Небольшой, гламурно-фиолетовый, в подсветке тех же цветов аэропорт Норильска встречает всех прилетевших паспортным контролем (на внутренних рейсах!) и долгим ожиданием багажа, но заняться есть чем. Например, переодеться. Тут минус 25, самолеты летят из Москвы примерно в одно время и улетают тоже. По воскресеньям аэропорт отдыхает. Сотрудники «Норникеля» преимущественно летают самолетами компании «Нордстар». Комбинат полностью или частично компенсирует стоимость билетов, но только при полетах этим перевозчиком, что нравится далеко не всем.

Еду в гостиницу. По дороге, уже в Норильске, нас обгоняют на высокой скорости две машины (внедорожники). Местные предполагают, что это автомобили директора заполярного филиала «Норникеля» и его охраны, которые якобы могут ездить по своему городу на большой скорости и без остановок. Говорят, так прописано неким внутренним регламентом компании.

Проезжаем центр Норильска. Главная улица ухоженная, дома все отремонтированы, освещение, электрические сакуры — такая московская урбанистика. Ленинский проспект похож уже на Петербург, если его ужать и упростить.

Но самое сильное впечатление было еще на подъезде к городу, ведь дорога идет мимо Надеждинского металлургического и медного заводов «Норникеля». Несмотря на мороз, в воздухе держится стойкий запах газа.

«В Норильске мало стариков, это молодой город, все, отработав свой стаж на предприятии, стараются уехать отсюда, но программа переселения севера года три как застопорилась», — рассказал мне Александр, молодой человек, с которым я пересеклась в кафе, где ждала встречи с руководителем общественной организации «Мой дом» Русланом Абдуллаевым. Руслан живет в Норильске с трех лет, он очень любит свой город и исключительно в рамках закона старается помогать его гражданам. «Понимаете, в Норильске фактически упразднили Росприроднадзор, государственную инспекцию по труду и природоохранную прокуратуру. Глава города — ставленник «Норильского никеля», он бывший руководитель одной из его дочерних структур (предыдущее место работы Рината Ахметчина — заместитель руководителя Горно-металлургической дирекции ЗФ ОАО «ГМК «Норильский никель» по персоналу. — Ред.). Городской совет депутатов больше чем на половину сформирован из действующих и бывших работников руководящего состава того же «Норильского никеля». Все муниципальные органы, вместе с городским советом депутатов, ориентированы на компанию, — рассказывает Руслан Абдуллаев.— Может быть, так и нужно, все-таки «Норникель» — градообразующее предприятие. Но это одна сторона медали, а вторая сторона — это фактическое положение дел. Мы пытаемся объяснить:

Все хорошее, то есть социальные пакеты, гарантии стабильности — это «Норникель», но и все плохое — это тоже он. Это отсутствие какой-либо возможности отстаивать права на элементарное качество повседневной жизни. У нас коммунальные услуги, вода и электричество — это монополия «Норильского никеля», одной из его дочерних структур. В советское время все принадлежало комбинату, но с приходом капитализма в наши края, понимая, какой это груз ответственности, «Норникель» стал скидывать инфраструктуру на жилой фонд, причем без капремонта. ТЭЦ принадлежит дочерней компании, тепло они дают по трубам, которые скинули городу. Передали в убитом состоянии. Принимая то или иное имущество, надо же хотя бы удостовериться, что оно передано в надлежащем техническом виде. Но у нас органы местного самоуправления — из числа представителей «Норильского никеля», поэтому им просто скинули хлам, а там огромные потери тепла. Добавьте к этой истории информационный вакуум. Если ты работник комбината, ты только хрюкни — и тебе тут же начнут на рабочем месте создавать невыносимые условия. Вы пообщайтесь с людьми и сами увидите, сколько из них согласятся говорить под своим именем».

Процент запуганности в Норильске и правда оказался очень высоким. Но есть и те, кто уже устал бояться.

