Белорусов уехавших от белорусов оставшихся отличить очень легко. Достаточно заглянуть на их страницы в социальных сетях. Даже если у всех написано одинаковое «живет в Минске», у уехавшего на странице будут фотографии людей, идущих по улицам с бело-красно-белыми флагами. У оставшихся — почти чистые страницы. Удаленные фотографии и посты, стертые воспоминания, стерильные профили. Потому что иначе посадят, как посадили соседа, брата, кума, подругу. Впрочем, даже тщательно отцензурированные страницы не дают гарантии, что уцелеешь.
«Я лайкаю только котиков, — говорит моя подруга и коллега Оля, — и ничего нигде не пишу. Телефон чищу каждый день. Когда звонят коллеги из других стран что-то спросить, уточнить, я всегда прошу: ребята, я в Беларуси, ни в коем случае не упоминайте меня! Ты тоже, пожалуйста, не пиши мою фамилию». Не напишу. Оле отчасти повезло: протесты августа 2020 года у нее совпали с декретным отпуском, и на марши она не ходила. Но сотрудничество с независимым ресурсом, который теперь признан экстремистским формированием, — то, из-за чего она чистит телефон и лайкает котиков.
Улицы белорусских городов теперь так же стерильны, как профили в соцсетях. Два года назад на балконах дерзко висели белые и красные футболки (некоторые еще рядом вешали плакат «Это не флаг!»), в окнах — флаги, во дворах вечерами пили чай и слушали музыку, а на стенах домов появлялись муралы с портретами политзаключенных. Теперь стены серые, и прохожие тоже. Главное правило — не выделяться и ни в коем случае не допускать в одежде сочетания красного и белого.
Если сажают за белые носки с красной полосой, за гардеробом приходится следить особенно внимательно. Если белое, то красного быть уже не должно.
И красно-белые зонтики тоже исчезли с улиц. Как и девушки, которые выходили с этими зонтиками на совместные прогулки. Одни уехали, другие сидят.
Я помню, как менялось восприятие таких зонтиков. Весной 2021 года я еще шла по улице с красно-белым зонтиком, а прохожие понимающе улыбались и говорили: «Жыве Беларусь!» Даже нищий в переходе, который просил милостыню, благодарил за монетку по-белорусски и добавлял: «Жыве вечна!» А осенью того же года, после принудительной посадки в Минске самолета Ryanair, окончательного разгрома независимых медиа, ареста журналистов Tut.by и БелаПАН, правозащитников из «Вясны», все вокруг стало терять краски — от стен до одежды. И осенью красно-белый зонтик вызывал только одну реплику прохожих: «Вам что, в тюрьму захотелось?» Зонтик тот, кстати, уже не красно-белый, а красно-серый. По нему больше не стучат капли дождя. Он пылится в шкафу.
Бывший главный редактор художественно-редакционного отдела портала Tut.by Марина Золотова и бывший генеральный директор ООО «Тут бай медиа» Людмила Чекина (справа налево) в зале суда. Фото: Наталья Таланова / ТАСС
Главного редактора Tut.by Марину Золотову и директора Людмилу Чекину приговорили к 12 годам тюрьмы. Вдова основателя Tut.by Юрия Зиссера Юлия Чернявская, не имевшая никакого отношения к порталу, была задержана 18 мая 2021 года одновременно со всеми журналистами и провела восемь месяцев под домашним арестом. Недавно Юлия написала в своем фейсбуке*: «То ли город мне снится, то ли я ему. Мерещимся. Нет, я ему уже даже не мерещусь. У нас с городом не выходит совпасть. Я думаю о нем: я тебя так любила. Я здесь, он здесь, но нас вместе нет». Это очень точное определение. Белорусы перестали совпадать со своими городами. Они не узнают друг друга.
Только невыносимой болью откликаются шаги по знакомым местам. Вот здесь, у метро «Пушкинская», 10 августа 2020 года был убит Александр Тарайковский, первая жертва белорусских силовиков во время протестов. Здесь долго держался мемориал. Люди несли сюда цветы и писали на асфальте: «Не забудем, не простим». Не забыли и не простили. Но мемориала больше нет. За цветы и надписи начали сажать. Последний букет кто-то оставил прямо на проезжей части в первую годовщину гибели Тарайковского. Во вторую — уже никто.
Место возле метро «Пушкинская» в Минске, где погиб участник протестов Александр Тарайковский. Фото: AP / TASS
А вот этот двор неподалеку от Орловской улицы в народе называют Площадью перемен. Здесь 12 августа 2020 года на стенке вентиляционной шахты появилось граффити с изображением двух диджеев, которые в начале августа во время государственного мероприятия врубили «Перемен!» Цоя вместо патриотической песни. Коммунальные службы стирали граффити, а местные жители его восстанавливали. Заодно развешивали вокруг белые и красные ленточки. Потом во двор начали приезжать и срезать ленточки уже не коммунальщики, а омоновцы. А 11 ноября в этом дворе силовики убили Романа Бондаренко. Его мемориал продержался четыре дня. Потом его уничтожили.
