Его отговаривали ехать в ЦАР, но это бесполезно. Зачем-то ему нужно было ехать. Снимать. Говорить о том, о чем говорить не принято. Влезать в ад войны. Не чужой. Потому что чужих войн не бывает.
Режиссер Александр Расторгуев — один из самых талантливых документалистов современности с абсолютным слухом к правде. Отчаянный экспериментатор, создавший свой метод неигрового кино. Можно даже сказать, революционер. В «Родине», почти двадцатипятилетней давности картине, он снимал одним планом — наблюдение за разрушающимся домом. Каждый его фильм был и поиском киноязыка, и погружением в философию жизни, в сердцевину жизни. Прорывом во внутреннее пространство человека.
Его режиссерский взгляд – пристрастный, любящий, сострадающий. Камера невыносимо близко, у щеки…
Виталий Манский сказал как-то, что Расторгуев сам себя загоняет в точку безвозвратности:
«…сам содрал с себя кожу и теперь испытывает невыносимую боль даже от дуновения ветра. Он сам подставляется подо все удары окружающей его жизни. С ним невозможно ни о чем договориться — это его и достоинство, и недостаток одновременно».
Парадокс Расторгуева в том, что он не умел подлаживаться, «вписываться», принимать лживые обстоятельства жизни, к которым мы вроде бы уже притерпелись. Поэтому ему так трудно было найти «правильное место работы». Он вообще был не способен к компромиссам. Даже в чем-то второстепенном. Недавно мы были с ним в жюри, большинством проголосовавшим за фильм, который Расторгуев не считал возможным награждать. Он не вышел на церемонию.
А потом написал мне: «Я взял пример с «Новой газеты», которая всегда славилась своей принципиальностью».
Его «Чистый четверг» — чистая поэзия, при этом одно из самых значительных высказываний о современной войне. Посмотрев его, Александр Сокуров позвонил режиссеру и сказал, что преклоняется как коллега и его соотечественник:
«В этом фильме я почувствовал глубокую родственность мою с ним — во взгляде на войну, на современную Россию, на природу кинематографического мышления. Меня ошеломила художественная зрелость, подлинный, нефальшивый гуманизм, в котором нет ничего от дешевого публицистического пафоса».
Пафос и Расторгуев вообще вещи несовместные. Его кино – «жар нежных», он впускал в себя боль других. В документальной саге «Срок» история протеста, его романтическая составляющая, сгущается в личную историю взаимоотношений. Документальный роман о мгновенных и бессрочных чувствах и страстях короткой несбывшейся революции.
Тратил себя ради других. И к окружающей нас реальности относился с повышенным чувством ответственности. Личной ответственности «за угасающую энергию правды». Я его спрашивала, ну не бесполезно ли уже ходить на митинги? Он отвечал: «Надо собирать себя и идти. Пусть с самоиронией, пониманием бессмысленности поступка. А то они там, наверху, охамели вовсе».
В их с Костомаровым экспериментальной картине «Я тебя люблю» ручные камеры раздали всем героям. И к каждому из них Саша относился особенно, каждого «принимал близко к сердцу». Говорил мне:
«Ведь эти пацаны, фиксирующие свои «любовные впечатления», на своем засранном заводе даже не работают. Нет стимулов к работе. Зарплата 2,5 тысячи рублей — низость. Это благополучие власти и брошенность пацанов, которых власть призывает в армию, чтобы ее защищать. С которых берет налоги. На которых рассчитывает, что они нарожают ей детей… Власть на них надеется, но ничего для них не делает. Убери это противопоставление, оставив только историю бытовых отношений парней с девчонками, картина мира уплощится».
«Если волею судьбы совпадешь с внутренней надобностью играющих наверху людей — можешь выскочить на поверхность «пластилиновой колбасы». Если будешь копаться в собственном пространстве, экспериментировать, поднимаясь над самим собой, — трудно… Но сверхзадача художника в том, чтобы… ну как сотовая связь. Есть спутник, принимающий сигнал, потом распределяющий его на все наши «трубки». И чем больше «трубок» видит, тем больше его эффективность. Художник — такой спутник. Но у спутника должна быть прописка здесь, на земле. В безвоздушной среде он способен лишь менять «правый фланг» на «левый».
Наша безвоздушная среда устроена так, что выталкивает, отторгает художников свободных, существующих на пределе, ориентирующихся только на внутренний голос, на правду.
