«Смотрю, как достают бинты из-под кожи…»

В здравпункте «Дома друзей» я работаю год. Пришла сюда спустя пару месяцев после начала СВО. Работа не казалась сложной, особенно после хосписа, в котором я была волонтером — медсестрой по уходу. Меняла подгузники, на прогулку пациентов на колясках выводила, мыла лежачих, кормила. Тогда внимание все было направлено на СВО, благотворительные фонды ушли на второй план, а проблемы остались. В хосписе очень тяжело быть волонтером, мне бездомные как-то ближе, я сама какое-то время в юности прожила на улице.

Здравпункт — это небольшое помещение на территории дезстанции недалеко от «Курской». Пришла летом, казалось, все будет легко: выдаешь лекарства, делаешь перевязки, видишь благодарных людей. На перевязки летом к нам приходили люди с очень грязными ногами, это не вызывает отвращения, просто из-за слоя грязи не видно ран, девочки отправляют на санобработку каждого пациента. Помню, один пациент с чудовищными ранами на ногах говорил, что не успеет помыться. Я очень просила дать ему ведро и тряпки помыть ноги, не понимала, почему сначала не согласились, — без перевязки ведь он не справится!

В одну из смен был поток людей на перевязки. Некоторые были очень медлительные, долго соображали, я их торопила вначале, говорила громче и не понимала, почему ответ занимает так много времени. Мне объяснили позже, что у людей с алкогольной зависимостью происходят необратимые изменения в мозге, одна из возможных болезней — алкогольная энцефалопатия — это необратимое поражение клеток головного мозга (болезнь вызывает ряд нарушений нервной системы, которые проявляются в деградации личности, снижении аппетита и веса, потере координации, быстрой утомляемости, тревожности, нестабильности настроения). Заторможенность — одно из последствий. Врачи пишут, что если вовремя не диагностировать болезнь и не приступить к ее лечению на ранней стадии, она приводит к летальному исходу в 30–70% случаев. Но даже при успешном излечении у больного человека навсегда остаются расстройства психики. Даже если он сможет бросит пить, понадобится много усилий и дорогое, качественное лечение, чтобы был шанс сохранить клетки мозга.

Летом здесь больше пациентов с гнойными ранами, в тепле инфекция распространяется быстрее. А зимой — с ампутациями и ожогами. Люди в поисках теплого места ночуют в подъездах, замерзшие руки засовывают в батареи и засыпают.

Вреж — один из наших пациентов. Он пережидал в машине пургу. Обморозил руки и ноги, пальцы на руках и ногах ампутировали. Долго ходил к нам на перевязки. А теперь приносит нам шоколадки и очень расстраивается, если кому-то не хватает.

Зимой мы каждому дарили подарки на Новый год — теплые шарфики, носки и перчатки. Открытки с надписью «Вы не одиноки».

Первый человек, которого я боялась перевязывать, был пожилой мужчина с онкологией на стадии распада. Боялась, что не хватит знаний и что он не так поймет мое замешательство.

У женщины на предплечье была рана. Ударилась, переросло в флегмону, рана после операции была с глубокими карманами, в которые ей поместили бинты с лекарством. Смотрю я, как коллега достает эти бинты из под кожи, — голова кружится, на улицу вышла, долго стояла пила воду, не могла зайти обратно.

Пациент около года ходил к нам за лекарствами. Недавно устроился работать в шаурму напротив дезстанции. Тетя, у которой он живет, когда куда-то уезжает, выгоняет его из квартиры, и он остается в подъезде. Соседи помогают, стирают вещи, приносят еду и белье. Не представляю, как он справляется. Сколько на это нужно стойкости и сил, чтобы ходить на работу и жить в подъезде. Когда его видим на работе, он повторяет: «Это все благодаря вам». Я горжусь им.

«Объяснили, что если буду пить — сдохну»

Кроме «Здравпункта» в «Доме друзей» есть реабилитационный центр «Убежище» — это программа, которая помогает людям восстановиться после болезней и ампутаций, обрести временный дом, вернуть здоровье, социальные навыки и уйти с улиц. Это единственная программа с полным циклом ресоциализации в России, после прохождения которой каждый четвертый бездомный больше не возвращается на улицу.

Денис Леонов был самым тяжелым пациентом. Он поступил с диагнозом «цирроз печени» из-за алкогольной зависимости, в «Убежище» его привезли истощенного, с огромным животом от асцита, он не мог ходить без посторонней помощи. Его сразу госпитализировали, он долгое время пролежал в больнице.