А вон из того окна, выходящего на Площадь перемен, вела свой репортаж Катя Андреева для телеканала «Белсат».
Катю задержали прямо во время стрима в том же ноябре. Сначала ей дали два года за грубое нарушение общественного порядка, а потом уже из колонии снова вывезли в СИЗО и приговорили теперь уже к восьми годам — за измену государству.
Так раскованно выглядела «народная» Площадь перемен в августе 2020 года. Фото: 2realt.onliner.by
Сюда, к стеле на проспекте Победителей, люди приходили во время воскресных маршей, когда в центре города собирались сотни тысяч. А в этом доме в начале проспекта была кофейня, открывшая двери для демонстрантов, бегущих от омоновцев. Тогда витрину в запертом изнутри заведении разбивал дубинкой лично командующий внутренними войсками Николай Карпенков. Кофейня продержалась еще три месяца и закрылась навсегда в декабре. А Карпенков стал генералом и заместителем министра внутренних дел. За разбитые витрины, оказывается, могут не только 15 суток дать, но и генеральское звание.
А вон там, в домах, что оказывались на пути демонстрантов, жильцы открывали настежь двери, чтобы люди могли забежать и спрятаться. И двери квартир тоже открывали. Тогда это было принято — распахнутые для незнакомцев дома. Веселые толпы в чьих-то кухнях, пьющие чай и рассказывающие хозяевам, как спасались от резиновых пуль и гранат. А теперь все двери закрыты наглухо. Даже соседи, давно знакомые и привыкшие запросто забегать друг к другу — хоть за солью, хоть с вопросом насчет горячей воды, хоть чаю попить, — уже не заходят, как раньше, без звонка по телефону. Стук или звонок в дверь, когда ты не ждешь гостей, означает, что за тобой пришли. Так что двери закрыты. Многие уже и не открываются никогда: хозяев нет. Они или в Польше, или в Литве, или в тюрьме.
Впрочем, некоторые уже и возвращаются. Не из Польши — из тюрем. Те, кого арестовывали в самом начале, оказались везунчиками: первой волне репрессированных еще давали по два-три года по статье о грубом нарушении общественного порядка.
Эту статью 342 даже стали называть народной. Вот они-то уже отсидели и вернулись. И больше никто не произносит при известиях о новых приговорах фразу: «Они не будут столько сидеть!» Она звучала осенью 2020 года, и весной следующего, и еще даже осенью, а потом перестала. Потому что неудобно как-то перед теми, кто полностью отсидел свой срок. А статьи теперь другие: разжигание розни, призывы к санкциям, измена государству, создание экстремистского формирования, измена государству. И приговоры другие — пять лет лишения свободы уже считается почти удачей. Марии Колесниковой дали 11 лет, Николаю Статкевичу — 14, Сергею Тихановскому — 19, Игорю Олиневичу — 20, Николаю Автуховичу — 25. И никогда не знаешь, в какую категорию попадешь именно ты, когда тебе начинают ломать дверь.
Бывает, что они и сами не знают и для начала отправляют на 15 суток по административному делу, а пока человек сидит — сочиняют «уголовку». Екатерина Яньшина, приезжавшая из Москвы на суд над нобелевским лауреатом Алесем Беляцким и отсидевшая 15 суток на Окрестина, рассказывала, что самое страшное — это когда твои 15 суток истекают, допустим, в четыре часа дня, а приходят за тобой раньше. Это значит, что ты не выходишь, а отправляешься в СИЗО по уголовному делу. На ее глазах так увели Юлию Ливянт.
Семью Ливянт в декабре взяли всю — маму, папу, дочку и зятя. Сначала несколько раз добавляли «сутки», потом наконец придумали, как всех посадить надолго, и перевели в СИЗО. Так Ливянт и сидят в ожидании суда — всей семьей.
И это все чаще в Беларуси — если пришли за мужем, то прихватывают для увеличения статистики еще и жену. Или мать, или дочь, или всех сразу. Правозащитники говорят, что в Беларуси сейчас не меньше пяти тысяч политических заключенных. Сколько их в действительности, не знает никто.
Когда Минск и другие белорусские города стали молчаливыми, серыми и дистиллированными, бело-красно-белые флаги появились в других странах. Будто все краски переместились вслед за десятками тысяч сбежавших от тюрьмы.
Флаги висели на зданиях и балконах в Польше, Литве, Германии, Швейцарии — да по всей Европе висели. А потом исчезли — в тот самый день, когда белорусы внезапно стали соучастниками СВО. Их сменили украинские флаги, а белорусов будто и не было никогда и нигде. Ни в самой Беларуси, ни в других странах. Вроде они сейчас везде — и в то же время нигде. Бездомный, безадресный, бесстрашный народ.
Недалеко от моего дома на бульваре никакие коммунальные службы со всеми их химикатами не смогли затереть надпись на асфальте «Бульвар партизан». Сколько ни скребли, она все равно видна. Так что никто никогда не посмеет сказать, что нас здесь не было. Даже если однажды действительно никого не останется.
* Входит в компанию meta, признанную экстремистской организацией и запрещенную в РФ.
