В издательстве «Эксмо» вышла книга «Терроризм в Российской империи. Краткий курс» доктора исторических наук, профессора Высшей школы экономики Олега Будницкого. В компактной и очень насыщенной историями о терактах конца XIX — начала XX века работе Будницкий объясняет, как разочаровавшиеся в бесплодной политической борьбе сторонники реформ и ненасильственной смены строя начали организовывать покушения на власть.

Ответная жестокость власти была не менее показательной, а спираль насилия в итоге уничтожила обе стороны. В интервью спецкору «Новой» Будницкий рассказал, как между собой уживались терроризм и гуманизм, какие методы царской полиции взяли на вооружение современные спецслужбы и когда террор превращается в обычную «уголовку».

Гуманисты с динамитом

— Существует ли какая-то универсальная причина, если исходить из опыта радикальных движений конца XIX — начала XX века, по которой человек или группа людей решаются на террор?

— В 1900 году в Париже умер один из идеологов народничества Петр Лавров, который в принципе был противником терроризма, но в поздний период своей жизни возглавил группу старых народовольцев за границей.

На нелегальном митинге по поводу смерти Лаврова историк Павел Милюков, приват-доцент Московского университета и будущий лидер русских либералов, произнес речь в его память и заключил, что «всякая динамика революционного движения, не приводящего к цели, кончается террором». Среди слушателей был социал-демократ Борис Савинков (один из организаторов убийства министра внутренних дел Вячеслава Плеве. — Ред. ). Он потом говорил Милюкову в шутку: «Я, собственно, ваш ученик», — и напомнил историку его анализ, превратившийся в пророчество. Сам Савинков порвал с социал-демократией, вступил в партию социалистов-революционеров и вошел в Боевую организацию партии в качестве заместителя ее главы.

Вообще, в литературе выделяются три типа терроризма. Один ассоциируется с социальной революцией и нам более знаком — это в общем политический терроризм. Другой тип терроризма — анархистский: в его основе лежит пропаганда действием. Третий тип связан с движением за национальное освобождение. Вероятно, наиболее известный случай — Ирландия, но громкие теракты на этой почве случались во многих странах: в Индии, Османской империи.

В Российской империи революционный терроризм возник в связи с попытками вызвать социальную революцию. Позже, уже в начале XX века, были представлены и другие типы терроризма — анархистский и связанный с национальными движениями. К террору прибегали польские, армянские и финские радикалы. Каждый из этих типов терроризма возникает в связи с конкретным временем и обстоятельствами.

В понимании терроризма как явления важен еще один момент — психология. Психология людей, которым хочется, чтобы все изменилось здесь и сейчас. «История движется ужасно тихо. Надо ее подталкивать», — говорил Андрей Желябов.

— В вашей книге написано, что в большинстве своем террористами в позапрошлом веке были образованные молодые люди. Как-то их стремление уничтожать людей, которые мешают их целям, не вяжется с гуманистическими теориями, которые уже тогда были в тренде у просвещенной молодежи.

— «Образованные» — это сильно сказано. Я бы сказал так — полуобразованные. Ведь и в случае с «Народной волей», и в случае террористических групп начала XX века — эсеровского, анархистского и разных других направлений — значительную часть террористов составляли люди, не закончившие высшие или средние учебные заведения, в том числе исключенные из них по политическим мотивам. А если брать анархистский террор, то его адепты и вовсе в большинстве случаев были не слишком образованными и даже не слишком грамотными людьми.

Что касается противоречия террористической борьбы идеалам гуманизма — на этот счет находились разные объяснения. Гуманизм радикалов заканчивался, когда дело касалось тех категорий людей, которых они считали вредными для общества: например, мешающих пропаганде социализма. Почему народническое движение закончилось в итоге терроризмом? Народники полагали, что ведут мирную пропаганду, которая, правда, в конечном счете должна была привести к социальной революции. Однако крестьянство оказалось не слишком восприимчиво к идеям социализма, а государство, которое они считали надклассовой силой, весьма активно преследовало пропагандистов, в результате чего сотни молодых людей оказались в тюрьмах и в ссылке. Отсюда — переход к политической борьбе, в отсутствие сколько-нибудь широкой поддержки со стороны народа, вылившейся в терроризм.

В одной из «землевольческих» (от названия партии «Земля и воля». — Ред. ) статей была фраза, что надо сбросить государство, это «докучливое животное», со своего пути. Землевольцы, а затем народовольцы начинают применять насильственные методы к его агентам и в конце концов к носителю верховной власти. Ибо было бы нелогичным совершать покушения на каких-то жандармских офицеров или даже на самого шефа жандармов, но при этом не затрагивать императора.

«Соавторы» терроризма

— Правда ли, что ожесточенная реакция на теракты со стороны власти вызывает еще большее ожесточение со стороны радикалов?

— Да, у терроризма в России были «соавторы» — радикалы, снедаемые революционным нетерпением, и власть, считавшая, что неразумных детей надо не убеждать, а наказывать. Причем некоторых из них — повесить. У террористической идеи, кроме ее кажущейся рациональности — вот мы наиболее вредных истребим, других устрашим, и это позволит избежать кровавого побоища, — был и другой соблазн. Это так называемая теория неуловимости: неизвестно откуда взявшиеся люди совершают акт правосудия (у террористов эти убийства неизменно именовались казнями) и потом также неизвестно куда исчезают. Но это работало, конечно, очень недолго.

— Почему террористов вешали, а не расстреливали? В этом видится некоторая попытка унижения, нет?

— Это было личным указанием императора Александра II. Узнав, что военный суд в Киеве приговорил некоторых подсудимых к расстрелу, «государь император… изволил заметить, что в подобном случае соответственнее назначать повешение». После этого расстрел был применен в единственном случае — в отношении народовольца, бывшего лейтенанта флота Николая Суханова, одного из участников подготовки покушения на императора. Других приговоренных вешали.

— У вас в книге как раз описана шокирующая история, когда фактически одного из тех, кого собирались вешать, заставили смотреть, как сначала казнят его соратников.

— Совершенно верно, речь идет о деле Валериана Осинского (один из организаторов движения «Земля и воля», организатор нескольких покушений на царских «силовиков», казнен 14 мая 1879 года в возрасте 26 лет. — Ред. ). Его группа действовала в Киеве и Одессе — и да, его казнили последним. Причем вопреки традиции ему не завязали глаза, предоставив наблюдать, как вешали его товарищей.

Более того, когда Осинскому набросили петлю на шею, прокурор приказал военному оркестру играть «Камаринскую» (русскую народную плясовую песню. — Ред. ). Это не было забыто, и прокурор Василий Стрельников, руководивший производством казни в 1882 году, был застрелен народовольцем Николаем Желваковым на Приморском бульваре в Одессе.

**— В какой момент политический террор превращается — не знаю, можно ли так сказать, — в обычную уголовщину? **

— Мы можем выделить два таких момента. Терроризм, если мы говорим о Российской империи, выдыхался и умирал, когда он терял моральную поддержку в обществе. Некоторые «пикейные жилеты» потирали руки и даже жертвовали деньги «на революцию». Позицию этой части общества, желавшего продолжения реформ и недовольных чиновничьим произволом, саркастически, но довольно точно сформулировал консервативный публицист Михаил Катков: «Уступи, а то они будут стрелять». Но когда императора Александра II на самом деле убили, то вспомнили, что это вообще-то царь-освободитель и человек, благодаря которому отменили крепостное право и провели судебную и другие реформы. Это убийство произвело отвратительное впечатление. Да и взрывы бомб, от которых пострадали случайные люди, тоже отвратили от террористов часть общества. А крестьяне и вовсе считали, что это баре отомстили царю за то, что тот дал волю.

В период революции 1905–1907 годов, казалось, осуществились мечты некоторых идеологов терроризма: он пошел «в низы» и приобрел массовый характер. Идея революционного насилия попала на благоприятную почву нищеты, озлобленности, примитивного мышления и воплотилась в такие формы, с которыми, вероятно, не ожидали столкнуться ее пропагандисты. На смену «разборчивым убийцам», как назвал русских террористов Альбер Камю, задававшимся вопросами о целесообразности насилия, о личной ответственности, о жертве и искуплении, пришли люди, стрелявшие без особых раздумий. И не обязательно в министров, прославившихся жестокостью, или военных карателей — а в тех, кто подвернулся под руку не вовремя: в обычного городового или конторщика, на свою беду сопровождавшего крупную сумму денег, потребовавшуюся на революционные нужды.

