Поздравляю, вот мы и нашли линию разлома «отцы и дети» в нашем современном обществе. А то уж, казалось, что и нет ее совсем. В игры на приставке гоняем одни и те же, рэп-исполнителей одних и тех же можем слушать, сериалы и фильмы нравятся одинаковые, что ж за такое. Однако вот, наконец, эта линия проступила, и назвать ее можно даже не «отцы и дети», а «отцы и дочери».
Младшее поколение, к удивлению своих «отцов», абсолютно не хочет, чтобы их без спроса лапали, и к тому же публично об этом заявляет. А «отцы» абсолютно не понимают, почему это проблема и почему поколение-оппонент не стесняется говорить «о таком». Ведь в их-то время это было просто неприлично. Причем в этой отцовской луже прекрасно сидят люди, которые в других ситуациях, как говорится, на одном гектаре не сядут. Этого искренне не может понять и либеральный писатель, которому за такое поведение выговаривает собственная дочь, и оскандалившийся депутат Государственной думы, и профессор МГУ, и трудовик в какой-нибудь самой дальней поселковой школе.
Дело в том, что молодому поколению сейчас даже трудно себе представить, с какой легкостью поколение 45+ относится к повседневному насилию как к чему-то обыденному. Ведь в их детстве физическое наказание детей было нормой,
были шуточки про «попрошу родителей прописать вам витамин Р» от учителей.
Милые, вызывающие у этого поколения ностальгическую слезу советские фильмы формировали определенные поведенческие штампы: герои отпускают шуточки в стиле «баба тоже человек», народный артист СССР Санаев в легкой комедии «Белые росы» советует с мудрым прищуром будущему народному артисту РСФСР Николаю Караченцову побить свою жену, но не сильно, а чтоб поняла.
Кроме того, непроработанная постоветская травма «парткомов» и «всеобщего осуждения» не дает представителям «отцов» понять, почему у молодого поколения именно такие способы борьбы — коллективные петиции, открытые письма, кампании в социальных сетях.
Советский Союз напрочь вытравил в людях навыки низовой самоорганизации, разделил и атомизировал людей, показал, что бой один на один с системой не выиграть никак.
То есть проблема лапания — старая как мир, очевидно, эта практика не нравилась никому из жертв и им сочувствующих и ранее. А вот инструментов сопротивления этой практике не особенно-то и хватало, а чаще — не было вообще. Но это тогда не было, а сейчас более слабый на конкретном участке столкновения с системой человек может обратиться к коллективной публичности как более сильной структуре. И новое поколение, не имеющее этой советской коллективной травмы в голове, не считает это чем-то зазорным: «стукачеством» или «доносом».
Формированию сферы публичного как продукту массовизации культуры посвящено множество работ, ее анализировали мыслители по всему политическому спектру: от Мартина Хайдеггера до представителей Франкфуртской школы. В этих работах можно найти жесткую критику этого феномена, потому что сфера публичного порождает культ «знаменитостей», которые, по меткому выражению актера Мэтта Дэймона, «знамениты лишь тем, что они знаменитости», феномены медиаскандалов, желтой прессы и многого другого.
Но, как отмечали представители Франкфуртской школы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно, в этой публичности появилось право голоса и у обычных людей. А если обычного человека начинают преследовать власть имущие, публичность может стать своего рода safe place, властям уже будет сложнее замести что-то под ковер и вообще применять весь свой арсенал господства и угнетения.
Благодаря публичности шансы уравниваются, а если повезет, по крайней мере, на определенном участке — можно даже обеспечить себе перевес.
Достаточно вспомнить феномен Кущевки. После появления в публичной плоскости фактов творившихся там преступлений замолчать ситуацию стало невозможно. Можно — расследование американской газеты Boston Globe про католических священников и детей. Там ведь тоже все было «до суда», тоже находились влиятельные защитники и тоже говорили «ну а что такое, дети могут все неправильно понять, как можно клеветать на такую организацию».
Что интересно, некоторые «отцы» такую стратегию сопротивления приемлют и используют в области политической борьбы, как они ее понимают: партийное противостояние, борьба с коррупцией, какие-то такие крупные сборки.
Но для «детей» индивидуальное столкновение с кем-то, у кого больше власти на конкретном участке, — это тоже политика.
Пока они молоды, это даже больше политика, чем выборы президента и парламента, чем миллиардная коррупция и другие монументальные проблемы. Потому что на этом участке решается их жизнь, ломается их карьера, искажается их персональная траектория. И что бы там ни говорили мудрым уставшим голосом «понимающие взрослые» (часто — из числа «матерей»): дескать, вот и у нас такое было, ну и что, нас волновали куда более важные вопросы, для современных людей нет более важного вопроса, чем такое вот повседневное взаимодействие. Потому что из него и складываются те самые крупные проблемы.
И пока у «детей» не будет возможностей и площадок для репрезентации таких проблем, они будут пользоваться тем, в чем они сильнее и что они умеют лучше — работать с соцсетями и общественным мнением, выстраивать низовые организации сопротивления, в общем, делать все то, что «отцы» делать или разучились, или не умели вообще. Так что, в общем, прав был Тургенев, у отцов и детей всегда будут культурные различия, и наше время — не исключение. Просто пролегает оно не в области того, что понимали под культурой во времена молодости «отцов»: смотреть балет или смотреть хоккей. А в области культуры технологии с одной стороны и персональной коммуникации — с другой.
