На часах восемь утра. Я открываю глаза, потягиваюсь, слышу шорох, отодвигаю шторку на кровати. За ней соседка по комнате, Татьяна, заправляет одеяло и аккуратно укладывает подушку. Вместо доброго утра говорю ей «ку-ку», она в ответ улыбается. По приставной лестнице спускаюсь с верхней полки и иду в ванную. В это время соседка Надя варит кашу на электрической плитке. Надя диабетик, и ей обязательно надо поесть, перед тем как сделать укол инсулина. Умывшись, я лезу в общую коробку с посудой и выуживаю оттуда сковородку. Со своей полки в холодильнике достаю сливочное масло, яйца, помидоры, готовлю завтрак и ухожу на работу. Так начинается утро в приюте «Ночлежка». Обычное утро обычных людей, может быть, не самых удачливых в этой жизни.

Около года назад я лежала в Москве в больнице и писала в «Новую» о том, как умудряюсь сохранять оптимизм при диагнозе, который поставили врачи: СПИД. У меня обнаружили туберкулез костей, сожравший два позвонка и ключицу. Сделали операцию, вставили имплант, ключицу почистили. Соседки по палате поражались, что я, едва отойдя от наркоза, хохмила и была бодра и весела.

Хотя была одна проблема, которая угнетала. В больнице никого вечно не держат — на горизонте маячила выписка. А жилья у меня нет: бабушкину квартиру я потеряла в 2016 году. Мне тогда поставили диагноз саркома Капоши, и врач прямым текстом сказала: «Готовь себе место на кладбище». Было такое состояние, будто меня уже положили в гроб. Рядом оказалась знакомая, пообещавшая, что и ухаживать будет, и похоронит, если я перепишу на нее квартиру. Родственников у меня все равно не было, и я совершила глупость, думала — все равно помирать. А потом дела неожиданно пошли на поправку — я решила, что так просто не сдамся.

Выходить из больницы и жить на улице совершенно не хотелось. Я бросила клич в интернете с просьбой помочь с жильем или хотя бы с идеями, что делать. Знакомая из Петербурга прислала ссылку на социальный приют «Ночлежка». Когда я поняла, что смогу там перекантоваться какое-то время, собрала три сумки накопленного за жизнь «приданого», паспорт, медицинские справки и ночным автобусом рванула в Питер.

Так начался новый период в моей жизни. Я была поражена, что для того, чтобы попасть в «Ночлежку», понадобилось просто прийти к воротам и сказать, что мне негде жить. На меня никто не смотрел искоса, в том числе и когда я тащила свой скарб по улице Боровой. Я оставила свои котомки, поехала на флюорографию, которую надо делать в обязательном порядке, в тубдиспансер и на довольно противную санобработку куда-то к Финляндскому вокзалу, где прожаривают одежду и изгоняют насекомых. Только тогда меня заселили. Это я к тому рассказываю, что у людей часто бывают дикие представления о том, что в «Ночлежке» грязь и зараза.

В приюте на 52 человека четыре мужских и одна женская комната. По статистике мужчин бездомных больше, чем женщин, поэтому и мужских мест больше. Нас в комнате 12. Моим соседкам почти всем по 50–60 лет. Кто-то приезжий, как я, кто-то местный. Объединяет всех одно — социальный статус бездомных, проще говоря, бомжи.

Живут тут все по-разному: кто-то быстро выкарабкивается, кто-то застревает надолго. Моей тезке Маше чуть за тридцать. Она коренная петербурженка, но так сложилось, что осталась без жилья и в «Ночлежке» живет с этого февраля. Она очень плохо видит из-за катаракты и ждет очереди на операцию, чтобы устроиться на работу и снимать жилье. А Надежда Илларионовна, которая по утрам кашу варит, в приюте старожил: полтора года она ждет гражданства, а потом перевода в интернат. Из-за диабета ей ампутировали ногу, у нее протез, при этом она сама себя обслуживает, даже подметает пол во время дежурства.

