Объявления на сайте по поиску работы:
- Личный водитель с правами категории «B», стрессоустойчивый, легко обучаемый, усидчивый. Ищет работу с зарплатой 150 тысяч рублей. Предыдущее место работы, с декабря 2022 года по июль 2023-го, — артиллерист в ЧВК «Вагнер».
- Мужчина, 29 лет, ищет работу сотрудником или руководителем службы безопасности. «Уволился из органов внутренних дел в мае 2022 года по соглашению сторон. Причина увольнения — добровольное участие в специальной военной операции, — пишет он о себе. — Ветеран боевых действий. При проведении СВО — заместитель командира тактической штурмовой группы. Физически развит. Уверенно владею травматическим и гладкоствольным оружием». Зарплатные ожидания — 130 тысяч рублей на руки.
- Мужчина, 45 лет. Ключевые навыки — стрессоустойчивость, умение работать в команде. Ищет работу мастером производственного участка. Желаемая зарплата — 150 тысяч рублей. Последнее место работы: участие в СВО.
Тысячи людей, вернувшихся из зоны боевых действий в Украине, ищут работу на гражданке. На HeadHunter 767 резюме от соискателей, прошедших службу в ЧВК «Вагнер», 5549 — от бывших мобилизованных и 15 109 — от людей, указавших в своей трудовой биографии участие в СВО без пояснений, в какой роли они там находились. Такие же объявления есть и на других сайтах вакансий.
Как правило, вернувшиеся со спецоперации ищут работу, не требующую высшего образования, — водителем, охранником, телохранителем, слесарем, строителем. Хотя есть соискатели и на должности инженеров, системных администраторов или даже коммерческих директоров.
Бросаются в глаза зарплатные ожидания: если средняя зарплата водителей категории «B» в России составляет 43 тысячи рублей, то бывшие участники спецоперации хотят получать за эту работу от 100 до 150 тысяч, редко кто — 80–90 тысяч рублей.
В охране при средней по стране зарплате 44,5 тысячи рублей они ждут дохода в 120–130 тысяч, правда, указывая, что владеют оружием и готовы к опасной работе.
Резюме могут висеть на сайтах месяцами, оставаясь невостребованными.
«Новая газета» поговорила с бывшими участниками спецоперации о том, как они ищут работу на гражданке, почему не хотят снижать зарплатные ожидания и думают ли вернуться обратно — «за ленточку». Спойлер: о моральных страданиях, о том, что необходимо было убивать, ими не было сказано ни слова. Многие говорят, что шли на фронт, чтобы «выбиться в люди», но вот с этим как раз и не складывается.
«В той же квартире, в том же поселке»
Вернувшись домой в июле, Валерий первым делом запил. И пил два месяца почти без перерывов. Говорит, во-первых, и раньше пил, а на СВО, хоть и было дело, но перебирать не получалось: жить хотелось, терять концентрацию было нельзя, да и командир отделения был жестким — не приветствовал.
— А ведь он сопляк, 26 лет. Мне 41. На гражданке попробовал бы такой мной командовать, — бравирует мужчина. — Но там все не так. Да и чего уж — парень толковый. Пекся о нас: и раненых помогал эвакуировать, и в тыл на отдых исправно выводил.
Этой зимой Валерий заключил контракт с добровольческим формированием, сражающимся в Донбассе. Сам он из небольшого поселка в Вологодской области. Говорит, что отправиться на передовую захотел, потому что «было скучно»:
работал слесарем на коммунальном предприятии, зарплата на руки выходила около 33 тысяч, а с этими деньгами, да еще и в населенном пункте на четыре тысячи человек в 120 километрах от Вологды делать нечего. Только бухать.
Фото: Александр Баранов / Коммерсантъ
— На работе двояко отнеслись к этому решению. Директор сказал: «Я тебя поддерживаю, но кто работать-то будет?» А мне [все равно] было, кто будет работать. Мне на тот момент 40 лет, ничего нет: только квартира в поселке, которая нихера не стоит. Только квартира и синька. И работа на 33 тысячи. И у меня выбор: либо нормально заработать и героем стать, либо до конца жизни в говне сидеть. Ну я и выбрал.
Валерий, правда, ушел с передовой без медалей. Говорит, не знает, почему так: некоторым сослуживцам давали.
— А пережили мы дохера. Я «ураганщиком» был. Ракеты такие 280-килограммовые «отправлял» украинцам. А они нам в ответ. Как разорвется рядом — в ушах звенит, внутри все колотится. И много раз рядом разрывалось, — рассказывает он. — [Спецоперация]-то какая: ты противника глазами не видишь, зато «птичке» (дрону. — Ред.) все видно. И они в нас целят, мы — в них. По большей части артиллерийские дуэли ведем, ну и укрепления разбиваем.
Артиллерист в армии, по словам Валерия, имеет больше шансов выжить, чем мотострелок или даже танкист. Поэтому за полгода службы — на столько минимально можно было заключить контракт, чтобы «попробовать», — у него было всего два раненых товарища, а сам он с передовой ушел, отделавшись «хроническим испугом».
