниил Александрович Гранин в своем знаменитом одноименном эссе. Чтобы выжить, спасти детей, люди всеми силами старались отгородиться от прошлого, найти стратегию выживания. Как это сделали обе мои прабабушки с маминой стороны: Мария Кузьминична, умершая до войны, и Евдокия Тимофеевна, которая меня растила. Но страх был, он накапливался. И когда я слышу: мы ничего не знали, ни о каких репрессиях, ни о каких сталинских преступлениях, я думаю, что это неправда. Если ничего не знаешь, не боишься. Люди боялись говорить и даже думать об этом.

– Юрий Дудь в фильме, который посмотрели миллионы в основном молодых людей, слово «страх» вынес в заголовок, обозначил как главное.

– Когда я слышу, что о фильме Дудя «Колыма — родина нашего страха» говорят, что он сделан непрофессионально, дескать, это не так и то не этак, мне хочется ответить: да, разумеется, есть более профессионально снятые ленты с точки зрения картинки, монтажа и так далее. Но в этом фильме автор попал в самую больную точку нашего национального сознания, соединив два понятия — родина и страх.

– Если вернуться к реакции читателей на вашу книгу, что еще общего замечали они, о каких совпадениях в ощущении времени говорили?

– О самых разных. И блокадных, и связанных с мирной ленинградской жизнью. Вплоть до того, что «меня мама тоже родила, когда у нее был туберкулез». Или: «у нас в коммунальной квартире точно такие же были скандалы». Или: «к нам домой лет пятнадцать назад приходил человек, который жил в нашей комнате в блокаду, я тоже его впустила и для меня это стало потрясением». Да, я это знаю, именно потрясением, когда

вдруг понимаешь, что ты не хозяин жилплощади, а скорее временный хранитель места.

Для меня Петербург — пространство, насыщенное, пронизанное глубокими человеческими и историческими смыслами, далеко выходящими за рамки обыденной жизни.

– В котором не будет нового музея блокады. Вы как к этому относитесь?

– У меня была мечта, чтобы у нас в Петербурге появился музей блокады уровня Яд ва-Шем в Иерусалиме или Музея Варшавского восстания, с их абсолютно новым смысловым решением музейных пространств, воздействием на современного человека. Но, насколько я знаю, в Соляном собираются воссоздать тот музей, который был разорен в сороковых. Об этом я говорила со своей мамой-блокадницей, спросила, как она к этому относится. Кстати, ей не очень нравился проект нового музея — я показывала ей эскизы. Но вот что она сказала: новый музей не для нас, блокадников, мы уходим; и даже не для вас, которые знают о блокаде от родителей, и даже не для ваших детей, наших внуков, а для правнуков — чтобы они могли узнать то время, понять его, почувствовать. Чтобы понимание блокады двигалось вперед.

Моя блокадная память

Эссе Елены Чижовой, публикация которого довела до заявления в Следственный комитет

Думаю, это важная мысль. Память — это не то, что сохраняется в неприкосновенности: из поколения в поколение передается только живая память. И каждое поколение, осмысливая прошлое, делает это «своим языком».

– Недавно на шествии «Бессмертный полк» многие одевали детей в военную форму, давали им игрушечное оружие, несли портреты Сталина. И при этом люди искренне радовались празднику, возможности пройти всем вместе. Все меньше мы говорим о том, что война — это, как писала Берггольц, «зло, бесчестие людей». Вас это пугает?

– Я знаю, что в этой радости люди искренни. Меня пугает то, что можно назвать смещением акцентов. С мира на войну. Настоящие фронтовики, как мой отец, добровольно ушедший в ленинградское ополчение, действительно относились в войне как к страшному злу, чудовищному времени, которое ни при каких условиях не должно повториться. Я не помню, чтобы фронтовики ликовали. Они вспоминали погибших однополчан. Многие плакали — я видела их слезы. Для них праздник Победы означал долгожданный мир. Горький, а потому особенно драгоценный.

P.S.

P.S. Презентация книги Елены Чижовой «Город, написанный по памяти» состоится 21 мая в петербургском Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме.
shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow