Когда я думаю о войне, мне представляются человеческие лица. Женские и мужские, с веснушками и без, молодые и старые. Это лица умерших героев.
Но герои не умирают. Умирает всегда человек.
Закрыть на него глаза, заткнуть рот кляпом с подписью «герой», игнорировать любое проявление его индивидуальности, будь то страх высоты или любовь к музыке, — значит, лишить его жизнь значения.
Героизм не может существовать без гуманизма.
В стране, в которой минута молчания разрешается победным маршем, подвиг лишается человечности. Вместо жизни начинает цениться смерть.
* * *
На окраине Керчи, в микрорайоне Аджи-Мушкай, есть удивительный памятник. Он находится на глубине десятка метров под землей, там холодно и темно. Это Аджимушкайские каменоломни. Мне удалось туда попасть. Экскурсионная группа двигалась медленно, сходить с тропы запрещалось — большая часть туннелей не разминирована до сих пор.
В мае 1942 года советские войска оставили Керчь. Прикрывавший отступление отряд, окруженный со всех сторон, был вынужден засесть в поселке Аджи-Мушкай неподалеку от города, а затем спуститься под землю, в многокилометровые каменоломни. Больше десяти тысяч человек скрылись в известняковых катакомбах.
Убежище было выбрано не случайно. Склады с провизией, два колодца в нескольких метрах от входа, лабиринтовая система идеально подходили для скрытых атак по оккупационным войскам.
Немцы пробовали штурмовать каменоломни. Попадая в абсолютную темноту, они слепли и тут же погибали под пулями советских солдат.
Началась осада.
Нацисты устраивали обвалы, взрывали авиационные бомбы, пускали в каменоломни газ. Но страшнее всего был голод.
Памятник на входе в Аджимушкайские каменоломни, посвященный героям Великой Отечественной войны. Фото: Алексей Павлишак / ТАСС
Тринадцать тысяч человек остались без еды. Начали есть крыс. Каждая вылазка на поверхность за водой проходила под прицелами немцев. Позже колодцы забросают трупами. Были организованы отряды из самых здоровых солдат, часами высасывавших воду из голого известняка. Пить ее было запрещено. Воду сплевывали во фляги и передавали в подземный госпиталь, где проводились сложнейшие операции, лечились контузии и проводились ампутации.
Осада держалась полгода. Советские солдаты продолжали сражаться до тех пор, пока немцы все же не захватили каменоломни.
Из тринадцати тысяч человек в живых осталось сорок восемь. Многие из них позднее были жестоко убиты в концлагерях.
Каменоломни произвели на меня огромное впечатление. Но к ужасу, вызванному бесчеловечной историей, и к восхищению перед этими людьми примешивалось назойливое чувство диссонанса; ощущение несоответствия, будто я испытывал не те эмоции, какие должен был.
В середине экскурсии одному человеку стало плохо. Экскурсовод вывел его на поверхность, а вернувшись, радостно сообщил нам, что этот человек служит с его сыном в СВО, где «гнид расстреливает».
И тут до меня дошло.
Это злоба. Агрессия, прорывающаяся сквозь каждое слово экскурсовода. Мрак, окутавший все здесь, в Крыму, и по ту сторону Азовского моря.
Абстрактные герои, выставленные вперед живых имен: защитников каменоломен Парахина, Бурмина, Ягунова и многих других, имен которых мы не знаем; конкретные герои со своими мыслями и чувствами, которые не интересуют апологетов смерти. Для них подвиг — в гибели. А тогда есть ли разница, сражались в 1942 году за Керчь или нет? Погибли героически — и баста; кому какое дело, что чувствовал рядовой, когда писал домой письмо? Важнее другое: что «Францию взяли за месяц, а Аджи-Мушкай держался полгода».
В одной музейной табличке было сказано про тысячи геройски погибших советских солдат и «нескольких трусов», сдавшихся в плен оккупантам.
Да как вы смеете?
Вы, чиновники, толстые, как Луна; историки, близорукие, как микроскоп, что вы можете знать о страданиях этих людей? Как смеете их судить? Словом «подвиг» вы покрываете собственную кровожадность, вам недоступно сострадание умирающему. Подвиг, по-вашему, не в жизни солдата, а в том, за что он гибнет. Вы посылаете на смерть всех, до кого способны дотянуться.
Отдать жизнь — это величайшая жертва именно потому, что величайшая ценность — жизнь. Для вас чужая жизнь — разменная монета.
Как можно было до такого дойти? Так испоганить в себе все человеческое, что даже глядя на Аджимушкайские каменоломни, вы все равно не видите за подвигом — трагедию, а за героем — человека?
* * *
Сколько в России таких мест, как Аджимушкайские каменоломни. Даже в самой Керчи есть другой микрорайон — Героевское, раньше называвшийся Эльтиген, — место не менее страшной, чем история каменоломен, десантной операции, нашей Нормандии.
Сколько замученных людей. Расстрелянных, сгоревших, умерших от истощения и потери крови.
У каждого из них был свой характер, привычки, манера говорить. У них было самое ценное на свете — то, что есть у каждого из нас.
У них была жизнь.
И если человек отдал ее добровольно, зная, на что идет, — то подвиг в этом, а не в том, что он погиб.