— До сих пор какой звук громкий раздастся, даже кот что-нибудь со стола уронит — у меня сразу напряг: сразу мобилизуюсь. Если кто петарду на улице взорвет — еще хуже. «В окоп» не прыгаю, но напрягает моментально. И воспоминания сразу нахлынивают, — рассказывает он. — Сейчас многие говорят, что они там, за лентой, какие-то подвиги совершали. Я так сказать не могу. И все же на медаль, считаю, наработали.
Вернуться домой Валерий решил, потому что устал. Захотелось спокойно пожить. Контракт закончился, поехал обратно.
— Сначала пил, а потом подумал: ну я ж уходил туда, чтобы в люди выбиться. А в итоге сижу в том же поселке, в той же квартире. Денег дохера заработал, а что делать дальше — непонятно.
Пошел на прежнюю работу. Мне говорят: «Родной, ну до 45 тысяч поднимем как ветерану». А мне что 45, что 33 — на это ни тачку не купишь, ни на отдых не съездишь. В райцентре посмотрел, в Вологде, в Череповце — не платят слесарям нормально. Ну чтоб тысяч 100 хотя бы. Вроде есть вакансии в интернете, указывают: 65–110 тысяч в месяц, но звонишь, а там говорят: 110 — это когда вы у нас три года проработаете.
Получать новую специальность Валерий не хочет. Бросает даже с некоторой издевкой: «Че я, с детьми за партами сидеть буду?»
— В октябре прикинул: что я умею? Могу охранником быть. Телохранителем даже. Отправляю заявки — ответа нет. Звонил в пару контор — «перезвоним». И так уже третий месяц. На вахту на север поехать — можно, но это ведь тоже не жизнь. Хочется, чтобы дом, работа, семья, вот это все. А не месяцами где-то пропадать. Все чаще думаю, что надо обратно на фронт возвращаться. Надо заработать, чтоб до конца жизни хватило. Там это можно: танк уничтожил — уже 100 тысяч к окладу. Но страшно, конечно: можно испугом не отделаться.
Конкретного плана после возвращения к гражданской жизни у Валерия нет. Пока он продолжает тратить деньги, заработанные на СВО, и откликаться на вакансии слесарей и телохранителей с зарплатами «от сотки». Но предложений о работе, которые бы его устраивали, не поступает.
«Из-за башки не смог работать»
У Геннадия другая история. На СВО он пошел не из интереса и не ради денег, а по «идейным соображениям». По крайней мере, он объясняет свое решение именно так. Поехать «за ленточку» добровольцем вызвался уже в мае прошлого года, когда сообразил, что происходящее там быстро не закончится. А вернулся домой в феврале — по ранению.
— До *** я был мастером на лесозаготовительном предприятии. Отвечал за исправность форвардеров и харвестеров (техника, с помощью которой валят и транспортируют лес. — И. Ж.). Зарплата зависела от сезона: когда активно работаем — зимой и летом — мог и 120 тысяч в месяц поднимать, а в межсезонье, как с ремонтом закончишь, работы особо не было, и платили только ставку — 40 тысяч, — рассказывает он. — На СВО я стал водителем-механиком на бронетранспортере и КамАЗе. Наша бригада выполняла задачи в Запорожской и Херсонской областях. Долгое время бог меня миловал, но в конце января по глупости наехал на мину в районе Ильченково (село неподалеку от Токмака, Запорожская область. — И. Ж.). На свою же мину наехал. Контузило тяжело. Блевал неделю. А в себя прийти не мог почти месяц. В общем, списали меня со спецоперации.
Фото: Игорь Иванко / Коммерсантъ
Вернувшись в Томскую область, Геннадий первое время лечился, а летом начал искать работу. Говорит, сразу решил, что на прежнюю не вернется, потому что зарплата там нестабильная, да и от вида больших машин теперь «кроет»: все кажется, что они в бой едут и на мине подорвутся.
— Жена отправила к психиатру. Тот сказал: ПТСР. Назначил антидепрессанты — миртазапин и венлафаксин, а еще сказал обязательно на терапию ходить. Я стал посещать психотерапевта, но через шесть приемов понял, что не помогает — «кроет» все равно. Врач говорит: нужно время, может — несколько месяцев терапии, может — год, может — вообще пожизненно. А я для того что ли, чтобы все деньги на лечение спустить? Один прием — 3000 рублей. Ничего бесплатного для участников спецоперации нет. Решил, что в работу с головой уйду.
С июля Геннадий сменил уже две работы. Сначала пробовал в автомастерской: владелец, узнав, что он с СВО, предложил зарплату выше средней — 80 тысяч рублей.
— Но из-за башки я не смог там работать. Там мужики такие — вроде нормальные: охотники, рыбаки, в машинах разбираются. А я смотрю на них и думаю: щенки. Для меня теперь все, кто на *** не был, не мужики, получается. В общем, начались конфликты, я ушел.
