Начало июня — нервное время для детей и родителей. ОГЭ, ЕГЭ, поступления в университеты. Абитуриентов и их родителей очень легко отличить на улице — по специфически землистому цвету лица. У матерей его хоть как-то камуфлирует тональное средство, а несчастных семнадцатилетних мальчиков и девочек можно хоть сейчас определять на съемки какого-нибудь триллера про зомби — грима почти не понадобится. Зрелище это вызывает у меня обычно два противоположных чувства: злобу на систему образования, измеряющую своей неуклюжей егэшной линейкой таланты поступающих, и умиление. Потому что
родительско-детская любовь никогда так ярко не проявляется, как в эти тяжелые июньские дни.
В свое время я об этой любви не задумывалась. Это была данность — дети любят родителей, родители любят детей. Не укладывающиеся в эту схему события и поступки (я, разумеется, слышала, что, бывает, родители детей бьют, а дети, тоже бывает, воруют деньги из карманов своих совсем небогатых родителей) представлялись просто отклонением от торной дороги само собой разумеющейся родительско-детской любви. Сегодня всеобщая уверенность в этом «само собой разумеющемся» чувстве кажется поколебленной.
В 1957 году французский философ Ролан Барт выпустил книжку «Мифологии» — сборник статей о массовой культуре от американских фильмов-пеплумов до рекламы стиральных порошков. Его целью было выделить из всех этих «знаков» современности современный миф, совпадающий с современной идеологией, которая диктует общественную норму.
Про эту самую норму важно понимать, что ей свойственно меняться. Причем довольно быстро. В предисловии к переизданию своей книжки в 1970 году Барт замечал, что нужны следующие «мифологии» — мир, измененный 1968 годом, требует нового подобного описания. За сто лет до выхода книги Барта в повести «Два гусара» Лев Толстой описал, как норма «переворачивается» вместе со сменой поколения. Бретер-отец и филистер-сын — типичные представители каждый своего времени. Это не значит, что в их поколениях все как один были именно такими. Это значит, что каждому времени свойственен тип, которому полагается соответствовать.
Норма сегодняшнего дня предполагает, что отношения с родителями должны быть сложными.
Что очень часто детство таит в себе травму — травму, которую ребенку наносят родители. У этой новой конвенции множество причин — например, та, что семейная жизнь долго была огорожена непроницаемыми стенами особой приватности и за ними могло происходить бог знает что.
При этом речь часто идет не о, скажем, рукоприкладстве, а о том, что еще двадцать лет назад считалось правильным родительским поведением.
Чуть меньше десяти лет назад в Америке вышла книга Эми Чуа «Боевой гимн матери-тигрицы». Автор, американка китайского происхождения, рассказывала о том, как пыталась, живя в благополучном американском пригороде, воспитывать своих детей «по-китайски». По понятным причинам это «китайское» воспитание было очень похоже на то, что называлось хорошим советским воспитанием.
«Пять с минусом — плохая оценка. Нельзя не быть лучшим учеником. Нельзя играть на каком-нибудь инструменте, кроме фортепиано и скрипки. Нельзя не играть на фортепиано и скрипке». В Америке книга Чуа произвела эффект взорвавшийся бомбы.
Ей писали хейт-мейлы, ее обвиняли в том, что она злоупотребляет своими детьми, на нее даже хотели подать в суд.
Когда пару лет спустя эту книгу перевели в России, резонанс, конечно, не был таким ошеломляющим, но описанные Чуа методы читатели тоже почти единогласно осуждали: то, что не так давно однозначно считалось хорошим воспитанием, сегодня чуть ли не так же однозначно называется «насилием над личностью ребенка».
В группе, которую я веду на третьем курсе Школы дизайна ВШЭ, двадцать двадцатилетних человек. Иногда (нет, вру, часто) мы с ними разговариваем не про науки. И про отношения с родителями мы с ними тоже разговариваем. Они практически у всех у них сложные. И я спрашиваю себя: правда ли у этих блестящих, тонких молодых людей все так непросто с родителями, или просто теперь «так положено», потому что «так» снято в сотнях фильмов и сериалов, написано в кучах журналов и блогов. Я пытаюсь вспомнить, были ли у моих двадцатилетних ровесников сложные отношения с родителями. Наверное, да. Но тогда это просто называлось «отношения с родителями».
Я знаю, что в мире — и в родительско-детском мире тоже — происходит много ужасающего, жестокого, злого. Но когда я вижу детей и родителей в эти противные ранне-июньские дни, вижу, как родители ждут у школ, где проходит ЕГЭ, а дети выходят и сначала пытаются быть взрослыми и отстраненными, а потом уже и не пытаются… я думаю, что и тогда, и сейчас, и потом то, что происходит между родителями и детьми при самых разнообразных возможных эксцессах, — это называется любовь.
Поразительно, но по теперешним временам это даже и не банальность.
