Альманах Connaisseur (Знаток — фр.), второй выпуск которого посвящен «Детской мысли», — это книга сопротивления. Сопротивления ржавчине непрофессионализма, агрессивности примитива, власти формата. В книге 500 страниц, тщательный именной указатель, масса библиографических ссылок, невероятный объем архивных документов. Поблажка времени, склонному к визуальному восприятию — бьющий в глаза фонтан картин, картинок, рисунков, обложек. Их великолепие или убожество лучше всяких слов объясняют, почему ребенок или влюблялся в книгу с первого взгляда, или забрасывал ее куда подальше. Сегодняшним взрослым, сосредоточенным на будущих успехах своих детей, альманах дает упоительную возможность вспомнить себя, еще открытых чудесам жизни. Аудиокниги, мультсериалы, квесты, конечно, соблазняют их экономией времени, но альманах напомнит, по крайней мере, тем, у кого когда-то «реальность уплывала за зеркальный шкаф», о таинственной силе родительского чтения. Воспоминания в рубрике «Книжки моего детства» Татьяны Толстой, Александра Гениса, Марины Ефимовой, Алексея Цветкова, Бориса Парамонова, Владимира Гандельсмана воскрешают их волшебство, долго оберегающее от холода взрослого мира. Конечно, от его вторжения в мир детский, а значит и в детскую литературу, поневоле отражающую все общественные перемены, не застрахует ничто, но, как пишет Марина Ефимова, «на примере барона Мюнхгаузена и Ходжи Насреддина мы учились отличать вранье от выдумки, лживость от фантазии, зловредную хитрость от остроумного лукавства».
На перекрестке цвета и слова, текста и изображения возникает artist’s book, которая не просто рассказывает новое о старом, но и воскрешает в памяти звуки, запахи, вкус детства. Письма, воспоминания, дневники, фотографии, архивные документы дают срез истории, сквозь который мы отчетливо видим судьбы создателей детских книг 1920–1950 годов. Это настоящий остросюжетный роман, автор которого — наша история. Защищаясь от нее, люди выдумывали смешные сюжеты, рисовали жизнестойкие картинки, сочиняли нежные стихи. И делали это бесконечно талантливо, поскольку авторы лучших детских книжек — это часто лучшие писатели своего времени, вынужденные укрываться от его тупоумия в этой относительно безопасной нише.
Например, Мариэтта Омаровна Чудакова утверждает, что недооцененный у нас Борис Житков был новеллистом уровня Мериме, а первоклассный Аркадий Гайдар лишь по недоразумению до сих пор числится советским писателем. Коротко говоря, альманах полон «открытий чудных»; о них мы говорим с его составителем и редактором Иваном Толстым.
– Поразительно, что во время сокращения разного рода культурных начинаний ваш альманах, бросающий вызов любому упрощению, так быстро стал набирать силу. Ведь первый номер, посвященный литературе русского зарубежья, успешно разошелся, несмотря на немалую цену. Неужели люди стали сторониться дешевки?
— Я думаю, это ложный тезис. Хорошие читатели всегда сторонятся дешевки, просто книжный рынок долго и энергично навязывал покупателям джинсу и караван историй. И многих потянуло на культуру-лайт, тем более эффектно упакованную. Но у нас никуда не исчезало научное, исследовательское сообщество, привычно делавшее свое дело. И стоило альманаху Connaisseur предложить свои страницы высоким профессионалам, как получился такой двойной эффект: экспертный разговор в дизайнерской одежде.
— «Детская мысль» — название сколь широковещательное, столь и узконаправленное. Почему вы посчитали важным войти в ее мир?
— Детская мысль — это разновидность остранения, литературный прием, попытка увидеть мир вновь свежим и привлекательным. Нет ведь какого-то отдельного детского мышления (ну разве что лет до трех), человек с раннего возраста живет бурной, страстной, испепеляющей жизнью. Ребенок, подросток уверен, что самое главное в жизни решается здесь и сейчас, и его мир гораздо ярче полупогасшего и усталого мира взрослых. И для писателя показать этот детский ракурс — значит и самому заново пережить полноту бытия: «Все возьми, но этой розы алой / Дай мне свежесть снова ощутить».
— Какие детские книги вас особенно поразили в детстве?
— Те, над которыми рыдал или смеялся, — «Без семьи» Гектора Мало, «Записки школьника» Эдмондо де Амичиса (перечитывал, пока нитки переплета не разорвались), «Большие надежды» Диккенса, «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса.
— Могут ли аудиокниги заменить ребенку родительское чтение перед сном?
— Хороший, профессиональный голос диктора, конечно, лучше плохого, запинающегося чтения усталой матери. Но ведь мы хотим еще и лечь к маме подмышку, нам безумно важно, что всегда занятый папа находит полчаса и сидит рядом, произнося вслух имена полюбившихся нам героев: мы с папой живем одним миром. Я никогда этого не забывал и читал своим детям, сколько мог. Так закладывается дружба.
— Есть ли в вашей книге манки для обычного читателя?
— Есть, надеюсь, на каждой странице: это картинки, лучшие иллюстрации лучших наших художников ХХ века. И будь у меня возможность, я бы сделал этот номер в два раза толще.