• Асцит — брюшная водянка — скопление свободной жидкости в брюшной полости. Количество ее может достигать 25 л. Асцит в 75% является следствием цирроза печени.

Дениса хотели оформить в паллиатив, но он смог пройти реабилитацию и восстановиться за 12 месяцев. Немногословен. От него чаще можно услышать ответы: «да» или «нет», фразу «как у всех» и очень редко — развернутый рассказ.

— Я родился в Западном Бирюлеве. Был отличником до 5-го класса. Почти все школьные каникулы — в Тульской области, ездили к родственникам матери. Там, чтобы велосипед купить, надо было год его ждать в спортмагазине. И ремонтировали сами, тогда какой-то интерес был чем-то заниматься. Ломался постоянно, до Дендропарка на нем едешь, обратно на себе тащишь, склоны, горки там — интересно, то вилку сломаешь, то раму, то еще что-нибудь. Не было такого даже раза, чтобы обратно я на себе его не тащил.

В школе учился до 9-го класса, потом поступил в колледж. Физруком проработал полгода при колледже. Надолго меня не хватило. Устроился столяром. Проблемы с алкоголем начались, когда мама умерла от инсульта, мне было 20. Через год после ее смерти ушел в армию. А когда вернулся, работу уже сложно было найти.

Я пошел жить к другу. Отец какое-то время в подъезде побыл. Потом соседка помогла — дали мне бумажки, я побегал по поликлиникам и оформил отца в пансионат для ветеранов труда. Жил у друга, работал, пил. Иногда бросал сам, когда не мог, кодировали на работе. Курьером был — возил генеральных директоров, они фирмы-однодневки открывали. Документы возил и людей этих и к нотариусу, и в налоговую с ними ездил. А потом на некоторых по доверенности сам счета открывал.

Начальнице не нравился утренний перегар. Они решили меня закодировать. Поначалу было неприятно, но я согласился. Кодировался три раза с перерывами в два года — не помогало.

Потерял работу, стал пить больше. В 2021-м начали отказывать ноги, поставили диагноз «цирроз печени», врачи объяснили, что если буду пить — сдохну. Ну я и перестал. Парень знакомый предложил тогда в работный дом в Московской области пойти. Через четыре месяца оттуда меня забрала Лана.

«Как это жить на вокзале? Никак»

Центр находится на первом этаже жилого здания. В одном крыле комнаты на 30 подопечных, кухня и зона отдыха. Во второй части — медицинский кабинет, помещения с тренажерами для занятий лечебной физкультурой с тренером и комната для занятий с психологом.

Лана рассказывает, что это важная часть программы ресоциализации.

— Очень много услуг вынесено на улицу, благодаря этому, конечно, человек на улице стал жить дольше, но это не является выходом из бездомности. Важно не принести им услуги, а запустить процесс, чтобы человек обращался за ними. У бездомного плановой экономики не существует, он живет одним днем. Но вот он понимает, что такой-то специалист работает в такие-то дни по таким-то часам. Ему надо в это время пойти туда. Кроме этого, у него есть общественная нагрузка, ему надо сходить в МФЦ, еще куда-то, и он уже начинает планировать. Выход из бездомности — это неприметные маленькие шажки, ресоциализация начинается с малого: утром встать, убрать за собой постель, умыться, позавтракать, убрать свое место на кухне и дальше по плану — к примеру, прийти на лечебную физкультуру, на занятия с психологом, за медицинскими услугами, пойти в поликлинику, на работу устраиваешься — это надо все совмещать. Мы об этом не задумываемся — эти навыки у нас уже безусловные. А тут простые базовые вещи кажутся очень сложными. Потому что у человека на улице ощущение реального времени просто потеряно, оно течет совсем по-другому. Часто утрачены функции борьбы, которые не относятся к выживанию, поэтому человек не может совершить элементарные действия.

— Как это жить на вокзале? Никак. Там на вокзале хоть и тишина в этих залах ожидания, но все равно сидишь ты на этих стульчиках с подлокотниками, не прилечь, ничего, менты ходили, увидят: прилег — на хрен, вставай! Без билета выгоняли. Как метро в полшестого открывалось, я в метро на «Кольцевую» и храпака пять-шесть часиков. К 12 я ездил в «Ангар» на «Курской», поел и к себе на район — к жене, в магазин сходить, продукты купить, встретиться с пацанами. И в девять я уже на Белорусском, еду туда привозили в бачках, кормить. В девять вечера поужинаешь — и на вокзал. Рядом с Савеловским, пять минут пешком, двухэтажное здание, не помню точно организацию, мы приходили туда, там среда–пятница шмотки, с утра душ. Я полтора года провел на «Белке» (Белорусский вокзал. — С. В.). Там тоже разные, конечно, подработки были, я подрабатывал, чтобы жене продукты купить.

«Подработки», о которых говорит Николай, типичные для бездомных. За небольшую плату их самих и их документы используют в мошеннических схемах и отмывании денег:

— Периодически приходили всякие люди, зазывали нас деньги переслать, фирму открыть — рубль получить. Там есть такие же, как я, у них договоры с этими, которые деньги платят, что эти пацаны должны не менее 10 человек привести на переводы. Ты со своим паспортом делаешь просто перевод. Не даются никакие деньги, все безнал. Ты подходишь к кассе, отдаешь подписанную тобой бумажку, паспорт и все: переправляются деньги в основном в тот же Азербайджан или Армению, и за этот перевод я рубль получаю.

То есть я получаюсь пострадавшим, и он говорит: вы не один такой, если мы увидим какие-то дальнейшие продвижения с этим мошенничеством, мы с вами свяжемся.

Николай — тот самый человек на протезе. Сейчас он живет в «Убежище» и думает о возвращении к прежней профессии и самостоятельной жизни. Вернуться хочет буквально — поселиться во Фрязине, где вырос.

— Я родился в Москве в 1972 году. У меня вся жизнь шеф-поваром. Я поваром по всей Москве работал, несколько ресторанов в Москве с нуля открыл, свой ресторан был. Из таких известных по ресторанам, где шефом работал, — это «Лужники вип-клуб» в 98-м, когда еще юношеская Олимпиада была (Первые Всемирные юношеские игры. — С. В.), когда Олимпиада закончилась, «Торпедо» лужниковское кормил, Юрия Михайловича самого кормил и приближенных, там четыре зала было по 1500 посадок. Пришлось уйти — кроме «Торпедо», потом особо кормить больше и некого было. Я ушел в бразильский «Рио-Рио», там у нас два шефа было, один бразилец и я. Я на «Европе», он на бразильской. В «Софии» работал, он клубом считался (в здании кинотеатра «София» в постсоветское время в здании был боулинг, бильярдный клуб и рестораны), я там шефом тоже был года полтора. Свое кафе было. Закрытый научный институт, входа с улицы не было, только свои сотрудники. Параллельно работал в Митине, мы стройку кормили — 1300 человек, восемь поваров на кухне. Тогда еще не было этих порций одноразовых, тогда все было в бачках.

На улицу дочка из дома выгнала, основной работы у меня не было, квасили с женой, у дочери претензии появились, что вы орете, пьянствуете, куревом вонища от вас. Это было около двух лет назад, в 2021 году.

«Я все отдам, лишь бы не на улице жить»

— Мне кажется, мы все меряем жизнь таких людей своей ложкой, — говорит Лана. — Я бы хотела, если что-то случится и я потеряюсь по жизни, чтобы мне помогли. Я бы хотела, чтобы кто-то протянул мне руку. Я бы хотела, чтобы у меня была возможность где-то переночевать, пожить и встать на ноги. Но при этом я бы не хотела попадать в базы, из которых очень сложно потом «выйти». Если ты стоишь на учете в ПНД, то это на всю жизнь. У тебя была судимость — это через всю твою жизнь. Я действительно хотела бы, чтобы была возможность прийти, тебя по-человечески выслушали, приняли, и тебе честно сказали, в каком положении ты находишься, чем это грозит и как из этого можно выйти, что нужно сделать. Я бы не хотела, чтобы за меня все делали, я бы хотела, чтобы мне просто помогли, дали возможность все урегулировать.

— Мне было очень трудно, я же никогда на улице не жила, не попадала в такую ситуацию. Потом пенсию оформили ж здесь. Ходили-ходили мы с Катей (волонтером «Убежища». — С. В.), какие-то остались уже мелочи, вижу у нее много работы, а она все со мной ездит, говорю: «Кать, а я сама буду ходить». Целую неделю ходила. Пойду — меня посылают в другой конец Москвы, я туда еду, оттуда еще куда-то. Ездила-ездила неделю, потом прихожу и говорю: «Кать, у меня ничего не получается». Пошли с ней, за один день и сделали. Я все время думаю, вот куда идти? На улицу? Я все отдам, лишь бы не на улице жить. Это так страшно, так страшно. Я вот смотрю — на вокзале они живут постоянно, и очень страшно. Вот как на улице жить?

