Про дело Ивана Демьянюка, жителя Кливленда, обвиненного в том, что он — скрывающийся нацистский преступник, изувер из лагеря смерти Треблинка по кличке Иван Грозный, я узнала только во время последнего суда над ним — в Германии в 2009 году. Помню телевизионную картинку — совершенно беспомощного на вид (ему тогда был девяносто один год) старика катят на коляске и держат над ним кислородный баллон.

Но старик на каталке, казалось, уже не имел к этому отношения, его история была не про преступление и наказание, а про что-то другое.

Вышедший на онлайн-платформе Netflix документальный фильм The Devil Neхt Door («Дьявол по соседству»), снятый режиссерами Йосси Блохом и Даниэль Сиваном — именно про это «другое». Не про «был ли пожилой работник завода «Форд» и примерный семьянин Иван Демьянюк садистом из Треблинки Иваном Грозным?», а про царапающие вопросы, образующиеся у нас в голове и вообще в воздухе в связи с такими историями.

Их в этом пятисерийном документальном фильме множество. В газетной колонке все не затронешь. Могу только посоветовать его посмотреть. Это умное по замыслу и по исполнению зрелище, ни на минуту не назидательное и не затянутое.

Но две вещи продолжают беспокоить меня до сих пор, хотя посмотрела фильм я неделю назад и успела множество раз его обсудить. И о них хочу написать здесь.

О чем я думаю, независимо от сегодняшней общественно-политической ситуации

О мести. О возмездии. О справедливости. Но не о справедливости, восстанавливающей память. Не о справедливости, обличающей отвратительные дела и санкционирующие их ужасные идеологии. А о справедливости наказания, настигающего, наконец, конкретного преступника много лет спустя. Почему это нам нужно? Верим ли мы честно, что это наказание станет неким поручительством что «такое не повторится»? Или это инстинкт, возможность излить ярость, надежда на некоторую (несуществующую вообще-то) жизненную «симметрию», в то, что слезы и вправду отольются?

Фильм составлен по большей части из архивных материалов. Дело Демьянюка вызвало огромный медийный интерес — в видеозаписях суда и реакции на него нет недостатка. Как и процесс Эйхмана, за двадцать шесть лет до того, это дело буквально объединило Израиль и стало предлогом для того, чтобы снова осмыслить Холокост.

Евреи, живущие в Израиле могут быть самыми разными — верующими и неверующими, сионистами и нет, но есть одно, что их объединяет, — это память о Катастрофе. Показания свидетелей обвинения, выживших в Холокосте, были не столько опознанием обвиняемого (многие из очевидцев деяний садиста Ивана Грозного были настолько стары, что в качестве их зрительной памяти как раз можно было усомниться), сколько перечислением немыслимых изуверских преступлений нацизма и нацистов.

Людям, собравшимся вокруг здания Иерусалимского суда с фотографиями убитых родственников в руках, было нужно, чтобы

обвиняемый оказался тем самым изувером, который стоял у входа в газовую камеру с саблей (!) и забавы ради отрубал идущим на смерть людям кончики носов. Потому что важно, чтобы такое не оставалось безнаказанным.

О чем я думаю, живя здесь и сейчас

В апреле 1988 года Иерусалимский суд признал Ивана Демьянюка виновным в преступлениях против человечности и приговорил к смертной казни. Но к этому времени его адвокаты успели получить из СССР, находящегося уже в периоде полураспада, документы, говорящие о том, что Демьянюк, хоть был охранником в лагерях Собибор и Майданек (и, соответственно, делал все, что такие охранники рутинно делали), но он, скорее всего, — не Иван Грозный.

Адвокат направил апелляцию в Верховный суд Израиля.

И Верховный суд вынес оправдательный приговор. Ведь судили не как нацистского наймита в принципе, а именно как изувера из Треблинки. И в том, что обвиняемый — именно этот человек, заявил суд, имеется «разумное сомнение».

Демьянюка отправили обратно в США, а спустя двадцать лет уже немецкий суд признал его военным преступником. Он умер в баварском доме престарелых, не дождавшись апелляции.

Хотя бы ради сцены, которая разворачивается в Верховном суде Израиля после вердикта стоит смотреть фильм. Это невероятное средоточие боли, отчаяния, обманутых ожиданий и, очевидно, нагрянувших страшных воспоминаний. Это поразительный документ человеческих чувств.

Я хочу суд, для которого «разумное сомнение» — повод для милосердного решения. Я хочу суд, который учитывает все аргументы, вчитывается и вчитывается в свидетельства. Я хочу суд, для которого существует презумпция невиновности, или, как в этом случае, презумпция не самой страшной виновности.

И еще — живя здесь и сейчас, я хочу чтобы фильм о суде над пособником фашистов был бы для меня фильмом о суде о пособнике фашистов, а не метафорой, вернее, антитезой отечественного правосудия, дающего восемнадцать лет лагерей не глядя.

Я хочу, но боюсь еще долго не получится.