Петр Струве говорил, что «народился новый тип революционера», и произошло «освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек». Особенно «впечатляла» борьба анархистов против «непосредственных эксплуататоров», выливавшаяся нередко в бессмысленные убийства посетителей «буржуазных» кафе или в ограбления мелких лавочников.

К этому следует добавить экспроприации или, говоря проще, политически мотивированные ограбления, страшно развращавшие революционное движение.

Случались и вовсе дикие эпизоды: например, был совершен налет на винную лавку, убит сиделец (так тогда назывался продавец); добыча составила 5 рублей. Как объяснили налетчики, им не хватало денег на трамвайные билеты, чтобы ездить за город упражняться в стрельбе. «Эксами» не гнушалась ни одна революционная партия, включая большевиков.

ФСБ учится у предков

— Кому в Российской империи пришла в голову идея использовать для поимки террористических групп провокаторов?

— Есть конкретный автор — это Георгий Судейкин, подполковник Отдельного корпуса жандармов, инспектор секретной полиции. В 1882 году он склонил к сотрудничеству арестованного народовольца, отставного штабс-капитана Сергея Дегаева, и устроил ему побег из тюрьмы. Дегаеву, участнику подготовки покушения на императора, грозила виселица. Он сумел занять руководящую позицию в обескровленной «Народной воле», выдал десятки членов партии, в том числе последнего члена Исполнительного комитета, находившегося в России, — Веру Фигнер. Судейкин, лучший разыскник империи, был недоволен своим медленным продвижением по службе. Он строил далеко идущие планы: сформировать под руководством своего агента группу террористов, а самому выйти под каким-нибудь предлогом в отставку.

Судейкин планировал руками террористов убить министра внутренних дел графа Дмитрия Толстого и великого князя Владимира Александровича. В этой ситуации император понял бы незаменимость Судейкина, и он стал бы чем-то вроде диктатора. Совместно с Дегаевым они бы фактически управляли Россией.

Морочил ли он Дегаеву голову, или в самом деле замышлял нечто подобное, установить вряд ли удастся. Однако Дегаев, опасаясь разоблачения и возмездия со стороны народовольцев, покаялся и в качестве искупления своей вины организовал убийство Судейкина. 16 декабря 1883 года на конспиративной квартире на Невском проспекте, в которой Судейкин встречался с Дегаевым, была устроена засада.

Судейкин пришел на встречу в сопровождении своего племянника, служащего Охранного отделения Николая Судовского. Дегаев выстрелил своему искусителю в спину, но только ранил его. Однако поджидавшие Судейкина в квартире народовольцы Николай Стародворский и Василий Конашевич проломили ему и Судовскому головы ломами. Судейкин был убит, Судовский выжил. Дегаев эмигрировал в США, сменил имя и впоследствии стал профессором математики и даже деканом инженерного факультета Университете Южной Дакоты. Там до сих пор присуждают стипендию за достижения в математике имени Александра Пелла (это новое имя Дегаева).

— Я, собственно, почему про провокаторов спросил. Провокация как тактика борьбы власти с радикальной или просто несогласной молодежью вновь стала популярной. Я имею в виду последние громкие дела — «Сети» (организация признана террористической в РФ. — Ред.) или «Нового величия». Вы видите схожесть методов работы спецслужб нынешних и царских в этом смысле?

— Я знаю об этих делах только из сообщений СМИ. Когда станут доступны материалы этих дел, поговорим. Надеюсь, это случится раньше, чем через 75 лет, как это следует из закона об архивном деле.

Из общих соображений. Любые спецслужбы используют опыт предшественников. Например, НКВД в 1941 году издал «для служебного пользования» книжку «белоэмигранта» Сергея Сватикова «Заграничная агентура Департамента полиции». Сватиков в 1917 году был комиссаром Временного правительства, отправленным в Париж для ликвидации этой самой агентуры. Штаб-квартира «заграничной охранки» находилась в русском посольстве. По итогам командировки Сватиков написал чрезвычайно любопытную книжку, которую использовали (конечно, без ведома автора) для обучения сотрудников НКВД.