— Основные материалы альманаха связаны с 1920–1950 годами. Чем они важны для искусства книги?
— Это парадоксальная историческая эпоха: с одной стороны, тотальное удушение свободы, а с другой — невероятная концентрация художественных талантов, идущая, прежде всего, от Серебряного века (Билибин, Добужинский, Чехонин, Митрохин) и от переломных лет на стыке 1910–1920 годов (Лебедев, Конашевич, Ермолаева, братья Малаховские). Я называю только тех, кто работал в детской книге, а не художников вообще. Но многие в детскую книгу пошли вынужденно, только здесь можно было еще как-то уклоняться от давящей цензуры. И до начала 1930-х детская иллюстрация оставалась относительным заповедником поиска своего языка и художественных форм.
— Все силы советской цензуры уходили на взрослую литературу и этим пользовались умные авторы?
— В этом отношении художники и писатели разделили общую судьбу. Но в 30-е положение изменилось: после идеологических разгромов и вакханалии арестов художественная самостоятельность ушла в глубокое подполье — по существу, до конца советской власти. А вот литераторам повезло чуть-чуть больше: они уходили в перевод и дарили читателям иностранную классику. Мы знаем этот уникальный культурный феномен: за короткое время (20–30 лет) западные писатели стали в СССР почти такими же близкими и родными, как отечественные классики. Шекспир, Данте, Мольер, Сервантес, Гете и Гейне, Шиллер, Стендаль, Диккенс и античные драматурги выпущены у нас целыми собраниями сочинений, причем с родительских полок они сразу же попадали в шкафы подросткам.
— Но уже без тех упоительных картинок, которыми врезались в память детские книжки.
— Конечно, не нужно идеализировать этот процесс: о художественном оформлении всех этих книг речь с каждым годом шла все меньше, часто сводясь к безликой шрифтовой обложке.
Так что предвоенные годы остались чуть ли не золотым веком оригинально оформленной детской книги. Для читателей это неиссякающий Клондайк. Изучается эпоха уже много лет, а она все плодоносит. Как заколдованная.
— Узнали ли вы что-то новое о писателях, по необходимости ушедших в детскую литературу?
— Да, Connaisseur печатает интервью с Мариэттой Чудаковой о странном феномене — так называемой «бериевской оттепели» трех предвоенных лет, 1938–1941, когда одно за другим стали выходить детские и подростковые сочинения, от тональности которых все успели отвыкнуть.
Я с вашего позволения процитирую слова Мариэтты Омаровны:
«Писатели уходили от цензуры в два места, начиная с конца 20-х годов, по двум направлениям: к природе и животным (где не было регламентировано, как в романах производственных, какой должен быть парторг, что у него не должно быть любовницы), и второе — в детскую литературу».
— Альманах — шедевр оформительского искусства. Здесь художественным подбором передан высочайший уровень иллюстраторов детской книги. Это художники особого склада или, как и писатели, первоклассные художники уходили в книжную графику по необходимости?
— Не будем представлять дело так, что все иллюстраторы как на подбор были талантливы. И отбор иллюстраций — интересная и непростая задача. И в золотые времена с избытком расцветала пестрота и суетливость, аляповатая красочность, слащавость, сентиментальность. Жаль, не было в оформительской критике фигуры масштаба Корнея Чуковского с его убийственно едкими заметками. Так что картинки для Connaisseur’a отбирались долго, я старался представить репертуар поразнообразней. Далеко не все иллюстрации мне нравятся, но это и было составительской задачей — показать диапазон книжной графики ХХ века.
— Какие материалы вам кажутся самыми а) важными, б) интересными, в) щегольскими?
— Очень важно возвращение таких имен, как Лев Малаховский — старший брат знаменитого ленинградского карикатуриста Бронислава Малаховского. Поразительно, что оба брата иллюстрировали историю о деревянном человечке: Лев — в 1924-м в Берлине, Бронислав — в 1936-м в Ленинграде. Лев взялся за «Пиноккио», Бронислав — за «Буратино». Комизм в том, что и ту, и другую историю записал один писатель — Алексей Толстой, сперва как перевод, потом как оригинальный текст. Знал ли младший брат работу старшего? Судя по некоторой цитатности рисунков — знал.
Непременно скажу об изумительном рисовальщике Сергее Лодыгине, с каждым годом все больше уходившем от публичности в тень, о затерянных рецензиях Корнея Чуковского, о практически неизвестном у нас Федоре Рожанковском.
Но, может быть, начать надо было с «недетского» произведения — большой поэмы Владимира Набокова, впервые публикуемой с разрешения Nabokov Estate. Это если и не сенсация, то несомненное культурное событие (публикатор Андрей Бабиков).
— Есть ли у вас представления о сегодняшней детской литературе?
— Увы, я не слежу за сегодняшней детской литературой. Дай бог, разобраться с прошлым. Но главное общеизвестно: уже давно исчез этот невероятный феномен — книга, сделанная писателем и художником совместно. Когда невозможно было сказать, кто же истинный автор детской книги. И в поисках этой гармонии мы ностальгически перелистываем книги нашего детства.