Для меня, да и для всех обитателей «Ночлежка» стала настоящим спасением. Я знаю, что могу спокойн о заниматься своими делами, восстановлением документов или поиском работы и мне есть где переночевать, приготовить еду, помыться, постирать. Кстати, у нас в приюте две стиральные машины и две сушильные: за два часа вещи чистые и сухие.

По будням подъем в 8 утра, отбой — в 11 вечера. По выходным подъем в 11 утра. Тут немножко как в армии — хочешь не хочешь, а надо встать и заправить кровать. Потом, конечно, можно лежать на покрывале, но я почти сразу убегаю по делам. Когда ухожу на работу, у калитки уже стоят бездомные, человек двадцать: за талонами на еду, теплой одеждой, жетонами на метро, консультациями юриста или психолога. Проходя мимо, слышу обрывки разговоров: будет ли обувь нужного размера или жетоны.

А рядом, буквально в десятке метров от них, течет совсем другая жизнь. Там находится обычный многоквартирный дом. Жильцы гуляют с собаками, ведут детей в школу. За три месяца моего пребывания в приюте я ни разу не слышала от «домашних» людей упреков или недовольства в наш адрес.

Чтобы в «Ночлежке» не было ссор, к нам приходят психологи. С ними можно поговорить и лично, и на групповых занятиях. Последние, по пятницам, обязательны для посещения. Кроме того, у каждого есть куратор, к которому можно обращаться если возникли трудности или просто накипело. Я не могу сидеть ни минуты без дела, поэтому «Ночлежка» оплатила мне курсы секретаря-делопроизводителя, на которые я сейчас и хожу. Я как в Питер приехала — сразу устроилась завхозом в организацию «Серебряная роза», которая помогает секс-работницам. А после курсов меня повысят до делопроизводителя.

Но самое невероятное то, что благодаря «Ночлежке» я стала экскурсоводом. А дело было так. Я лежала на койке и пялилась в телефон, когда Даша, работник приюта, сказала, что к нам придут экскурсоводы и расскажут про свою профессию. Я моментально вообразила себя гидом, решила, что это круто, и крикнула: «Да! Хочу!» И в выходные к нам приходили ребята, которые объясняли, как составить маршрут, как говорить так, чтобы тебя слушали.

За две недели я все приготовила и ринулась в новую для себя сферу.

Поэтому я зарылась в книжки, придумала маршрут по окрестностям Боровой, Лиговки. Московского вокзала, по самым «злачным» местам. И через две недели на первую, как я называю это, «прогулку» пришло 15 человек. Было даже два иностранца с переводчиком. В этот день я купила на заработанные деньги электрическую зубную щетку! Я очень давно о ней мечтала, и теперь она красуется на моей прикроватной тумбочке в «Ночлежке».

У меня, кстати, в экскурсии есть эксклюзив. Помимо чая, кофе и печенья, которые входят в стоимость прогулки, я предлагаю сдать тест на ВИЧ. И несколько людей уже воспользовались этим. У меня даже есть коронная фраза: когда мы приходим на конечную точку в офис, где я работаю — там можно посидеть на уютных диванах, — я и говорю «Чай, кофе, тест на ВИЧ?»

Этот текст я взялась написать после того, как «Ночлежка» решила открыть такой же приют в Москве. И там началось дикое сопротивление. Борцы с приютом пишут, что бомжи только и умеют, что бухать, бездельничать и гадить. И мне так обидно стало — ведь я живу в «Ночлежке», знаю изнутри, что это не блат-хата для бомжей, что у нас строжайший запрет на алкоголь, что люди сюда приходят за последней надеждой, и как только встают на ноги, находят работу и жилье, при первой же возможности уходят отсюда. Есть, конечно, совсем больные, кто просто ждет койки в доме престарелых. Но для бездомных это не быстрый процесс. Может, кто и бросит камень в такого человека, но ему самому потом плохо будет.

Мария Власова