И уж тем более сложно поверить, что тут же нашлись такие же честные и порядочные люди, которые стали уговаривать разъяренных родителей не выходить на Марш матерей. И ладно бы речь шла об одной Маргарите Симоньян или бесчисленных троллях и ботах, которые заполнили в эти дни фейсбук, убеждая людей хорошо подумать, не собираться, вместо марша организовать точечные пикеты и вообще довериться следствию, которое во всем разберется.

К отказу от марша призывал адвокат одной из обвиняемых по этому делу Максим Пашков. Нанятый защищать интересы Марии Дубовик, Пашков вдруг стал говорить о чужих интересах: он не хочет, чтобы было больше жертв и новые посадки, и просит — один-в-один как и московские власти — чтобы все прошло по закону.

Адвокат нанят отстаивать интересы Марии Дубовик. В интересах Марии Дубовик — чтобы люди публично требовали ее освобождения.

О чем это говорит? В нашей стране до сих пор живет много честных и умных людей, совершенно не понимающих, как страна устроена. И даже не догадывающихся, что и у Марии Дубовик, и у Анны Павликовой, и у других обвиняемых по этому делу, которых мало кто упоминает только потому, что они парни, а парней, видимо, не жалко… Так вот, люди не догадываются, что у всех этих очень молодых людей, кроме Марша матерей, то есть, кроме шумихи, огласки, широкого протеста, нет никаких других шансов.

Марш тоже не гарантия освобождения. Но он дает надежду.

Мы с вами живем в стране, где человека от неправосудного приговора, от тяжелой болезни или полного разорения может спасти только публичность. Больше ничего. Деньги? У тех, кто вас заказал, может быть больше денег.

Покровители? У ваших противников они могут сидеть в еще более высоких кабинетах. Кончился золотой век, когда в судах все решали малиновые пиджаки или нефтяные миллионы. Сегодня решения принимаются людьми, на которых нельзя гарантированно повлиять деньгами или властью, потому что если твое дело спущено с самого верха, то ни денег, ни власти перекрыть такой «заказ» не хватит. Сегодня мы в каком-то смысле живем в обществе равных возможностей, потому что

В России сегодня по подложным делам сажают в основном маленьких людей: слесарей, воспитательниц, экскурсоводов. Тех, кто не может шуметь. Если случается осечка, как с Ильдаром Дадиным или Евгенией Чудновец, то им, взбунтовавшимся маленьким людям, привлекшим к себе мировое внимание, дают небольшие сроки и быстро отпускают. Посмотрите Болотное дело: кто шел на сделку со следствием, получал по полной и по полной сидел. Кто шумел и сопротивлялся, быстро вышел или вовсе, как Мария Баронова, не сел.

Я журналист, и за годы своей работы не припомню ни одного случая, когда бы линия защиты «не шуметь, чтобы не навредить», не ссориться со следователем, не злить его в обмен на обещанное снисхождение помогла подсудимым. Ни один политзаключенный не избежал наказания в благодарность за примерное поведение. Ни один бизнесмен не вернул себе отнятый бизнес.

Больше скажу — даже при Сталине тех, кто сопротивлялся, выдерживал пытки, передавал сообщения на волю, осуждали на меньшие сроки, чем покорившихся следствию. Репрессивная машина была кровожадна, но забюрократизирована, Сталин, автор самой демократичной в мире конституции, требовал признания вины. Выдержал полгода в сыром подвале, вытерпел неделю пыток без сна, проковырял гвоздем в стене дыру и бросил туда записку о своем деле, про которое рассказали западные газеты? Молодец! Получил десять, а то и всего пять лет лагерей. Сдался, все подписал, сидел тихо — к концу месяца уже был расстрелян.

Ни одного публичного человека этот режим за перепост или просто на ровном месте не тронул — если кого-то публичного нужно убрать, его хватают за более или менее осязаемую фактуру или шьют правдоподобное дело. А слесаря или учительницу можно посадить за перепост музейной фотографии. Семью кондитеров — за рогалики с маком.

Правило публичной защиты действует сегодня во всех совершенно сферах нашей жизни. Старики, тяжело больные люди могут годами ждать положенного им дорогого лекарства или операции и умереть, если за них некому пошуметь. Но стоит только за какую-нибудь бабу Нюру, к примеру, вступиться журналистам, стоит позвонить в райздравотдел, московскому правозащитнику и пригрозить оглаской, как лекарства и место в больнице находятся.

Знаю девушку из Пскова, которая впала в кому во время плевой пятиминутной операции — анестезиолог не заглянул в медкарту и не знал, что у пациентки оперированное сердце. Сердце остановилось. Несколько недель в коме. Двое грудных детей. Надо было шуметь сразу же. Заголовки столичных газет «В Пскове женщина впала в роддоме в кому» сразу бы обеспечили санавиацию и перевоз в Москву. Но семья решила «не ссориться» с врачами. В итоге врачи успели вычистить все бумаги, сантранспорт так и не дали, даже не удосужились выйти на контакт с московскими или петербургскими клиниками — знакомая моя осталась после комы инвалидом.

Так же с учителями. Вспомните бесконечные скандалы с ЕГЭ. На Урале целая группа школьников-отличников получила 0 баллов за эссе по английскому. Кого уговорили не шуметь, те теперь выбирают себе другую профессию. Кто пошел жаловаться и вышел на улицу, теперь могут рассчитывать на пересдачу.

В России следствие, суд, больницы, школы — это все сферы государства. Государство хочет только одного — всех нас держать в узде. Но нас почти 150 млн — всех в одну упряжку загнать не получится, поэтому госмашине важно брать нас по одному. Простая, казалось бы, истина, которую, однако, ни народ, ни интеллигенция никак не могут усвоить. Не бывает сделок с государством. Не бывает победителей в одиночном с ним поединке.

Да, и публичность не всегда помогает. Честнее даже будет сказать, что она почти никогда уже не помогает. Но другое не помогает вообще, и в этом разница. Внимание каждого привлеченного к твоей беде человека дает тебе смехотворный, но шанс выскочить. Неважно, из какой беды: будь то суд по сфальсифицированному делу, кома в больнице или учитель-самодур, испортивший аттестаты всему классу. Маленький призрачный шанс. У тех, кто ложится под каток молча, шансов нет никаких.