«Огромная проблема — это профзаболевания, мы выходили в суд, требовали компенсации морального вреда по установленным зафиксированным фактам профзаболеваний, когда человеку, работавшему в шахте изначально в тяжелых условиях, не обеспечиваются все надлежащие условия, — продолжает рассказывать о своей, по сути, правозащитной деятельности Руслан Абдуллаев. — В коллективном договоре прописано, что при стопроцентной потере трудоспособности «Норильский никель» выплачивает добровольную одноразовую компенсацию морального вреда — триста тысяч. При 60%-ной потере трудоспособности рабочие получают единоразово 180 тысяч рублей. Но по закону после этого положено выплачивать определенный процент от средней заработной платы, причем в прямой зависимости от степени потери трудоспособности. Деньги платят фонды социального страхования. Поэтому так тяжело, почти невозможно встать на учет к профопатологу. Профзаболевание свидетельствует о том, что работодатель не обеспечил надлежащие условия труда. Вы вот сами, как думаете, работодателю это нужно? Соответственно, он все делает для того, чтобы эти факты скрыть».

По словам Абдуллаева, не так давно арестовали женщину-профпатолога за то, что та брала взятки за выполнение своей работы. Но это распространенная практика.

«Еще одна проблема — это «сетка вредности». Есть районный северный коэффициент, выплачивается он только за то, что мы работаем в суровых условиях, — говорит Абдуллаев. — Вредные условия труда по списку, по «сетке» в народе, может быть, первая, вторая. Многие предприятия, которые раньше проходили по первой сетке, стали второй сеткой или вообще выведены из этой системы. У работодателя, который этого добился, нет обязанности тратиться на дополнительные выплаты, хотя условия труда остались неизменными. Компания каждый год проводит проверки, многие люди не проходят эти комиссии, списываются. Так и проходит «оптимизация рабочих мест». Людей списывают по состоянию здоровья, но потом они не могут доказать, что приобрели заболевание на работе».

Руслан приносит огромную папку с делами людей, которые после шахт или плавильных цехов теперь ходят в суды, как на работу. Бывает, выигрывают, но компенсации назначают небольшие.

Большинство тех, с кем я общаюсь, действительно скрывают имя, опасаясь, что потеряют работу. А если человек пенсионер, то дети у него работают на комбинате или в подрядной организации, поэтому молчат уже от страха за них.

Суровый климат, желание выиграть схватку ввязавшихся добровольно в войну за получение стажа на вредном производстве, постоянно растущий план, отсутствие выбора места работы, желание услужить руководству, чтобы получить свою награду, формируют тут особых людей. Даже и таких, кто получает по-настоящему солидные премии за «оптимизацию» более слабых и за принуждение их к опасным работам с нарушением техники безопасности.

По данным журнала «Форбс», «больше всех по итогам прошлого года потратила на выплату премий своему управленческому персоналу ГМК «Норильский никель» — в общей сложности 6,8 млрд рублей». Да, они переплюнули и «Газпром», и «Роснефть».

«Я работаю в цеху, под самой кровлей. Мы монтажники в плавильных цехах. Проходим по второму списку в «сетке вредности», спрашиваем, почему у плавильщиков, работающих у печей, первый список, а у нас, в том же цехе — второй, — делится проблемой Леонид (имя изменено). Он монтажник в дочерней структуре «Норникеля», ООО «Норильскникельремонт». — Раньше мы все относились к комбинату, но потом они создали дочернюю структуру, вывели всех сервисных работников отдельно, а на комбинате оставили технологов, что и сказалось на зарплатах. Температура внутри плавильных цехов доходит до 70 градусов во время работы. Да, это вредное производство, в таких условиях мы работаем семь на два часа, из них 50 минут работаем и 10 минут отдыхаем. Если совсем плохие условия, то 45 минут работы, а 15 — отдыха. Если ты работаешь на крыше плавильного цеха, то там действуют ограничения, по-моему, до 52 градусов мороза. Года два назад была температура минус 48 градусов на улице, и нас вывели на крышу. Эту смену мы отработали, но на следующий день вся наша группа заболела. Поорали на нас, да и отстали, но бзики такие реально есть. На участке розлива файнштейна (промежуточный продукт в пирометаллургической фазе получения никеля или меди. —Ред.) люди всегда проходили по первой категории вредности, теперь они работают по второй категории. Хотя это расплавленный металл, в цехе газ. Есть цеха, где был второй список вредности, но у них вообще вредности теперь нет».