Валентина Алексеевна на улице провела несколько дней. Это случилось после отказа родственников ее приютить, когда она беженкой приехала из Украины. Туда, на свою родину, она после прожитой в Москве жизни вернулась накануне начала СВО.

— Писать обо мне нечего. Жизнь закончилась. У меня нет смысла в жизни, а это самое страшное. А зачем я? А какая от меня польза? Всю жизнь я жила для детей, а теперь зачем я живу? Я тут все равно стараюсь себя чем-нибудь занять. Хоть мелочь делаю, а не так, чтобы овощем сидеть. Чтобы не чувствовать свою ненужность, не быть никому в тягость, не быть обузой. Что мне хочется, уже не получится: хочется жить как прежде, со своим котом, с внучечкой. Какие там планы, буду только надеяться, что буду хоть чем-то полезной в этой жизни, хоть крошечку.

Родилась я в Алчевске, это маленький промышленный город в Луганской области. Сейчас мне 72 года. В городе был один институт горно-металлургический, его и окончила, инженер цветных металлов. Замуж вышла, дети появились. Потом муж погиб в шахте.

Леночка — она у меня доктор-кардиолог, Дима бизнесом занимался, была у него хватка. Я была такая счастливая, господи. Беда случилась. Сын погиб, через три года Лена. Мы с внучкой остались вдвоем, она университет окончила. Говорю внучке: «Яна, может, я поеду на Украину? На могилку схожу к родителям, к мужу. Я там родилась, может, мне там легче будет?» Перед 24 февраля приехала, как операция началась. Полгода пробыла там. Страшно, там дороги все разбиты. А город такой красивый был. Дом многоэтажный, в котором мы жили, разбомбили еще в 2015 году. Я пришла, там уже поросло все травой. Ездит красная машина под окнами, все время говорят: уезжайте, уезжайте, эвакуируйтесь, пожалуйста. День и ночь ездит. Люди куда-то бегут, а я растерялась. По телевизору видела совсем другое. Рядом молодые жили, и у них двое деток, уже в школу ходили. Я говорю: не побегу никуда, уже не могу. Они говорят: и мы не побежим. Был коридорчик общий. Вот мы там сидели с полдвенадцатого ночи до 5 утра, а там бахало все. Вокруг железные двери. Думаю, ну накроет уже, значит, накроет. Потом ее мужа забрали на <>, а она уехала. Выхожу утром из квартиры, сосед спускается и говорит: «Вы знаете, что мы вдвоем с вами остались в подъезде? Пойдемте, у нас выбора уже нету». Нас военные посадили в машину, прямо на вокзал отвезли. 15 человек в купешке. Нам сказали, едем в Воронеж. Мы три дня ехали. Привозят нас ночью, где-то в три часа. А где мы? В Мордовии. Мне плохо стало, ноги отказали. Всех расселили по разным местам, городам. Недели три прошло, и стали люди собираться назад домой или к родственникам.

Но как будто на меня мир обрушился. И я думаю, поеду назад, пусть меня там убьют. Сижу на вокзале и думаю, у меня ж тут могилки детей, поеду я на кладбище, где они похоронены. А потом уже так темнеть начало, в зал боюсь заходить, там такие люди… Охранник сказал, они там по 20 лет живут. Ходила по парку. Не спала четыре дня, села на ступеньки у вокзала, думаю, хоть бы меня полиция забрала. А утром пришла начальник станции и отправила меня в «Гражданское содействие»*. И там попалась мне Лера, волонтер, дала адрес: едьте туда, там вас будут ждать. Ищу, зашла в «Мои документы», говорят: это не здесь. На пороге сяду и буду всю ночь сидеть, а утром будет видно. Поднимаюсь со ступенек, а там трое человек стоят: Катя, Аня, Володя, — и они улыбаются. «Мы вас ждем!» У меня слезы на глазах. Я зашла, помылась, конечно, села на кровати, думаю: «Господи, неужели хоть кто-то меня в этой жизни ждет. Господи, как я была безумно рада, неужели есть такие люди, которые этим всем занимаются, мы же, когда живем хорошо, мы об этом не думаем».

* Внесен Минюстом в реестр иноагентов.