«Судья улыбается ехидно. А Аня задыхается. Ей воды не положено даже. Воды им жалко», — пишет мне сестра Ани Павликовой Настя, сидя в зале суда. Я не знаю, что ей ответить. «Они говорят, она убежит, и даже не смотрят на нее, им стыдно», — пишет Настя. Я смотрю на приставов — но не вижу на их лицах стыда. Вообще никакого стыда.
На суде над 18-летней Аней Павликовой мне было удивительно не только то, как жестока была судья Юлия Рудакова, которая не нашла «аргументы против содержания под стражей» перепуганной и тяжелобольной девочки и отправила ее еще на месяц в СИЗО. Не только то, как дрожала всем телом и нервно дергалась запертая в «аквариуме» Аня. Не только суть этого бессмысленного абсурдного дела. Больше всего меня удивляли какие-то мелкие, незаметные, второстепенные вещи.
Какой нарядный макияж был у женщины-конвоира, которая везла Аню из СИЗО в суд. Как аккуратно была уложена ее прическа, и какое у нее было декольте, декольте на форменной синей рубашке, и как игриво поблескивала в этом декольте золотая цепочка — наверное, с крестом.
Меня удивило, какие молодые, накачанные парни работают судебными приставами, как красиво играют на них мускулы, когда они идут вперед, расталкивая плечами журналистов и родных Ани — словно волна идет по воде.
Как технично двое этих молодых парней встали перед Аниной мамой, отгораживая ее от коридора, по которому поведут дочку, чтобы ни лицо, ни спину, ни косичку ее не смогла мама увидеть, чтобы и слово ей сказать не смогла.
Меня удивило, как униженно уговаривала пресс-секретарь суда главу службы судебных приставов: «Хоть на оглашение журналистов пустите? Надо бы, надо пустить…» — как будто жена уговаривает мужа пустить в дом престарелую скандальную родственницу. Понятно, что неприятно, но и не выгонишь на мороз.
Как быстро возник глава приставов перед нами, когда мы с фотографом сели на пол в коридоре суда. Как он ласково убеждал, что сидим мы «неэстетично», как отечески журил мужчин, якобы занявших все скамьи, — как будто были в коридоре эти скамьи, как будто сидели мы тут не потому, что его подчиненные только что грубо отпихнули нас от дверей зала. Как позже уже в зале суда этот начальник заставлял встать со столов и подоконников других журналистов — не мог допустить, что на вверенной ему территории кто-то может не ходить строем: сидеть на полу, шуметь, плакать, кричать «позор».
Меня поразило, какие крепкие, гладкие и чистые стекла стоят в клетке-«аквариуме». Я много бывала в провинциальных больницах и школах — нигде таких крепких новых стекол не видела.
Но больше всего удивил меня молодой красивый парень. У него был бронежилет, щеголевато заломленный берет судебного пристава, широкая улыбка. Он выпроваживал из коридора суда последних посетителей: тяжело опирающуюся на трость маму Ани Павликовой, Настю, нескольких рыдающих женщин.
— Давайте, давайте на выход, — говорил он, толкая всех к выходу. — Все равно справедливость восторжествует. И улыбался — широкой, красивой улыбкой.