Потом устроился в ночной клуб охранником — сразу понимал, что это временно, что долго там не смогу. То же самое произошло: парни пьют, дерутся, к девкам пристают. А я их ненавижу всех. Месяца не проработал, сам ушел. Понимаю, что дело во мне. Но изменить ничего не могу.
Сейчас Геннадий работает таксистом. Говорит, маленькие машины на фронт не ездят и его эта работа не раздражает. Да и по деньгам получается прилично: бывает, что больше 100 тысяч в месяц.
— Пока не нашел эту работу, думал вставать на биржу труда. Но там такие вакансии предлагают — стыдно. Я сейчас думаю, что никто не должен за 20–30 тысяч работать. А там только такие предложения.
Возвращаться на спецоперацию у него желания нет.
— Это чтоб совсем башкой тронуться? — переспрашивает он даже с некоторой обидой.
Преимуществ нет?
Все время, пока идет спецоперация, власти пытаются создать вокруг ее участников ореол героев.
«Вне зависимости от того, какие у них будут награды, это люди, которые рискуют своим здоровьем и жизнью ради людей и детей Донбасса, ради России. Они все герои, именно так: каждый подвергает свою жизнь смертельной опасности, идет на это сознательно. И относиться к ним нужно именно как к героям», — заявил Владимир Путин в мае прошлого года.
В схожей манере об участниках боевых действий говорили и другие представители власти. В том числе речь заходила о преференциях при трудоустройстве.
Однако руководители hr-служб и кадровых отделов, с которыми мне удалось поговорить, сомневаются, что льготы действительно улучшат ситуацию с трудоустройством воевавших.
— Это во многом вопрос принципа: готов ли ты брать на работу человека, который пережил серьезную психическую травму и поведение которого ты не можешь спрогнозировать, — говорит попросивший об анонимности руководитель службы безопасности одной из крупных российских компаний. — К нам поступает немало резюме от бывших участников спецоперации, но за все время по тем вакансиям, которые требуют согласования с нашей службой, мы взяли только троих человек: психически уравновешенных и достаточно компетентных. Разумеется, всего в корпорации их больше, но, как правило, на технических должностях вроде охранника или строителя.
Фото: Александр Река / ТАСС
Многие подают сегодня резюме на должность сотрудника службы безопасности, думая, что это охрана. Но нет — сотрудник СБ должен понимать, например, как обеспечить информационную безопасность, должен уметь заминать ситуации, из-за которых компания может понести репутационные потери. Часто возвращающиеся [с передовой] не имеют таких навыков. Но критерии для них такие же, как для других соискателей. Преимуществ нет.
Хуже всего приходится бывшим заключенным, которые возвращаются с СВО после помилования. В июне этого года ныне покойный глава ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин оценивал их численность в 32 тысячи человек. А во время вербовочной кампании создатель «Вагнера» так говорил об условиях помилования сидельцев:
«Люди, которые ушли из лагеря на *** — это абсолютно полноценные члены общества. Помилование у них со снятием всех судимостей. Вот как с чистого листа, как будто бы из роддома только что привезли».
Однако на деле оказалось, что судимости остаются: заключенных, выживших на СВО, отпускают на свободу, но в справках о судимости, которые нужно предоставлять работодателям, содержатся все сведения об уголовном прошлом.
В чате родственников бойцов «Вагнера» в telegram трудоустройству посвящено отдельное обсуждение. Вот несколько цитат оттуда:
- «У нас в ХМАО вначале говорят: "Все, берем". Я сдал документы, проверка шла почти три месяца, в итоге отказ — служба безопасности не пропустила. Напрямую не говорят причину, просто отказ. А уже хороший знакомый объяснил: из-за службы в "Вагнере". Прямым текстом заявили: иди через Минобороны и очищай свою историю. А как же слова нашего П., что не будет преследований, что все равны? Или это только с экрана телевизора все так красиво?»
- «Трудно устроиться. Даже на производство с погашенной судимостью не берут. В охрану тоже нет».
- «С лета сижу дома, не работаю. За плечами две командировки. Почему не работаю? Потому что жду, когда мы [«Вагнер»] вернемся. Потому что на гражданке себя не вижу».
Тысячи человек, возвращающихся из зоны боевых действий, не могут найти себя на гражданке. И часто думают над тем, чтобы вернуться обратно «за ленточку». Государство называет их «героями», но в мирной жизни «герои» не нужны. У вернувшихся — ПТСР, привычка к насилию, у многих — криминальный анамнез, особые представления о ценности человеческой жизни и минимальные моральные ограничители.
В истории России подобное уже было. После афганской войны — ветераны тоже не могли найти себя в мирной жизни. И потому просто перенесли войну на улицы своих городов —
афганские группировки стали заметным явлением в криминальном мире: перестрелки и взрывы в людных местах, захват зданий, убийства, похищения людей, дань с предпринимателей. Помнит ли руководство страны о том опыте? Или можем повторить?