По словам Леонида, отдельно стоит вопрос премий. Больше всего получает руководство, в том числе за «оптимизацию расходов на оплату труда»: «В нашем конкретно случае сдельно-премиальная работа. Мы не знаем ее стоимость по документам. Нам обещают по 30 тысяч, но по бумагам проходит другая сумма. А по итогам руководитель нам говорит, что план не выполнен, а значит, премии не будет вообще. В этом случае только добросовестность линейного руководителя может играть какую-то роль.

Кроме того, максимум, до которого мы можем доработать, это до 5-го разряда, 6-го вообще не предусмотрено в сетке нашей организации».

Чтобы получить зарплату в 60 тысяч рублей, Леонид в месяц должен дать выработку на 500 тысяч. Тогда, может, и премию в 10 тысяч рублей дадут. И еще накинут, если с планом справится весь коллектив. Раньше выработка была меньше на 200 тысяч рублей. «Нам мастер говорил: вы этот объем сделайте, плюс шабашка, вам премии дадут. Мы год так справлялись и получали большие зарплаты, а на следующий год нам шабашку добавили в основной объем и сказали: вот этот объем сделаете, плюс шабашка, вам премии дадут», — вспоминает Леонид. Сегодня зарплата мастера в этих условиях по 3-ему разряду 50–60 тысяч рублей, теперь это в Норильске считается недурно, да еще и с бесплатным проездом по городу! «Есть еще внешние подрядчики, у них сдельная оплата, им хуже, чем нам. Я-то получу какие-то деньги, даже если нет работы, а когда ее много (такие бывают периоды), могу до 120 тысяч рублей получить. Преимущество у нас — это стабильная минимальная зарплата», — ищет хоть какой-то позитив Леонид.

Трагедия на руднике Таймырский, стоившая трех человеческих жизней, не удивляет самих шахтеров. Удивляет скорее новость о том, что летом этого года Енисейское управление Ростехнадзора уже приостанавливало на три месяца работу некоторых участков рудника «Таймырский» из-за найденных там грубых нарушений правил промышленной безопасности. На руднике никто не заметил «приостановки работы», даже частичной. Сейчас рудник работает в штатном режиме.

Не так давно прокуратура Норильска установила, что ПАО «ГМК «Норильский никель» скрыло несчастный случай на производстве. 8 сентября этого года горнорабочий подземного участка очистных работ рудника «Таймырский» пострадал в результате обрушения горной массы, получив тяжелую травму позвоночника. Предприятие в течение суток не отправило информацию о случившемся в прокуратуру города и другие органы. Должностные лица предприятия не организовали расследование причин и обстоятельств произошедшего.

Было возбуждено административное дело по факту «сокрытия страхователем несчастного случая при обязательном социальном страховании от несчастных случаев на производстве и профессиональных заболеваний».

Своим мнением о том, что произошло в тупиковой выработке 22 октября, со мной поделился Ринат Файзулин, эксперт по анализу, добыче и производству драгоценных металлов, бывший заместитель начальника информационно-аналитического отдела службы экономической безопасности «Норникеля»:

— Воздух, который закачивают принудительно в шахты, состоит из 80 процентов азота и 20 процентов кислорода. Когда доля кислорода падает до двух процентов, человек моментально теряет сознание. Два мастера, которых отправили в тупиковую выработку, моментально потеряли сознание. Почему в этом тупике доля кислорода упала до 2%, если закачивается воздух с содержанием 20%? Кто или что «ест» кислород? Я поднял литературу. Глухая выработка — это значит, что кругом стены. В стенах — выходы руды. «Таймырский» — уникальное месторождение, тут содержание серы самое высокое, 26% минимум в руде. Получается, что активная поверхность стен в глухой выработке — сульфиды. Они поглощают кислород в процессе реакции окисления. Версия, судя по всему, единственно верная, что кислород, расположенный в выработке, был израсходован на окисление сульфидов в стенах. Там шел неуправляемый природный процесс, и все эти годы никто не следил за состоянием выработок. Впрочем, это общеизвестный факт, что в тупиковых выработках кислорода нет. Два специалиста пошли и не вернулись, третий пошел их спасать. Он надел маску, но она его все равно не спасла. Значит, она была неисправна? Самоспасатель как устроен? Человек выдыхает воздух в маску, происходит химическая регенерация, и вдыхает он опять кислород. Есть нормативные документы, где написано, что работы по выработке, где содержание серы 26 процентов, считаются особо опасными. Горняцкие работы — это работы повышенной опасности, и все правила безопасности написаны кровью.

Но что могло заставить руководство отправить сотрудников в потенциально опасную выработку. У Рината Файзулина есть версия и на этот счет:

— Сейчас не безопасность, а план превыше всего. Семнадцать и три десятых миллиона тонн руды добывают в год. Фабрика не готова столько перерабатывать. Такого не было никогда. В 1992-м добывалось 10 миллионов тонн руды в год. Инфраструктура не готова. Талнахская фабрика не в состоянии столько перерабатывать. И поэтому комбинат вынужден снимать только сливки, а пирротиновый концентрат, например, отправлять просто в хранилище. При этом относят его к наименее опасному четвертому классу опасности, а на самом деле это второй. Комбинат ежегодно недополучает под два миллиарда долларов, а все из-за того, что металлы, которые можно извлечь по действующей технологи, отправлять в хвосты. Получается, что шахты сейчас работают на износ, а перерабатываются только сливки.

На износ работают и шахты, и люди. Иван Воловик (и это настоящие имя и фамилия) работал в шахте рудника «Таймырской» с 2010 года по 2018 год. Потом получил профессиональное заболевание, в результате чего прямо на работе упал в обморок.

— Я работал подземным горнорабочим четвертого разряда, — рассказывает свою историю Воловик. — Мы испытывали крепь (искусственное сооружение, возводимое для предотвращения возможности обрушения окружающих горных пород в горных выработках. — Ред.). Приборы, которые мы постоянно носили с собой, весили порядка 25 килограммов. Например, нас клеть (лифт) высаживает на 1050-м горизонте, а то и ниже, но возвращались мы на 900 метров. Там расположено место, где можно отдохнуть, покушать. Поднимались на своих двоих. Между горизонтами клеть не перевозит. Горизонт устроен под уклоном 30–35 градусов, нужно подниматься вверх со всем оборудованием. Плюс мы берем с собой еще бутылку воды, потому что там питьевой воды нет. Нашими средствами индивидуальной защиты были перчатки, респираторы, у нас они называются «лепестки» — самые дешевые. Это ватно-марлевые повязки с железными перепонками на носу. А более дорогие, так называемые «триэмовские», нам не выдавали, их типа дорого заказывать. Так у всех — и у бурильщиков, и других шахтеров. Самоспасатели у нас были, это маска, которая выделяет кислород, фонарь.

Часто даже нечем работать, рукавов, по которым воздух поступает, нет, их наращивать надо, но это в порядке вещей. На руднике «Таймырский» пока сетка вредности первая, и семичасовой рабочий день. За это у нас 86 дней отпуска, пенсия в 45 тысяч, карточка питания. Правда, насчет повышенной пенсии я не знаю, вон Михалыч 30 лет в шахте отработал, и у него пенсия меньше 30 тысяч.

