Меньше всего накануне Нового года хотелось бы рассуждать о пропаганде. Но куда от нее деться, это уже почти явление природы: на улице идет снег, а в студии у Соловьёва идет толковище. Тем не менее нарушим канон. Сегодня важнее создать абрис духовной атмосферы общества, инфицированного пропагандой. Почему важнее? Да потому что с каждым случилось, как во времена «Доктора Живаго», по две революции — одна своя, личная, другая общая.
Весь год шла усиленная борьба за идентичность. Россия теперь не просто страна, а государство-цивилизация. Провозгласить новую концепцию несложно, сложнее воплотить в жизнь декларированную уникальность. Ее мерцающий смысл пока строится на отрицании. Медийная сфера превратилась из источника информации в зажженный фонарь на Петропавловской крепости, призывающий к овладению Зимним. Всё запретить, всех посадить, расстрелять, отменить, мы наш, мы новый мир построим. Даже, вы не поверите, за «Голубые огоньки» и «Песню года» идут ожесточенные бои. Почему Агутин не хочет петь на одной сцене с Шаманом, почему Ани Лорак снова процветает на российском ТВ, почему Кристина Орбакайте вернулась? Одновременно встает другой вопрос, не менее основополагающий, чем предыдущий: насколько жизнеспособна идентичность, построенная на отрицании? Что вообще хорошего можно построить на отрицании?
Оборотная сторона усиленных поисков идентичности — ураганный рост самодовольства при постоянной обработке и без того упрощенного до состояния мотыги сознания. Публике, потребляющей продукцию официальных глашатаев-экспертов, дозволены ассоциации первого ряда, то есть самые примитивные. О том, что существуют ассоциации второго, третьего, четвертого ряда и так далее, потребитель не должен даже догадываться. Его главное дело — гордиться всем на свете: от «Движения первых» до погодных рекордов.
И армия у нас лучшая в мире, и экономика почти лучшая, и санкции для нас что дрожжи для теста, и общество так сплотилось вокруг этого победоносного костра, что не разомкнуть ряды.
Кремлевская поэтесса Джахан Поллыева раз и навсегда сформулировала суть русского чуда: нас бьют — мы летаем, от боли всё выше.
Чудо — вещь надежная. Но еще больше теперь принято верить в силу слов. На днях председатель Госдумы Володин предложил закрепить на законодательном уровне понятие «травля». Очень своевременное начинание. Стоит только придать размытому, с точки зрения парламентариев, термину конкретные очертания, как травля исчезнет. Недоверие к пастве, чья подкорка, повторяю, окормляется круглосуточно, привело не только к лавине запретов, но и к эйфории трактовок, уточнений, объяснений. Как бы всем этим толкователям напомнить о существовании Нагорной проповеди, Декларации прав человека, великой русской литературы? Да и сам венец творенья, человек, хочется заметить дополнительно, способен свет отделить от мрака самостоятельно, без помощи законов и уложений.
Фото: Александр Миридонов / Коммерсантъ
Кажется, единственное, что пока еще не поддается корректировке, — это эмоциональная память. Видеоряд года впечатляет: превращенная в ВДНХ страна и этот вечный карнавал на фоне окопов… Может быть, есть смысл доверить пропаганду искусственному интеллекту? Кстати, кое-где новостные блоки уже выпускает нейросеть. Получается неплохо. Всё то же самое, только без истерики.
Если постараться понять, какими новыми идеями приросла пропаганда за уходящий год, то ответ будет прост: никакими. Нет, один новый тренд творцы смыслов всё-таки родили: нигде в мире не существует демократии. Каковой тренд при ближайшем рассмотрении оказался старой песней о главном образца 1884 года. Именно тогда серый кардинал Победоносцев, тот самый, который заглянул России в очи «стеклянным взором колдуна», опубликовал программную статью «Великая ложь нашего времени». Речь в ней шла о демократии.
Да, вспомнила еще об одной новации. Нашелся один американец, которого в России полюбили пламенно и нежно. Теперь голосом окончательной истины на экранах с завидной частотой вещает заокеанский журналист Такер Карлсон. Ему следует верить безоговорочно. Но только ему.
Омут конспирологии затягивает и затягивает разнообразные слои общества. В авангарде борьбы с мировой закулисой движутся заре навстречу знойные дамы — Захарова, Бутина, Симоньян. За ними гуськом шествуют лучшие люди империи — от Дмитрия Киселёва до Романа Бабаяна. Зато местные тайны никого не интересуют.
О Пригожине уже забыли, будто его и вовсе не было. А ведь такие сюжеты не каждый век случаются в отечестве.
Евгений Викторович за кратчайший срок вызвал три волны переобувания элит. Первый раз, когда он стал главным героем СВО. Второй — когда попытался устроить военный мятеж. (Тогда Яков Кедми снайперски обнаружил корень зла: «Этого пахана и авантюриста породил Чубайс». Роль Чубайса в новейшей русской истории невозможно переоценить.) Третий раз — когда буквально растворился в воздухе из-за загадочного взрыва. До сих пор помню громокипящие строки Мориц: «А воин Пригожин сражался геройски, он будет геройски сражаться и впредь. Не верю я в то, что сгорел он в авоське, в которой взрывчатку не смог рассмотреть». Интересно, что думает сегодня по этому поводу Юнна Петровна?
За год произошла некоторая ротация смысла. Иные лозунги пожухли, как истоптанный коврик в прихожей. Сдулись культурные деятели, которые прошлой зимой фанатично сливались в союзы и ассоциации. Наверное, к корпоративам готовятся. Концепция патриотизма как новой конъюнктуры тоже поблекла ввиду предстоящих выборов президента. И только идея доноса на ближнего не стареет.
Апогей доносов — история с примадонной. В высшем законодательном органе власти трудятся неравнодушные люди. Недавно они возмутились даже не самой Пугачевой, а ее портретом в отремонтированном здании Театра эстрады — «рядом с Кремлем». Вот уберут портрет Аллы Борисовны из галереи народных артистов, уверены народные избранники, и жизнь сразу наладится.