В борьбе с террористами спецслужбы разных стран используют осведомителей, агентов «под прикрытием». Грань между тайным агентом и провокатором — вот что принципиально: провокация — это когда подобный «деятель» сам что-то организует и склоняет к этому других. Российское законодательство запрещает подобные действия сотрудников правоохранительных органов. Всегда ли закон соблюдается на практике — другой вопрос.

Дорога в никуда через минное поле

— Сейчас даже попытка понять мотивы того или иного бомбиста, случился теракт или нет, — это почти стопроцентное обвинение в оправдании терроризма. И террорист, получается, должен быть неким абсолютным злом, которым движет внутренний демон. Как вам кажется, реально ли бороться с терроризмом таким концептом?

— Знаете, чему меня научил опыт изучения истории терроризма? Это — тупиковый путь. Возможны достижения каких-то краткосрочных целей (например, убийство Плеве привело к так называемой «весне» при новом министре внутренних дел Святополк-Мирском), но в целом это дорога в никуда.

Конечно, следует разбираться в живучести этого явления, в психологии людей. Люди могут действовать из лучших побуждений, вызывать у многих сочувствие, даже восхищение. Скажем, Андрей Желябов и Софья Перовская были иконами русской революции. Но что получилось на самом деле, мы хорошо знаем.

Ну а в XXI веке, в эпоху интернета и генной инженерии, пытаться путем взрывов и поджогов добиться желаемых изменений, какими бы правильными они ни казались, это просто попытки дезертировать в XIX век или в недоброй памяти первую половину ХХ. Вот такие у меня соображения. Они могут казаться консервативными. Возможно, это возрастное (улыбается).

— Тоже точка зрения.

— В моей книге заключительная глава называется «Кровь по совести», и она посвящена как раз критике идей о том, что путем насилия и политических убийств можно привести человечество к счастью. На этом пути обычно бывает огромное количество совершенно невинных (даже с точки зрения террористов) жертв. «Кровь по совести» — это из Достоевского, из «Преступления и наказания». Помните дискуссию Разумихина и Родиона Раскольникова, когда Разумихин говорит примерно следующее: что ты, Родя, допускаешь, что можно кого-то убить ради благого дела? Родя же теоретизировал о том, что «необыкновенный» человек имеет право и «даже был бы обязан» в случае необходимости «устранить этих десять или сто человек», мешающих прогрессу. Трудно не заметить перекличку с «какой-нибудь сотней, другой людей» «Молодой России». Кстати, прокламацию «Молодая Россия» Достоевский обнаружил на замке двери собственной квартиры, так что он хорошо знал этот текст.

Ну вот Родя идет и убивает старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету. «Это я убил старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету топором и ограбил». Старуха-процентщица, допустим, это средоточие зла. А Лизавета, которая оказалась не в том месте и не в то время? Едва ли не большая часть жертв терактов — люди совершенно случайные, которые оказались не в то время и не в том месте.

Самым кровавым террористическим актом «Народной воли» стал взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года. Андрей Желябов настаивал на том, чтобы ограничить количество используемой взрывчатки: его ужасало предполагаемое число жертв. Исполнитель теракта Степан Халтурин, работавший в Зимнем дворце столяром-краснодеревщиком, не соглашался: «Число жертв все равно будет огромно. Полсотни человек будут непременно перебиты. Так лучше уж не жалеть динамита, чтобы по крайней мере посторонние люди не погибли бесплодно». В том, что немало посторонних погибнет, никто не сомневался.

Знаете, Камю предрекал, что на смену «разборчивым убийцам» явятся другие, «одухотворенные все той же всепоглощающей идеей, они… сочтут методы своих предшественников сентиментальными и откажутся признавать, что жизнь одного человека равна жизни другого…

Сравнительно с будущим воплощением идеи жизнь человеческая может быть всем или ничем. Чем сильнее грядущие «математики» будут верить в это воплощение, тем меньше будет стоить человеческая жизнь. А в самом крайнем случае — ни гроша». Что и случилось на самом деле.