Все упирается в медицину, — продолжает Иван Воловик. — Наш невропатолог мне сказал: чтобы заработать профзаболевание, надо 10, а то и 15 лет отработать. Я попросил все это мне указать на бумажном носителе. Когда я в Москве проходил профобследование, мне профессор сказал, что в один день можно заработать профзаболевание. Народу списывают немного, многие не проходят по зрению, по слуху, но они вынуждены покупать комиссии, чтобы сохранить работу. Потому что понимают, что другой работы они не найдут. На рудник тоже мало кого принимают в последнее время. Профсоюзы у нас все развалены, есть мнимый норникелевский, там председателя поставили, у которого трое детей, ипотека, он ручной.

Предыдущий начальник у меня был Холичев Евгений Алексеевич, большой профессионал. Он говорил: видите, что опасно: развернулись и ушли, мне вы живыми нужны. После него пришел Гилязев, у этого другая политика: почему не выполнен наряд? Он как-то пытался меня оставить на вторую смену, но я не остался.

Важный факт, у нас в коллективном договоре написано, что один день предоставляется для прохождения медицинского осмотра. Но в Трудовом кодексе прописано, что за счет работодателя проходится медосмотр в рабочее время. Они нас заставляли после смены или перед ней проходить медосмотр. Было дело даже Туманова Елена Петровна на нас ругалась. Она депутат от «Единой России», работает в ОРП (отдел работы с персоналом), это церберы от высшего руководства.

И вот в 2018 году Иван вышел на работу, переоделся, надел оборудование, дошел до клети и упал в обморок. Вызвали скорую, которую долго не пропускали на территорию. Пришли два медика, сняли кардиограмму и сказали Ивану, мол, никому в руки ее не давать. Сделали сигнальный лист для больницы, но на скорой почему-то довезли только до подъезда, а не в больницу. Около подъезда Ивана уже ждал начальник, чтобы сопроводить меня до квартиры. Ивана отстранили от работы и отправили в отпуск без содержания. Уволили через год, по состоянию здоровья.

вспоминает Иван. — Потом ее нашли со скандалом, я всю карту отфотографировал перед тем, как отдать в поликлинику, но на прием к профпатологу за год не смог попасть. И по сей день не попал. Я не отказывался от работы, я пытался попасть на прием к Николаю Уткину (директору Заполярного филиала ГМК «Норникель»), чтобы перевестись куда-нибудь, в команду мастеров по вентиляции, там работа без нагрузок, но там тоже сокращения, хотя уже сейчас один мастер за двоих, за троих работает.

Один больничный они мне вообще оплачивать не хотели после того, как мне начальник сказал: иди дергай 30 штанг один (штанга — это крепь выработок стволов шахт. —Ред.). Я ответил, что один в шахту не пойду, открывай инструкцию и читай. Он все время пытался нарушать технику безопасности. Я так и не пошел один в шахту, ушел на больничный.

Получается, что в ситуациях, когда должны были оказывать экстренную медицинскую помощь и отображать в документах факт заболевания, который потом ляжет в основу профзаболевания, этого не происходило. Иван Воловик потерял надежду на то, что кто-то ему поможет, на справедливое разрешение вопроса как такового. Его случай — не единственный, скорее речь идет о системе. В конце октября прокуратура Норильска провела проверку в ПАО «ГМК «Норильский никель» после жалоб его сотрудников на то, что предприятием долго рассматриваются документы о профессиональных заболеваниях. На сайте Генеральной прокуратуры РФ опубликована новость от 24 октября: «Установлено, что работодатель не проводил расследование случаев профессиональных заболеваний, выявленных более чем у 30 работников предприятия, а также уклонялся от подписания актов о случаях профессиональных заболеваний на протяжении длительного периода времени (в некоторых случаях более года).<…> Посредством принятия мер прокурорского реагирования в настоящее время уже завершено расследование случаев профессионального заболевания в отношении пяти работников». В качестве наказания для компании — дисциплинарная и административная ответственность.

Зато свою оценку работе «Норникеля» и его владельца дало политическое руководство страны. 11 ноября «за большие заслуги перед государством и многолетнюю добросовестную работу награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени президент и основной акционер ГМК «Норильский никель» Владимир Потанин».

Норильск